Мне хотелось немедленно отнести эту поэму Мехмеду. Если бы я сейчас направился в покои султана и сказал, что прошу уделить мне время, меня наверняка пустили бы. И всё же я не стал злоупотреблять остатками своего влияния, решил выждать.

   На следующий день я как обычно в числе прочих придворных сопровождал султана во время прогулки по дворцовому саду. Мы шли по дорожкам среди розовых кустов, и вот мне удалось улучить минуту, когда Мехмед ни с кем не говорил, и подойти к нему:

   - Повелитель, я принёс для тебя сокровище.

   - Что за сокровище? - спросил он.

   - Поэтическое и, что особенно важно, оно новое. Его никто ещё не читал кроме сочинителя, - на моём лице появилась таинственная улыбка. - Даже я не читал, чтобы ты, повелитель, мог стать первым читателем. Это нетронутая девственная красота поэтического слова.

   - Но если ты не читал, то откуда знаешь, что сочинение достойно моего внимания? - удивился Мехмед.

   - Я знаю, потому что сочинитель, который передал мне эти стихи, всегда пишет превосходно. Он не мог оплошать.

   - Кто же он? - спросил султан.

   - Я думаю, повелитель, ты угадаешь это с первых же строк, когда начнёшь чтение.

   Поэтов при дворе хватало. Ахмед-паша был далеко не единственным, кто мог сочинить хорошие стихи, поэтому Мехмед не заподозрил подвоха и преисполнился любопытства:

   - А где же сокровище?

   - Здесь, повелитель, - я сунул руку за пазуху.

   Мехмед сделал знак сопровождающим чуть отстать, а сам вошёл в ближайшую беседку и уселся на скамью:

   - Давай сюда это сокровище, - сказал мне султан, но я, подавая ему листы, нарочито смутился:

   - Повелитель, возможно, мне всё же следует назвать тебе имя сочинителя до того, как ты начнёшь читать.

   - А что такое? - насторожился султан, но листки уже оказались у него в руках, и он, бросив на них взгляд, невольно прочитал первые строки. И понял, кто сочинитель, однако не бросил чтения сразу, потому что оно увлекало.

   Мехмед прочитал весь первый лист и только после этого поднял на меня недовольный взгляд:

   - Так вот, в чём дело! И как же эти стихи к тебе попали?

   - Ахмед-паша прислал их мне с просьбой передать тебе, повелитель, - честно ответил я, прямо глядя в глаза султану.

   - А почему ты ему помогаешь? - всё так же недовольно продолжал спрашивать Мехмед. - Тебе прекрасно известно, насколько я разгневан, но ты напоминаешь мне об этом человеке.

   - Повелитель, - я всё так же прямо и смело смотрел на султана, - я вовсе не говорю, что ты должен перестать гневаться. Ты прав, а Ахмед-паша заслуживает наказания. Но зачем же тебе наказывать ещё и себя? Повелитель, ты видишь, что новые стихи, которые я принёс тебе, хороши. Но что если Ахмед-паша ничего больше не напишет? Сочинять стихи в Семибашенном замке весьма затруднительно.

   Мехмед как будто начал понимать, куда я клоню, но он молчал, а мне следовало продолжать с той же убеждённостью в голосе:

   - Повелитель, ты будешь лишён возможности наслаждаться новыми стихами лучшего поэта Турции. Зачем тебе самого себя обкрадывать? Соловья сажают в клетку, чтобы он пел, а не для того, чтобы он умер от тоски.

   Султан хотел было возразить, но я сделал вид, что перебил его нечаянно:

   - Повелитель, я не прошу, чтобы Ахмеда-пашу освободили. Но сделай условия его заключения более мягкими - достаточно мягкими для того, чтобы он продолжал сочинять стихи. Много ли нужно поэту! Уютная комната, в которой в жаркие месяцы не жарко, а в холодные месяцы не холодно. Вдоволь бумаги и чернил. Хорошее вино на столе. Сад за окном.

   - Да, совсем не много, - вдруг улыбнулся султан, а затем опустил глаза к листам с поэмой и углубился в чтение.

   * * *

   Я едва мог скрыть свою радость, когда Мехмед, прочитав поэму, решил не просто улучшить условия содержания Ахмеда-паши. Султан решил освободить его, но сместить с поста визира и отправить в Бурсу. Там Ахмеду-паше предстояло занять весьма скромную должность с жалованием, составлявшим всего тридцать акче в день. Это означало, что доходы бывшего визира сократились примерно в сто раз, но денег на хорошее вино ему как-нибудь хватило бы.

   Меж тем моё пребывание при дворе приближалось к концу. Слуги уже начали потихоньку упаковывать вещи для отъезда.

   Меня не отпускала лёгкая грусть, потому что настала пора уезжать, но я не мог повидаться с Ахмедом-пашой, попрощаться. Мне следовало ехать в Румынию, ему - в Бурсу, и это означало, что если не произойдёт чуда, и Мехмед не решит вернуть опального поэта ко двору, мы вряд ли когда-нибудь увидимся. Конечно, мне хотелось попрощаться основательно, но для Ахмеда-паши и для меня было бы лучше не видеться, чтобы султан не подумал, что я больше забочусь об интересах разжалованного визира, а не об интересах своего повелителя.

   Вот почему я очень удивился, когда в воскресенье утром, шагая по шумной улице в направлении одного из немногих оставшихся в Истамбуле православных храмов, вдруг заметил знакомую фигуру.

   "Нет, не может быть", - подумал я, увидев, как изящно сложённый человек с тёмной холёной бородой, только что стоявший в тени, у стены, направляется ко мне.

   Да, ко мне приближался Ахмед-паша, но теперь не в пример прошлым временам он был одет весьма скромно, в простой зелёный кафтан без узора и невысокий белый тюрбан, а на холёных пальцах не осталось ни одного перстня.

   Тем не менее, недавний визир выглядел очень счастливым, весело улыбался:

   - Приветствую тебя, Раду-бей, - сказал он и, нарочито смутившись, добавил: - Мне сказали, что по утрам в седьмой день недели ты ходишь этой дорогой, чтобы посетить храм. Я не мог не воспользоваться таким обстоятельством, чтобы лично отблагодарить тебя за услугу.

   Мне подумалось, что Ахмед-паша мог бы выразить благодарность письменно, и этого оказалось бы достаточно, но я и сам был рад его видеть, и на моём лице сама собой появилась ответная улыбка:

   - Ахмед-паша, своим порывом ты можешь всё испортить. Если султан узнает о нашей встрече и истолкует как-нибудь превратно...

   - Значит, ты не согласишься выпить со мной? - спросил бывший визир. - А я надеялся, что всё же согласишься, ведь другого случая не представится. Завтра я, повинуясь повелению, уезжаю из города и, возможно, уже никогда не вернусь.

   Мне вдруг показалось, что внутри меня проснулся некий другой Раду, юный и неискушённый, и что в это самое мгновение он пляшет и скачет от восторга. "Ахмед-паша приглашает выпить! О, да! Да! Соглашайся! - кричал этот Раду. - Ведь это наверняка предлог для чего-то большего. Вы выпьете вместе, а затем... всякое может случиться".

   Напрасно я успокаивал наивного юнца: "Вовсе не обязательно, что приглашение выпить имеет особый смысл. Вовсе не обязательно. Для Ахмеда-паши я - лишь друг, который помог ему в трудную минуту".

   "Мехмед тоже называл Ахмеда-пашу другом, - не унимался восторженный Раду, - однако они проводили ночи на ложе. Прими приглашение! Прими! А если не примешь, будешь жалеть всю оставшуюся жизнь".

   "А если весть о встрече дойдёт до султана?" - раздумывал я.

   "Ты упускаешь своё счастье!" - возражала юная часть моей души.

   - Так что же? - спросил Ахмед-паша, пытаясь поймать мой взгляд, ведь я смотрел куда-то в сторону и смущённо улыбался.

   Хотелось сказать "да", но я медлил, а мой собеседник, заглядывая мне в лицо, продолжал:

   - Позволь угостить тебя очень хорошим вином. Хозяин таверны - мой давний знакомец, поэтому мы получим самое лучшее.

   Мне вспомнилась таверна, куда я однажды ходил вместе с Мехмедом. Её, как утверждал султан, Ахмед-паша посещал неоднократно: