Н.Б.: После Миши я учила водить Державина. Долго учила, прорабатывала с ним технику безопасности, правила дорожного движения. В назначенный день мы приехали сдавать экзамен. Сидим, волнуемся. В кабинет вызывают по одному, потом каждый с инструктором уезжает. Большинство возвращаются расстроенными, а девушки – плачущими: завалили. Миша заходит в кабинет и через пару минут выходит.
– Поехали! – бросает мне.
Мы сели в машину, и он достал из кармана права. Никаких экзаменов! Его узнали и не стали спрашивать. А мы готовились…
А.Ш.: Мишка Державин долго не решался сесть за руль, предпочитая использовать в качестве водителя супругу – Нину Будённую. Он покровительственно обнимал её за плечи, делая вид, будто учит. Я с трудом заставил его купить первые «Жигули».
Н.Б.: Учила я и Леонида Мильграма, знаменитого директора 45-й московской школы, которая теперь носит его имя.
М.Ш.: Мильграм был женат на дочке одного из основателей Компартии Италии Мирелле Пасторе и собирался привезти из-за границы «Фиат».
Н.Б.: Он был уже немолод, но очень обаятелен. Я вызвалась его учить, чтобы он не выгнал из школы Мишу. Мильграм получил права, а Миша – среднее образование.
Мы присутствовали на выпускном вечере, и первые слова директора меня поразили. В то время было принято давать напутствия вроде: «Трудитесь на благо нашей Родины, вы – будущие коммунисты» – и далее в таком духе. Он же, обращаясь к выпускникам, начал совсем иначе:
– Я уже старый, но ещё лет семь-восемь продержусь. Поэтому, если хотите, чтобы я успел принять ваших детей в первый класс, постарайтесь поскорее их родить.
Прошло время, на похоронах Зямы Гердта рядом со мной стоял какой-то мужчина. Я спросила Мишу, что это за красивый грузин. Оказалось, это Мильграм. Мы с ним разговорились, и я рассказала ему, как обозналась.
– Спасибо за грузина, – сказал он.
М.Ш.: Школа № 45 была престижной и лучшей из трёх школ, в которых я учился. Но всё же до сих пор, если я вижу на каком-нибудь дачном участке гладиолусы или «золотые шары», у меня мороз по коже. Сразу вспоминаю, как в детстве с ужасом ждал момента, когда такие же цветы срежут и всучат мне, чтобы нести в школу. Мои домашние задания мама проверяла аж до 10-го класса. Мне в голову не приходило, что знания когда-нибудь будут нужны.
Советская школа ломала тебя о колено. Чтобы пропустить уроки, я тёр градусник об одеяло, пока он не показывал хотя бы 37,2. Или уже в классе я щипал себя ногтями за уздечку носа. Это очень больно. Сначала появляются слёзы, потом ты начинаешь чихать. Минут через пять, захлебываясь соплями, ты ноешь:
– Мне очень плохо.
– Иди домой, – разрешает учительница.
И тут же кто-нибудь выкрикивает:
– Можно я его провожу? Мало ли что…
И одноклассник тоже валит с урока.
У меня сохранилась папина записка тех лет.
Из бардачка Михаила Ширвиндта
Миша!
Очень хотелось бы получить от тебя лёгкое, ни к чему, естественно, не обязывающее посланьице с кратким, в меру искренне-правдоподобным отчётом о существующем моменте твоей бурной жизни. Призываю тебя это сделать, ибо очень хорошо понимаю твою ситуацию, где жажда быть современным в глазах окружающих соплеменников всегда идёт вразрез с занудными требованиями родителей. В этой жуткой борьбе с самим собой я тебя призываю найти элегантную середину, чтобы потом не было мучительно больно за бесцельно брошенных родителей.
Ориентирами жизни, а может, и существования (жизнь и существование – это категории разные), должно для тебя быть:
а) родители никогда тебя не предадут (если ты по духу не Павлик Морозов);
б) не надо думать, что ты умнее, хитрее и опытнее, а главное – современнее своего отца (это возрастное заблуждение);
в) полагаться на свою интуицию следует не во всех случаях – не зазорно иногда отозвать отца в сторонку и посоветоваться;
г) не стоит торопиться познать сразу всё – потом будет скучно.
После этих теоретических выкладок перехожу к материальной программе:
1) помни, о чём мы договорились (я не шутил);
2) если переползёшь в 10-й, грозят всяческие курортно-вещевые блага;
3) не соблазняй себя неожиданным «чудом» в конце месяца – отрешись от соблазнов и позанимайся все эти оставшиеся крохи времени. Летом отомстишь обществу за майский труд. Если профукаешь май, грозит катастрофа. Я тебе пишу без ханжества – это так и есть.
Не предай отца! Он ещё пригодится.
М.Ш.: Ужас заключался в том, что меня заставляли заниматься даже летом. В своей книге я вспоминал об одном таком эпизоде – поездке в район Чернигова на реку Десна с рыбаком и папиным другом кинооператором Вилей (Вилием Петровичем) Горемыкиным.
Из бардачка Михаила Ширвиндта
Мы приехали большой компанией на двух машинах и разбили лагерь в сосновом лесу на очень красивом высоком берегу реки. Мы – это Виля Горемыкин, его жена Лена Козелькова, Вилин старший сын Саша, их фокстерьер Денис, мама, папа и я. Мы были совершенно одни: в радиусе нескольких километров не было ни одной живой души! Настоящий дикий отдых…
День на десятый дикий отдых начал немного поднадоедать… Распорядок жизни был уныловато-однообразен: мужчины удили и спали, женщины чистили и готовили рыбу, мы с Сашей занимались каждый своим делом, или, точнее, бездельем, Денис нас всех охранял.
Все это порождало хандру и лень. Однажды мы всей компанией сидели на бережку и сосредоточенно смотрели, как мимо проплывает лодка. Это случалось редко и потому попадало в категорию «развлечение». Сидим мы, значит, смотрим, и только Денис носится вдоль воды, лает и норовит прыгнуть в реку и уплыть за лодкой.
Тогда Виля говорит сыну:
– Саша, принеси ошейник.
Саша, не повернув головы, повторяет:
– Миш, принеси ошейник.
Я, мучительно не желая тащиться в машину за дурацким ошейником, предпринимаю попытку спастись:
– Чей? – спрашиваю.
Как-то раз эта тоска по цивилизации принесла неожиданные плоды. Сидим мы, как обычно, на берегу, и вдруг из-за поворота выплывает корабль! Огромный! Трёхпалубный теплоход! С кучей народа и музыкой! Все повскакивали с мест, засуетились, а мы с Сашей стали махать панамками и кричать:
– Э-ге-гей! К нам! Сюда!
Взрослые помахивали тоже. И корабль причалил!!! Да! Было братание, торжественное посещение буфета и даже просмотр футбола по телевизору в кают-компании!
Самым неприятным в этом отдыхе было то, что меня заставляли заниматься. Английский, математика, внеклассное, будь оно неладно, чтение! Отвертеться было невозможно, и каждый божий день приходилось тратить своё бесценное детство на эту каторгу. А тут ещё и зуб у меня раскачался. Взрослые требовали рвать – я ни в какую, меня ловили – я убегал…
В конце концов мама сказала:
– Хорошо. Если ты вырвешь зуб, то можешь сегодня не заниматься.
О боги! Что за пытка! Что за соблазн! И я согласился. Осталось только выбрать способ экзекуции. Совать руки ко мне в рот я категорически не давал, да и немногие решились бы, учитывая мои оставшиеся острые зубки. Выход нашёл папа. Мне надели на зуб петлю, другой конец нити привязали к двери автомобиля. Я должен был залезть в машину, папа – резко открыть дверь и…
Технически всё было подготовлено идеально: машина, зуб, петля, дверная ручка, папа, зрители. Итак… Барабанная дробь, рывок, дверь распахивается… и я выпрыгиваю следом! Зуб невредим! Так происходило несколько раз, и я всегда успевал выпрыгнуть, как бы резко папа дверь ни дёргал. Проект был на грани срыва. Вечерело, взрослые приближались полукольцом, у каждого в руках был какой-нибудь учебник: английский, математика или ещё какая-то гадость… И я решился.
– Стойте! – сказал я с веревкой в зубах. – Привязывайте меня к машине!
Так и сделали. Длинный конец моей петли привязали к заднему бамперу, папа сел за руль, машина тронулась, и мы поехали! Вернее, ехал только папа, а я бежал. Представьте себе картину: маленький мальчик в сандаликах, привязанный к машине, удаляется в клубах пыли в тщетной надежде… В общем, «стальной конь» победил. Я вернулся на машине, сидя рядом с папой и держа в руках несчастный пыльный зуб.
На следующий день надо мной вновь нависла неотвратимость получения знаний.
– Миша, бери тетрадки и иди сюда, – позвала мама.
– Сейчас, – сказал я и ушёл в лес.
Спустя полчаса я вернулся с окровавленным зубом в руках. Я раскачал и вырвал здоровый зуб!
(Посвящается всем павшим в борьбе со знаниями.)
Михаил Ширвиндт, «Мемуары двоечника»
