Прозвенел звонок. После уроков выяснилось, что нам всем – ну, мне, Пашке и Рите – не только по пути, но оказывается, что жить она будет в нашем с Пашкой доме. В третьем подъезде, на третьем этаже. Мы с родителями на втором. Пашка с бабушкой на пятом.

Родители у Пашки в постоянных разъездах, бабуля его и воспитывает. Классная, надо сказать, бабуля у Пашки.

У третьего подъезда стояла грузовая машина, и видный такой дяденька с бородкой, как у мушкетёров, что-то спокойно объяснял грузчикам.

Обернувшись и попросив прощения, он подошёл к нам и, поздоровавшись и склонив голову на бок, вопросительно уставился на Риту.

– Ну-с-с, знакомь нас.

– Ах да, конечно, – проговорила Рита. – Мой папа, Семён Иванович. А это мои новые друзья, Павел и Виктор, – как-то даже официально произнесла она.

Семён Иванович, пожав каждому из нас руку, сказал, что ему приятно, что его дочь так быстро нашла себе товарищей. И предложил заходить в гости по-простому, без приглашения. На что мы дружно помотали головами и разошлись по своим квартирам.

Было тепло. Учебный год заканчивался. Рита с родителями переехала к нам из-за новой работы её отца. Он был каким-то крупным инженером.

Ритка сразу вписалась в нашу шумную велосипедную компанию. Так как тоже имела свой транспорт. С прямой рамой, не девчачий.

Незаметно для всех она стала подминать нас, пацанов, под себя. Мы даже не заметили, как стали не только слушаться её, но и выполнять всякие мелкие поручения.

Её лидерские качества не ускользнули от взгляда как учителей, так и родителей. Ну и, само собой разумеется, нас, учеников. Кто-то в силу зависти или восхищения назвал её Жанной д’Арк. Отчасти это верно, ну, что она как-то незаметно взяла лидерство на себя. А нам, пацанам, это даже нравилось.

А внеклассное чтение книг?

Практически весь список был нами прочитан. Был прочитан в обсуждениях.

В один из дней после довольно упорных гонок мы отдыхали недалеко от озера. Уже искупались и лежали кто как. Тут-то Ритка и начала читать. Читала негромко, с выражением. Потом задала вопрос, кто-то ответил. И пошло-поехало.

Классная потом уже, на уроках, проверяя наши знания о прочитанном за лето материале, была приятно удивлена. О чём, кажется, растрезвонила на всю учительскую.

Другие преподаватели, конечно, сожалели, что такое не произошло, например, с математикой или физикой.

Она была везде первой. Хоть на субботниках, хоть на классных часах. Везде…

Зазвонил телефон. Супруга поднялась и, выйдя в коридор, сняла трубку.

Я провалился в дальнейшие воспоминания. Мы взрослели. У мальчишек появились басок и некое подобие усиков.

Все разом как-то приосанились, что ли.

Девчонки тоже округлились. Ушла какая-то подростковая худоба. Они стали превращаться в женщин.

Вера Спицына, симпатичная, между прочим, девчонка, чаще стала обращать на меня внимание. Зачастую у неё появлялись вопросы. Мне это льстило.

Жила она недалеко от нашего дома, с мамой и папой. Незаметно я стал провожать её до дома и, как и положено кавалеру, нёс её портфель.

Нет, мы по-прежнему обожали Ритку, но походы наши становились редкостью. Всё больше каждый углублялся в свои интересы, в учёбу, хобби. Ну и первые настоящие влюблённости требовали времени.

По вечерам мы уже старались ходить вдвоём. Да и прогулки теперь казались интереснее без свидетелей.

Вера Спицына, ну, теперь уже Пантелеева – моя супруга. Да, так вот судьба свела нас вместе уже после окончания вузов.

У нас двое детей. Мальчуганы. Прекрасные, мы считаем, пацаны. Погодки они у нас. Первый, похоже, будет гуманитарием, в мать. А вот второй – технарь. Моё направление.

Зашла супруга. Присев на диван и разгладив рукой фартук, она произнесла:

– У них тоже двое детей. Мальчик и девочка.

– У кого у них? – не поднимая от бумаг головы, спросил я.

– У Берковичей.

– У каких Берко…

Только тут меня осенило, и я отчётливо вспомнил Риткину фамилию. Терехова-Беркович.

– А Беркович – это?..

– Тот самый. Наш, – ответила супруга.

Ефим Эдуардович Беркович. Наш сосед, живший в доме напротив.

Фимка учился в другом классе. Он не был частым гостем нашей компании. Фимка был музыкантом. Кто не помнит звуков пианино, доносящихся из квартиры, где он жил с родителями!

А большой и шумный скандал в его семействе, когда родители узнали, что их Фима устроился в ансамбль в Доме культуры металлургов. Мы, конечно, завидовали ему и даже похаживали туда на танцы. Фима был горд и всегда с какой-то почтительностью благодарил, что мы его посетили.

Фима, Фима. С каким неистовством он мотался на велике. Своего у него не было, и, если выдавалась такая возможность погулять с нами, мы ему не отказывали. Выпучив свои большие глаза, он мотался по двору, как заправский гонщик, разгоняя вокруг себя детей, голубей, поднимая клубы пыли. Выдохнувшись, он бессильно падал возле нас и, блаженно улыбаясь, рассказывал нам какой-нибудь новый анекдот, неведомо где им услышанный.

Таким был Фима. И вот на тебе – Тереховы-Берковичи.

– Он, между прочим, руководитель большого симфонического оркестра, – продолжила супруга. – Не вылезает из заграниц.

Господи, лётчик-космонавт, надо же, и Фимка. Как, ну как это совместимо? Всё равно что огонь и вода. Хотя… а ведь космос и музыка – это, наверное, прекрасно. У каждого в профессии присутствует безбрежность. Нескончаемая красота мироздания, заключённая в двух людях. В двух привязанных друг к другу, я надеюсь, людях. Красота, да и только.

Мальчишки пришли, галдёж в прихожей. Пора семье руки мыть и кормиться.

Да, и всё же – Терехова-Беркович.

И, отложив рабочие дела, я с беспричинной весёлостью пошёл к своим пацанам.

Задержался взгляд на твоих руках, руки-крюки, по-другому и не скажешь, все в прожилочках, мозолистые, ты ими всё что-то быстро вяжешь, вяжешь.

Людям показать стесняешься, прячешь их в свои маленькие ладошки, конфузишься из-за себя, краснеешь, а руки твои – это окно в твоё богатое прошлое.

Они теплом и молоком пахнут, в них уткнуться лицом очень хочется, и мечтать, и детство вспоминать, от них отрываться ну никак не хочется.

Руки твои – это картина времени, твоего времени, пускай не лёгкого, но всё-таки счастливого, без ощущения чего-то скверного, немного тайного, весёлого и просто игривого.

Сашенька проснулась. Проснулась оттого, что солнышко уже щекотало глазки. Вставать не хотелось, но тепло лучей ласкало личико, заставляя предательски моргать. Мама заметит, что ей уже не спится, и скажет негромко, но так, что не отвертишься:

– Сашенька, пора вставать.

«Ах, как же хочется ещё немного полежать, пофантазировать. А главное, помечтать о том, что будет так, как задумала сегодня. А сегодня не хочется поругаться с Ниной, она хорошая, но задавака и учится лучше. И Лёшка чтобы не приставал и не щипался. Вера Павловна обязательно остановится своим очкастым взглядом на мне и обязательно спросит так, что сразу всё забывается. Всё, что учили с мамой. Мама расстраивается, ведь вместе всё учим, а как отвечать – всё и забылось. Она говорит, что это всё временно, вот подрасту, осмелею и стану тогда выдавать по полной.

Побыстрее бы вырасти и ничего не бояться.

Солнышко уже греет сильнее, наверное, сегодня будет хороший день. Только наш с мамой.

А ещё у нас нет папы. Мама говорит, что он улетел, затерялся где-то в облаках. Я один раз рассказала об этом девчонкам. Они смеялись и называли меня глупой. Но я не обижаюсь. У нас много девочек, у которых нет пап. Одна тётенька сказала, что многих мужчин съела война. Как это может быть, я пока не поняла, а у мамы спрашивать не хочется. Она от этой злой войны становится грустной, и я видела, что иногда у неё появляются слёзки.