Зрение постепенно пропадало, замещая пространство абсолютно белым, как я говорю, молоком. Начинало подташнивать, появлялись слабость, пот. Хотелось просто лежать.

Потом всё это довольно быстро проходило. Оставалась только жуткая усталость.

Тут же всё повторилось, лишь с той разницей, что мне было просто хорошо. Я купался в этой неге. Не видя свою Катю, я знал, что она рядом, просто везде и со мной.

В какой-то момент я понял, что в одном месте белый туман начал рассеиваться, и меня потянуло туда, отдаляя от моей любви.

Стало довольно неплохо видно. Я узнал это место. Частенько тут хаживал.

Но привлекло меня не это, а то, что я увидел. Я увидел себя. Да-да, самого себя. Неторопливо идущего, даже можно сказать с какой-то осторожностью, по аллее. В руках у меня, ну то есть у него, были те самые два пакета. Из одного торчало горлышко лимонада со вкусом из детства.

Он остановился у скамеечки. С усилием поставил на неё пакеты и грузно опустился рядом. Вытащил бутылку лимонада и из горлышка потихоньку пил, пил, наслаждался…

Я почему-то понял всё то, что сейчас произойдёт. С минуты на минуту.

Она появилась тихо. Но я почувствовал, что она рядом. Стояла ровно, приобняв меня, вся в белом.

И это было прощание. Прощание нас двоих с ним.

Он положил правую руку на спинку лавочки, а на неё положил свою голову. «Значит, плохи дела», – пронеслось у меня в голове.

Я так всегда делал, когда мне было нестерпимо плохо. Я клал голову на правую руку и дышал ртом. Мог иногда постанывать, как собачка. Мне от этого становилось легче.

Вдруг от тела стало отделяться что-то прозрачное и светлое. Неспешно, как бы нехотя, это что-то раскачивалось из стороны в сторону, как бы раздумывая. И стало с небольшим ускорением подниматься вверх.

– Вот и всё, – сказала Катя. – Более нам тут делать нечего.

Она крепко взяла меня за руку и повела назад, в пелену. Снова подсобка. Стул. Я сижу на нём. Ко мне лицом сидит она.

Её глаза печально улыбаются. В них любовь.

Вдруг резко она поднимает руки и начинает ворошить мои волосы.

Стоп. Какие волосы? Я же давным-давно их растерял.

Она засмеялась своим колокольчиковым смехом и, спрыгнув с меня, встала сзади, обняв.

То, что я увидел, ввергло меня в ступор. Я и не я.

Подняв руку, дотронулся до густых непослушных волос, помолодевшего, но уже с морщинами на лбу лица. Несомненно, это был я.

Те забавные игры в компьютере или телефоне по омоложению или изменению внешности воплотились в жизнь.

Встал решительно, как будто приняв какое-то решение. Всю жизнь ведь был авантюристом.

– Король ушёл, да здравствует король, – произнёс я.

Мы оба рассмеялись. Почему-то не хотелось грустить. Думать о том, а как же теперь там, без меня?

Катя, будто прочитав мои мысли, негромко сказала в пустоту:

– А там без тебя всё сложится хорошо. Всё будет как у всех, и даже ещё лучше.

Меня это успокоило.

– Куда? – как-то обыденно спросил я.

Она кивком указала на зеркало. И, взявшись за руки, мы пошли туда… В будущее.

P. S. Мы побывали у него. Похоронили там, где и хотел.

Опадала листва. С памятника на нас смотрел с прищуром он. Без волос.

Надпись гласила:

Я знал, что ему хорошо. А жизнь текла своим чередом.

Стал не таким, каким был. Ещё не так давно, среди тех, кто окружает тебя. Тех, кто, несомненно, близок и дорог тебе.

Начав писать, ты бессознательно оторвался от привычного мира. Сам почувствовал, что стал для него другим.

Ты не забрался выше места, в котором оказался. А привычный низ уже отпустил тебя.

И завис в одиночестве, среди тысяч слоёв мироздания.

Хотя нет, нас всё-таки двое. Ты и та искра, что подарил тебе Бог.

То живое, что говорит с тобой и с тобою вместе творит.

Кругом звенящая тишина. Там и тут, среди бурьяна, остовы завалившихся набок хат.

Жизнь определяется лишь писком комаров, звуком барражирующего шмеля, запахом цветущей травы.

Хотя нет.

Вот появился звук работы неутомимого дятла. Голос кукушки, пророчащей кому-то очередное будущее. Гортанный перепал высоко пролетающих воронов.

Теперь, пожалуй, всё…

Прошлое не возвращается. Не услышать детского гомона, доносящегося с реки. Угрожающих курлыканий недовольного индюка. Вездесущих кудахчущих кур. Гусей, важно перешагивающих по своим значимым делам.

И ещё. Главного нет.

Звука мычащего стада, неспешно возвращающегося с выпаса.

Нет бабуль, лузгающих семечки и буравящих взглядами спины проходящих. При этом что-то нашёптывающих друг другу на ушко.

Жизни нет. Мир есть, а вот жизни нет. Может, когда-нибудь, как и раньше, забурлит, запоёт своим особенным деревенским естеством среда.

Узнают ли в будущем о том, что жили-были те, кто рыдал душой за потерянное, ушедшее в прошлое, сладкое, милое сердцу время?

Хотелось бы, чтобы знали.

А пока полный штиль.

По телевизору негромко передавали новости. По своей устоявшейся привычке я не спеша просматривал рабочие документы. Что-то заставило меня отвлечься.

Имя. Да, именно имя. Маргарита. Я поднял глаза. Как током пробило.

Это была она, наша Ритка. Как и не было этих двадцати пяти прошедших лет. Да, наша Ритка. Конечно, повзрослевшая. Но глаза. Нет, глаза всё такие же.

Как фотографу удачно удалось запечатлеть эту искру, эдакого чертёнка в глазах?

Да, это была она. Маргарита Семёновна Терехова-Беркович. Лётчик-космонавт первого класса. Обалдеть!

Зашла супруга, с вопросом обернулась ко мне, потом к телевизору и со вздохом, подняв руки с полотенцем к лицу, присела рядом.

– Ритка, наша Ритка. Обалдеть.

Меня немного передёрнуло от мысли, что она повторила мою мысленную фразу. Последнее время я становлюсь заносчив.

Да, перед нами была наша Жанна д’Арк. Даже причёска осталась та же: каре и подрезанная чёлка.

Она появилась у нас неожиданно, без предупреждения. Впрочем, как и исчезла из нашей общей жизни.

Директор школы, Вера Ильинична, приобняв Риту за плечо, представила её:

– Маргарита Терехова, будет учиться у нас, прошу любить и жаловать.

За то небольшое время, которое директор уделил Рите, она успела своими огоньками глаз обстрелять всех сидящих в классе. И, как мне показалось, задержалась взглядом на мне и моём друге Пашке.

– Виктор. Пантелеев Виктор. Прикрой рот, пожалуйста, муху поймаешь, – сказала учительница.

Класс весело защебетал. Я, конечно, сконфузился и немного обиделся на Анну Павловну за то, что она заострила на мне внимание.

Анна Павловна – наша классная. Нам, как и, впрочем, нашим родителям, кажется, что классу повезло с таким преподавателем и классным руководителем.

Рита тоже улыбнулась, но искорки пропали, а в глазах появилось какое-то сочувствие. Меня это даже успокоило.

– Садись, Маргарита, там, где тебе покажется удобнее, – сказала Анна Павловна, поведя рукой в сторону парт.

Ритка мгновение думала и прошла на заднюю парту возле окна.

– Я пока тут поживу? – спросила она.

На что Анна Павловна утвердительно кивнула и продолжила урок.

Настала перемена. Девчонки облепили новенькую. Галочий гомон стоял на всём этаже. Им всё интересно. Куда, зачем, почему?

Мы, мальчишки, толкались в сторонке, делая вид, что нам это неинтересно. Пару раз Рита обернулась, заинтересованно глядя на нас.