Егор долго молчал, но затем всё-таки признался, что взял шарманку с заброшенной детской могилы и если покрутить ручку, то появляется маленькая девочка. Она говорит, что не помнит своего имени и ей скучно лежать одной в земле, её никто не навещает. И она постоянно спрашивает, не хочет ли он, Егор, лежать в земле вместе с ней.

Когда Лена снова написала Сенобиту, тот ответил, что игрушку надо срочно отнести туда откуда взяли, затем произнести заговор и уйти не оглядываясь.

Самым сложным оказалось забрать шарманку у Егора. Только очередной автотрек Hot Wheels купленный Леной смог отвлечь мальчика от шарманки. Живое всё-таки оказалось притягательнее мёртвого. Пока Егор разбирался с игровым набором, Лена позвонила подруге и попросила приглядеть за сыном, очень надеясь, что пока ездит на кладбище, девочка-без-имени не появится в доме. Подругу ей терять не хотелось.

Проблуждав по кладбищу больше часа, Лене всё-таки удалось найти ту самую детскую безымянную могилу. Маленький покосившийся крест щемил душу. Лена положила шарманку на поросший мерклой весенней травой холмик и произнесла:

- Я стою на земле, а ты, покойник, лежишь в земле. Твоё тело зарыто, гвоздями в гробу забито, ногами не пойдёшь, руками не возьмёшь.

Хорошо, теперь уйти не оглядываясь. Вроде бы, что может быть проще, иди себе вперёд и всё. Но шея прямо как не твоя, так и норовит повернуться. Ещё какой-то шорох за спиной. Шорох, а может шаги? Не оглядываться! Ни в коем случае не оглядываться!

Лена облегчённо вздохнула только тогда, когда переступила порог собственного дома.

Прошло три недели. Странно, но Егор за всё это время, ни разу не вспомнил о шарманке, ни разу о ней не заговорил. Как будто её никогда и не было в его жизни. Маленькая девочка в белом платье тоже больше не появлялась. Лена решила, что теперь не будет брать сына с собой на кладбище, будет ходить одна, только одна. Она всё время думала о том, что Егору сказала девочка, что ей скучно и, что её никто не навещает.

Утром в воскресенье Лена стояла у безымянной могилы, шарманка так и лежала там, где она её оставила. Лена положила на осевший холм ритуальную корзину из маленьких розовых роз. Она подумала, что девочке понравятся эти цветы.

- Теперь... я буду навещать тебя, могу приходить каждое воскресенье. Ну, если ты не против конечно.

Шарманка тихо звякнула, девочка была не против.

Культ барсука

Когда я был ребёнком, родители каждое лето на один месяц отправляли меня к бабушке в деревню. Эта небольшая деревенька, на самом краю леса, состояла всего из двух улиц – продольной и поперечной, у них даже названия не было, люди в деревне так и говорили: «я живу на продольной, а я на поперечной».

И была в этой деревне, вернее не в самой деревне, а в лесу неподалёку, одна достопримечательность – барсучья нора. Да не просто нора, а настоящий «вековой» барсучник – очень старое барсучье городище. Представьте себе холм, вдоль и поперёк изрытый туннелями. Многие поколения барсуков трудились здесь, создав целое звериное метро с входными и вентиляционными отверстиями, с длинными земляными коридорами и выстланными сухой травой гнездовыми камерами.

Жители деревни почему-то с большим почтением относились и к барсукам и к барсучьему царству на холме, никогда на них не охотились. Кто-то даже повесил табличку на дереве вблизи холма со зловещим предостережением:

«Не тронь! Иначе покроет смертями все дома, да так, что гробов хватать не будет».

На мои вопросы: «что это всё значит? почему? что это за барсучий культ такой у них в деревне?», бабушка неизменно отвечала: «так исстари повелось».

Несмотря на запрет, я частенько бегал смотреть на барсучий холм. В нём я насчитал пятьдесят семь входов-выходов! И это ещё без учёта малозаметных отнорков в кустах под холмом.

И вот сидел я как-то и смотрел на этот холм, смотрел, смотрел, и у меня зародилась нехорошая мысль, быстро переросшая в желание, а затем и в действие. Захотелось мне выкурить из барсучьего городка хозяев. Я заложил все норы, кроме одной внизу и одной наверху холма. Нет, я не был злым ребенком, и смерти никому не желал, мне просто чертовски хотелось увидеть, как барсуки побегут.

К нижней норе я натаскал хвороста, елового и можжевёлового лапника и поджёг, а сам спрятался за кустом у выхода наверху. И стал ждать. Я помню, что всё это время меня не покидало ощущение, будто кто-то пристально за мной наблюдает. Причём наблюдает со всех сторон. Очень гнетущее, давящее чувство. Мне бы обратить на это внимание, но я, охваченный азартом, всё проигнорировал.

Пламя разгоралось, повалил едкий дым, и вскоре его потянуло в нору. Я, сидя в засаде, с предвкушением ждал, когда из верхнего лаза потянется дымок, а затем один за другим начнут вываливаться барсуки, жмуря глаза, чихая и кашляя.

Наконец дым закурился из верхней норы, он становился всё гуще и гуще, теперь уже недолго ждать, вот сейчас побегут.

Наконец дым закурился из верхней норы, он становился всё гуще и гуще, теперь уже недолго ждать, вот сейчас побегут. И тут я увидел странное. Лес зашевелился, кроны деревьев неистово закачались из стороны в сторону без всякого ветра и всё вокруг закричало. Буквально закричало. Не знаю, как это описать, но было такое чувство, что кричала вся тайга. Кричали еловые лапы и сороки на дереве, кричали багульник и сойка на ветке, кричали земля и небо.

Это крик оглушил меня, сбросил с холма и я, согнувшись и зажав уши, побежал, не чуя под собой ног. Я помню, что тогда мне хотелось только одного, чтобы лес заткнулся, иначе мои барабанные перепонки не выдержат, лопнут и потоки крови хлынут из моих ушей.

Я слепо метался по тайге, спотыкаясь, падая и врезаясь в стволы деревьев. Заросли всё плотнее и плотнее обступали меня, кружили, морочили, пугали. Не знаю, была ли это иллюзия, но деревья стали как будто выше. Длиннющие ели ростом в четыре или даже в пять фонарных столбов, поставленных друг на друга. Где-то очень высоко они сплелись мохнатыми ветвями, сомкнулись намертво и скрыли от меня солнце.

Среди деревьев замелькали бледные огоньки. В лицо дохнуло сыростью и гнилью. Земля под ногами стала подозрительно мягкой, кочки на которые я ступал заходили вверх-вниз. Было похоже, что впереди болото. А лес за спиной всё орал и ревел голосом голодного зверя.

Почти уже ничего не соображая, я встал на четвереньки и пополз, наткнулся на замшелую корягу, обхватил её руками, уткнулся лицом в мягкий влажный мох.

- Не дай мне пропасть, не дай мне пропасть! - шептал я, сам не зная к кому обращаюсь.

И вдруг всё закончилось. Раз – и тишина. Я высунулся из-за коряги и огляделся. Всё было как обычно, обычные деревья, обычный лес, жуткая психоделика смолкла, исчезла. Только недалеко, за деревьями, как мне показалось, ворочалась огромная тень, удаляясь вглубь леса.

Грязный и ободранный я вернулся домой и, размазывая по щекам слёзы, всё рассказал бабушке. Она почему-то очень сильно испугалась, побледнела, руки у неё дрожали как у неопохмелившегося алкаша. Бабушка приказала мне сидеть в доме и носа на улицу не показывать, а сама куда-то убежала. Вернулась только под самый вечер и от неё сильно пахло сырой землёй.

- Ты чуть всю деревню не погубил, – сказала она мне.- Слава Богу, обошлось. Сколько раз я тебе говорила не ходить к барсучнику!

И она в сердцах, больно отхлестала меня полотенцем.

Утром бабушка посадила меня на поезд и отправила домой к родителям, сказав на прощание, чтобы я больше не приезжал. Я ничего не понимал. Что случилось в лесу? Что это за проклятый барсучник? Что я потревожил? Куча вопросов и ни одного ответа, мне так никто ничего и не объяснил. Когда я уезжал, деревенские просто молча смотрели на меня, отчуждённо и неприязненно. Я помню, что весь сжался под этими взглядами, к тому же после пережитого в лесу, в груди ощущалась холодная сосущая пустота.