Воля наркомана и без того слаба, а под воздействием непреодолимой силы голоса были растоптаны последние ее остатки, и в целом самого Кирилла такой расклад устраивал. В кои-то веки он стал кем-то значимым, прикоснулся к миру, о котором большая часть людей и не подозревает. Лишь одно беспокоило наркомана – промежутки между визитами голоса стали значительно короче. Если между первым и вторым эпизодами прошла почти целая вечность – месяц без голоса в голове именно так и тянулся, то между последним, пятым эпизодом и нынешним появлением прошло всего три дня. Пару дней Кирилл давал себе на раскачку. Это был максимум, на который он способен. Затем сопротивление будет сломлено, и голос возьмет над ним верх.

– Значит, в субботу, – сам себе сказал Кирилл, глядя на обшарпанный бетонный потолок своей каморки.

Абсурдность ситуации заключалась в том, что одна его половина все еще пыталась сопротивляться этому, а другая этого же жаждала. То, чем платил голос за работу, и рядом не стояло с простыми земными удовольствиями вроде секса или алкоголя. Даже эффект от наркотиков мерк перед этим блаженством. Попроси Кирилла кто-нибудь описать это чувство, он бы просто не смог, поскольку был уверен на сто процентов – нет таких слов, какими можно описать состояние «вознесения», что дарил голос за правильно выполненную работу.

Это был тот крючок, с которого уже не слезают. С каждым новым эпизодом, с каждой новой дозой Кирилл проваливался в эту зависимость все глубже. В конце концов мужчина уже и сам не знал, чего именно он хочет – остаться тем, кем он был на самом деле, или же довериться голосу и отдать ему всего себя. Жить прежней жизнью было нестерпимо больно, голос же предлагал бесконечное блаженство, единственном условием которого было полное и безоговорочное подчинение.

***

Подведя промежуточный итог, капитан Вилкина пришла к выводу, что странным в этом деле было буквально все. Сегодняшний вечерний брифинг у Сапога, начальника их отдела подполковника Сапогова, должен был свести воедино всю имеющуюся в распоряжении полиции информацию, но что-то подсказывало Катерине, что это совещание лишь добавит белых пятен.

Подполковник Сапогов, к слову, такие «резонансные» дела любил держать под личным контролем. Он велел своим подчиненным всю информацию по делу сперва высылать непосредственно ему. Полученные данные он самолично структурировал и сводил в единую картину и лишь спустя время на общем собрании (как правило, вечернем и внеплановом) выслушивал доклады своих оперативников и следователей, а после подводил некий итог работы подразделения. С одной стороны, правое дело, а с другой выходило так, что это не следователь с операми дело раскрыли, а лично начальник отдела Сапогов расстарался. Многим в отделе такая политика не нравилась, Вилкиной же до этих игр начальства не было никакого дела. Ее сторона – край. Нужно работать. Нужно забыться в этой работе. Нужно забыть…

До самого вечера Катерина утопала в своей текучке. Другие дела никто не отменял, и одним маньяком сыт не будешь (фигурально). Но где-то в глубине души она все же чувствовала некий дискомфорт, пребывая в утомительном неведении относительно окончательных выводов судебных медиков по последнему трупу. Карпыч, хрен старый, по телефону говорить отказался, сославшись на распоряжение руководства. Как Вилкина только ни крутила перед строптивым дедом хвостом, а разузнать что-либо по итогам вскрытия последнего трупа ей так и не удалось. Поведение судмеда показалось Вилкиной странным. Он, конечно, и раньше динамил следователей ее отдела, но лично к ней питал какую-то необъяснимую симпатию и всегда шел навстречу. Но только не в этот раз. Очевидно, он что-то откопал, что-то весомое или даже экстраординарное, и именно поэтому отказывается делиться информацией с рядовыми сотрудниками.

– Все узнаешь у Сапогова, – отрезал в конце концов Волков и бросил трубку.

– Вот же хрыч упертый! – в сердцах выругалась девушка на телефон и забросила его подальше в угол стола.

Ближе к вечеру, уже перед самым брифингом, в кабинет к Вилкиной заявился Самойлов. Оперативник расстарался-таки и нашел кое-что интересненькое. Зашел он с видом полного превосходства над всеми остальными операми отдела, вальяжно прошелся по скромному кабинету Катерины, брезгливо осматривая его скудный интерьер, уселся в кресло напротив и, забросив ногу на ногу, начал раскачиваться на стареньком скрипучем стуле. В руках он вертел флешку.

– Я так понимаю, вам, Самойлов, есть чем поделиться? – не выказывая своего интереса и демонстративно не отвлекаясь от изучения дела, спросила Катерина. Она знала, что игнорирование при общении с такими напыщенными индюками, как Самойлов, – наилучшая тактика. – Оставь, я просмотрю перед брифингом.

Но опер не спешил отдавать Вилкиной свою находку. Сегодня он выполнил работу хорошо и был уверен, что содержимое флешки сильно удивит строптивого следователя. Самойлову хотелось хоть как-то отыграть свой досадный конфуз и во что бы то ни стало прогнуть упрямую девушку. Его никогда не задевал тот факт, что сослуживцы считают его человеком мелочным и недалеким. Гораздо сильнее его злила та легкость, с которой эта провинциальная выскочка Вилкина приземлила его, коренного москвича и знатного ловеласа, на землю. Репутация сердцееда, зарабатываемая им таким тяжким трудом на протяжении нескольких лет, была подмочена капитаном-провинциалкой буквально за неделю. Семейная жизнь, которая ему нужна была лишь для удобства и личного бытового комфорта, дала трещину и сейчас разваливалась на части. Слухи о его фиаско с Вилкиной расползлись по отделу практически мгновенно, не оставив Самойлову ни шанса на реабилитацию. Не осталось ни единой дурочки в отделе, которая после такого конфуза повелась бы на его «чары». Ситуацию нужно было срочно выправлять, и опер решил, что лучшей тактикой в данном случае станет упорство. Он во что бы то ни стало добьется расположения этой провинциальной дурочки. Он будет первым. А после он ее бросит и сделает так, чтобы об этом узнали все.

– Знаешь, Кать, чего понять не могу? – начал издалека Самойлов. – Ты вот девушка…

– Понять ты, Самойлов, не можешь многого, – перебила Вилкина оперативника, так и не удостоив его взглядом. – К примеру, у тебя проблемы с таким понятием, как субординация. Впредь ко мне попрошу обращаться «товарищ капитан» и на «Вы» – и никак иначе.

– А иначе что? – усмехнулся Самойлов.

– А иначе руку сломаю. Правую. А она тебе, как я поняла, еще может пригодиться, – Вилкина, наконец, перевела взгляд на Самойлова и подмигнула. Её намек мужчина явно понял, но по достоинству не оценил. Пошла уже вторая неделя, как его жена, собрав основные вещи, ушла из дома. Катерина протянула руку и коротко скомандовала. – Флешку!

– Что, прям вот так и сломаешь? – Катерина подняла тяжелый взгляд на упрямого опера. – …те. Сломаете? – поправился тот, почувствовав, как по его спине пробежал холодок. Вилкину он сейчас и ненавидел, и боялся, и хотел одновременно. Особенно хороша она была именно в такие вот моменты. Самойлов даже слегка возбудился, но больно уж тяжелым был взгляд Катерины. Не выдержав ее взгляда, оперативник все же стушевался и отвел глаза.

– Сломаю. При всех, Самойлов, прямо на брифинге у Сапогова. Через час. Устроит?

Сомнений у Самойлова больше не оставалось. Эта сломает, как пить дать. А после за ним потянется еще и шлейф слабака, которого уделала девчонка. Опер злобно сверкнул глазами и швырнул флешку на стол, напрочь проигнорировав протянутую руку Вилкиной. За этот поступок он поплатился мгновенно. Катерина резко провела под столом ногой и с силой ударила по задним ножкам стула, на котором раскачивался взад-вперед Самойлов. Те предсказуемо подломились, и тяжелый мужчина рухнул навзничь, сильно ударившись о стену затылком.

В этот самый момент в кабинет, постучавшись, заглянул Рома Звягинцев.

– Екатерина Алекс… Эмм, а что у вас тут происходит? – опешил второй опер, наблюдая, как его коллега пытается встать с пола.