Наконец все олени, кроме Артюра, справляются с упряжками. Артюр в своей путается — и Рудольф, слегка толкнув его в бок, одним движением накидывает на него упряжь. Звучит стук топора. Все смотрят на мужика вдали.
ВАСЯ (возмущенно). Сукин сын! Одно дерево осталось, единственное. А он, блин, рубит. Рубака, блин.
ПЕТЯ. Может, он семье рубит.
ВАСЯ. А у елки, может, тоже семья!
ПЕТЯ (протяжно). Об этом я как-то не задумывался.
Олени стоят молча, перетаптываясь с копыта на копыто. Мужик вдалеке начинает пьяно напевать «Jingle Bells». Вдруг Артюр громко чихает — все кроме Рудольфа от него испуганно шарахаются.
ВАСЯ. Прикройся!
КОСУЛЯ ДАША (испуганно). А если он вот это вот… (Шепотом.) Заразный?
ДАВИД. Конечно заразный! Это можно очень легко определить. Видите, какой щуплый?
КОСУЛЯ ДАША. Вижу, вижу!
ДАВИД. А это, между прочим, симптом! Щуплый — это симптом!
КОСУЛЯ ДАША (в ужасе). Он еще и дрожит!
ДАВИД. Тогда финита ля комедия. Пневмония. Дрожит — это пневмония!
ПЕТЯ (примирительно). Наверное, простыл.
ВАСЯ. Дурак! У него кости видны, скелетон, блин. Ковидный! Морду прикрой!
РУДОЛЬФ (громогласно). Заткнулись!
Все замолкают. Нос Рудольфа вспыхивает.
РУДОЛЬФ (отвернув морду). Отчитывайтесь. Подарочный вес.
ДАВИД. Шестьдесят одна тысяча восемьсот сорок три тонны.
РУДОЛЬФ. Плохо. В том году было шестьдесят пять. Причина?
ПЕТЯ. Так дети с родителями весь год. (Заговорщически.) Мне пацаны с нарты говорили, у них одна хозяйская малявка, короче, отыскала щенка хаски, взяла за оба уха и ка-а-ак…
РУДОЛЬФ. Хватит. Василий, отчетное время полета.
ВАСЯ. Часов семь.
РУДОЛЬФ. Точнее, Василий.
ВАСЯ. Ну шесть-семь… (Пауза.) Да не знаю, чего прикопался!
АРТЮР (самоуверенно). Шесть часов сорок три минуты и двадцать секунд. (Тише, заметив, что его все слушают.) Плюс-минус.
ВАСЯ. Молчи, задохлик.
АРТЮР. От задохлика слышу!
ВАСЯ. Сукин…
РУДОЛЬФ. Хватит! Артур, хорошо.
АРТЮР. Я Артюр, дядя Рудик!
РУДОЛЬФ (грозно). У меня в упряжке ты будешь Артуром. Так назвал тебя отец.
АРТЮР. Но…
РУДОЛЬФ. Разговор закончен. (Нежнее.) Дарья… Как ваше копыто? Восстановилось?
КОСУЛЯ ДАША. Так как же, конечно. Вот только наступать не очень пока комфортно, это вот правда, что не очень комфортно, но так-то восстановилось, конечно. Я ведь когда упала, ну вы помните…
РУДОЛЬФ (басом, с придыханием). Помню…
КОСУЛЯ ДАША. Я ведь тогда не совсем даже на копыто, я же спотыкнулась и еще хвостом смягчила, так вот мне сказали, что если бы не хвост, то все, без копыта бы была, представляете? Бескопытная! (Заливается высоким противным смехом.)
ДАВИД. Простите, я просто в первый раз — вы давно уже в упряжке, да?
КОСУЛЯ ДАША. Ох, ну что ты, только два года, но мне и самой немного, так что даже и не только, а целых два года, да, два года! Год весь на лугу, у себя, ну там, где живу, я животное свободное, гуляю где хочу, а зимой пообщаться сюда еду, сплетни всякие порассказывать, а то скучно одной весь год, одной да одной.
ДАВИД. Ага… (К Васе и Пете.) А вы?
ВАСЯ. Каждый год с Петрухой ездим.
ПЕТЯ (кивает). Ездим. Как штыки.
ВАСЯ. Обоюдоострые, блин.
ДАВИД. А сами откуда?
ПЕТЯ. Сибиряки мы, тягловые. С одного села. Живем вот как сейчас в упряжи, рядом, а видимся только здесь, раз в год, сечешь?
ДАВИД. Отчего же?
ПЕТЯ. А смены разные. Мы же грузы всякие возим, только он ночью, а я с утра. Не пересекаемся.
ВАСЯ (кивая). Вообще, блин, нет.
ПЕТЯ. Только вот здесь базарим, да. Тут, знаешь, и подзаработать получается, а работа ведь несложная. Вес большой, конечно, зато и деньги хорошие, к тому же там, ну… Дело, в общем, хорошее. И деньги тоже.
ВАСЯ. Деньги да-а-а…
ПЕТЯ. Зато Вася вон скоро вольным оленем станет!
ДАВИД (удивленно). Неужели?
ПЕТЯ (кивая). Ну. Это ж ведь труд какой, ты не представляешь, с утра до ночи горбатиться. Мы-то давно уже уйти пытаемся, только они все отмалчивались раньше. И тут, нате-здасьте, как снег на голову: Васе в марте говорят…
ВАСЯ (строго). Завали, блин.
ПЕТЯ. Я ж рассказать только.
ВАСЯ (направив рога на Петю). Ты че, с первого раза не всекаешь? Объяснить?
ПЕТЯ (отшатнувшись). Да молчу я, молчу…
Долгая пауза.
ДАВИД. Артюр, а мне почему-то кажется, что вы натура артистическая. Вот я на вас смотрю и думаю: вы либо художник, либо поэт. Ошибаюсь?
АРТЮР (удивленно). Как вы догадались?
ДАВИД. Художник?
АРТЮР. Поэт.
ДАВИД. Это у вас в глазах. Лирическое такое, знаете… Прочтете что-нибудь?
АРТЮР (строго). Вам не понравится.
ДАВИД. Вы знаете, в Китае, откуда я родом, я читал столько плохих трехстиший, что, уверяю вас, наихудшие строки для меня уже позади. Не стесняйтесь.
АРТЮР. Ну хорошо. (Подумав, откашливаясь.) Судьбоносное:
Тяжела доля оленья:
Нет ни дома, ни двора.
Только пепел да поленья —
Такова его судьба.
Молчание, все смотрят на Артюра. Мужик вдалеке падает и начинает делать снежного ангела. Вася принимается хохотать.
АРТЮР (обиженно). Не всем дано понимать стихи.
ДАВИД. А по-моему, очень точно! Особенно про пепел, замечательный образ. Вот у меня дома…
ВАСЯ. Задохлик!
РУДОЛЬФ. Еще слово — и вылетишь из упряжки.
Молчание. Олени переглядываются.
РУДОЛЬФ. Он мой племянник. Его отец просил показать Артуру…
АРТЮР (тихо). Я Артюр.
РУДОЛЬФ (не обращая внимания). Просил показать, что такое настоящая жизнь северного оленя. Так что если я услышу еще хоть одну реплику в его адрес — полетите отсюда.
КОСУЛЯ ДАША (часто моргая). Что, и я полечу?
РУДОЛЬФ (смягчаясь). К вам у меня будет отдельный разговор…
Нос Рудольфа багровеет, он замечает это и отворачивается.
АРТЮР. Ну хорошо, Давид, а откуда вы родом? Я похожих на вас оленей еще не видел.
ПЕТЯ. Видок у тебя, конечно, да. Ниче такой.
ДАВИД. Это долгая история, друзья. Представьте себе, я из вымирающего вида. Да-да, вымирающего!..
Мужик бьет себя топором по руке. Взвывает.
ДАВИД. Я вырос в Китае, в заповеднике. Меня растили под бесконечным присмотром, с походами по клиникам, с едой, приготовленной людьми…
ВАСЯ. Подфартило.
ДАВИД. Если бы так! Всю жизнь я мечтал о свободе. И вот, улучив момент, сбежал из своей темницы и направил копыта сюда. Я многое слышал о вашей упряжке и решил, что лучше места для оленя мне не отыскать.
