— В обезьяннике он. Только он без наручников, где мне на всех наручников набрать?
— Ничего, я тоже без наручников. Как-нибудь обойдёмся.
Задержанный, плотный мужчина лет сорока, тёмно-рыжий, густо испятнанный веснушками, сидел, уставившись себе в колени. Видно было, что он трудно пытается осмыслить, как этакое случилось с ним.
— Капитан Афанасьев, — представился милиционер. — Допрашивать вас будет другой сотрудник, а я хочу спросить, как всё происходило. Какие отношения у вас были с пострадавшим, вы были дружны или ссорились?
— Нормальные отношения были, ничего особенного. Соседи — и соседи. Он старик, мне с ним неинтересно.
— А как же получилось?..
— Сам не знаю. Я грядку под клубнику копал. Мне Анна Романовна обещала усы клубничные дать, она как раз клубнику обрабатывала под зиму, так у неё этих усов много. Я копаю, а тут этот дед бежит и кричит: «Мосину убили!» Мосина, как раз Анна Романовна и есть. Я сначала не понял ничего, только смотрю, он бежит прямо по копанному. Не делается так, по ровку обойти ноги не отвалятся. Хотел ему замечание сделать, что, мол, чужую работу портишь, а вместо того, как шарахнул его лопатой! Я представить такого не мог, ведь с одного удара — насмерть.
«А вот это ты врёшь, — подумал Афанасьев, — представлял такое, и не раз. Можно не спрашивать: дразнили в детстве: рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой! Только это не причина, чтобы соседского дедушку убивать. Просто сошлось: детская дразнилка, лопата в руках и чудовищный, невозможный флешмоб».
Ни один самый опытный гипнотизёр не может заставить самого внушаемого человека совершить убийство, если, конечно, загипнотизированный не является наёмным убийцей. Но тут простые люди и флешмоб, который ещё надо доказать.
В районном отделении царил хаос. Патрульные в полном составе были отправлены прочёсывать многострадальную «Ромашку». Кабинеты были оккупированы понаехавшими из центра дознавателями. Первым делом Афанасьев установил глушилку, чтобы никто из задержанных не мог дальше распространять убийственный флешмоб. Затем расположился в одном из кабинетов, вытребовал дела, оформленные дознавателями, наскоро пролистал их.
— Маслов Геннадий Петрович — первый из жителей садоводства, проливший кровь. Не судим, под следствием не был. Честная рабочая жизнь. Сейчас на пенсии, а вернее, та же работа, но на своих шести сотках. Такому в голову не придёт организовывать даже самый безобидный флешмоб.
— Из-за чего у вас произошёл конфликт с убитым?
— Так ведь не было конфликта! — выкрикнул Геннадий Петрович. — Во всяком случае, такого, чтобы убивать. Хороший парень, он к родителям часто приезжал; заботливый. Ну, был у него один недостаток: как машину у дома поставит, то стекло опустит, а магнитола внутри на полную мощность орёт. И добро бы музыка хорошая, арии из оперетт или ещё что-нибудь такое, а у него — тяжёлый рок: бум-бум-хрясь по мозгам. И ведь сам он его не слышит: у него плеер и наушники, в которых своё бум-бум грохочет.
— Замечание делать не пробовали?
— Сто раз. Ему скажешь, он звук выключит, а в следующий раз — опять. Как об стену горох! Меня такая злость взяла. Я пошёл за вилами, они у меня в компостную кучу за сортиром воткнуты. Хотел сказать, что ещё раз он оставит звук, то я ему радиолу вилами выковыряю. А сам вместо того, ткнул его в живот, да ещё и повернул, словно вздеть пытался…
«Четыре проникающих ранений живота и грудной клетки, два из которых несовместимы с жизнью», — прочёл Афанасьев заключение патологоанатома.
Да, вот уж действительно: не бойся ножика, бойся вилки… Особенно, если это не просто вилка, а навозные вилы.
— И что теперь делать собираетесь?
— Ничего. В тюрьму пойду. А выходить оттуда не придётся, мне и так скоро семьдесят, до освобождения не доживу.
Когда задержанного увели, Афанасьев попытался подбить какие-то промежуточные выводы. Причины для убийства и в самом деле не было. Те причины, что называют подследственные, годятся на то, чтобы обматерить противника, но уж никак не лишать его жизни. И в обоих случаях присутствует фольклорный мотив: рыжий-рыжий-конопатый и не бойся ножика, бойся вилки. Простой следователь пройдёт мимо такой подробности, не заметив, а для специалиста его профиля, это очень важный момент, если, конечно, у других подследственных обнаружатся элементы фольклора. В таком случае, придётся признать, что мы и впрямь имеем дело с флешмобом, и тот, кто его запустил — любитель такого рода поговорок. Хотя, по двум случаям судить рано.
Афанасьев быстро пролистал дела. Так… все убийства совершены сельхозинвентарём, что не удивительно, если учесть, что дело происходит в садовом кооперативе. Хотя, один случай — номер четыре — выпадает из общего ряда. Вот его мы и проверим.
Модест Андреевич Колчин, мужчина лет тридцати пяти. Хмурый, но уже собравшийся, словно закаменевший в неприятии произошедшего.
— Расскажите, как всё происходило.
— Так уже рассказывал.
— Ещё раз расскажите, а то из протокола ничего толком не понять.
— Приехал на дачу на выходные, с дочерью. Сидел на скамейке, а Лена, это дочь моя, собирала красную смородину. Сентябрь, а смородина ещё висит. А тут от дороги подваливают двое каких-то типов и начинают к Ленке клеиться.
— Через забор?
— Да, через забор. Как будто это что-то меняет. Скажите, говорят, вашему отцу зять не требуется?
— Так это вполне невинная шутка.
— Какая шутка? Ленка малолетка, рано ей такие шутки слушать. Ей нет ещё четырнадцати лет…
«Стоп! — осадил себя Афанасьев. — Это уже не фольклор. Это классика».
— Скажите, вы Шекспира любите?
— Шекспира? Это который Гамлета сочинил? Так я его не читал.
— Ясно. Ну а потом что было?
— Я в дом забежал. Ружьё на стене, патроны в сейфе. Я же охотник, у меня всё в порядке, охотничий билет выправлен, взносы в охотхозяйство уплачены. В общем, я в этого шутника картечью выпалил.
— Я бы вас понял, если бы эти парни вашу дочь изнасиловали. Но ведь они ничего не сделали!
— Что же, мне было ждать, пока они Ленку изнасилуют?
— Шугануть надо было, но словами, без картечи. А впрочем, что я мораль читаю, это дело адвоката и тюремного психолога.
Чадолюбивого охотника увели. Афанасьев с трудом отогнал искушение именно его назвать источником флешмобистой заразы, и принялся дальше перебирать уголовные дела. Вот убийца женщина, тридцать семь лет, разведена, детей не имеет. Кошатница. А у соседки — собака, которая мурлысеньку на дерево загоняет. Тут столько фольклора может быть, что не разгребёшь. Зато орудие убийства редкое — серп. Хорошо хоть без молота. Сейчас баба в голос воет: ой, что наделала, дура! — а поначалу, пока азарт не пропал, призналась, что хотела собачнице косу сжать. А то бабе сорок на сносях, а она, ровно девчонка, косу заплетёт и через плечо перебрасывает, хотя у самой в косе давно седина просверкивает.
Эта тоже не годится в зачинщицы. Кто же тогда пустил поганый флешмоб? Не хватает только, чтобы засел в садоводстве какой маньяк, умело прячущий труп или даже несколько трупов. Пропавших могут далеко не сразу хватиться, здесь не село, где все на виду, а дачный кооператив, ротация людей огромная, одни приезжают, другие — уезжают. Участков несколько тысяч, жителей в летнюю пору — десятки тысяч, а в сентябре на выходных ещё больше подваливает.
Но, что удручает… Следователи пишут, что все убийства немотивированны, а на самом деле у каждого были претензии к убитому. Мелкие, мелочные даже, но были. Что за народ, право слово! — не умеют жить без обид. Один ёлку на участке высадил, а она соседский огород затеняет, другой туалет принялся разносить, когда у соседей гости, третий слишком много воды берёт из общей колонки. Этот срубил спорную берёзу на границе двух участков и поплатился за это жизнью. «Я пойду-пойду погуляю, белую берёзу заломаю…» Вот так и никак иначе. Люди живут в тесноте и обиде, недовольство копится, и дело заканчивается кровавым флешмобом.
