В эти утренние часы улицы маленькой деревеньки были пусты, но за их пределами земля изобиловала деревьями, лугами и шепчущими ветрами. На главной улице горели огни, а все остальное было погружено во тьму. Солнце взойдет примерно через три часа. Утро было ясное и звездное. Снежные вершины и ледники ещё окутывала мгла, и почти все спали. На узких горных дорогах столько поворотов, что ехать быстро не представляется возможным. Машина была новая, ее еще предстояло обкатать. Она была превосходна: мощная, с красивыми линиями. В утреннем воздухе двигатель работал с максимальной эффективностью. Она была воплощением красоты на этой дороге, и по мере подъёма каждый поворот она брала уверенно, устойчивая как скала. Наступал рассвет, обозначились силуэты деревьев, длинная гряда холмов и виноградники; утро обещало быть прекрасным; среди холмов стояла приятная прохлада. Солнце взошло, и на листья и луга легла роса.

Ему всегда нравилась техника; если он разбирал автомобильный двигатель, то, когда он запускался, он был совсем как новый. Кажется, за рулём машины медитация приходит так естественно. Вы замечаете деревенский пейзаж, дома, крестьян в поле, модель проезжающей машины и голубизну неба в просветах листвы. Вы даже не осознаёте этой медитации; медитации, которая началась столетия назад и будет продолжаться до бесконечности. Время не является фактором в медитации, как не является им и слово, которое есть медитирующий. В медитации нет медитирующего. Если он есть, то это не медитация. Медитирующий – это слово, мысль и время, то, что может изменяться, приходить и уходить. Это не цветок, который распускается и затем умирает. Время – это движение. Сидя на берегу реки, ты наблюдал за водой, течением и всем, что проплывало мимо. Когда ты – в воде, наблюдающий отсутствует. В обыкновенном выражении не заключено красоты; красота – в отказе от слова и выражения, от книги и от холста.

Как безмятежны холмы, деревья и луга: все вокруг купалось в лучах скоротечного утра. Отчаянно жестикулируя, побагровев лицами, громко спорили два человека. Дорога тянулась через длинную аллею из деревьев, и нежность утра начала блекнуть. Перед тобой раскинулось море, и в воздухе витал аромат эвкалипта.

Это был невысокий, худощавый человек крепкого телосложения; он прибыл из далёкой страны, и кожа его была темной от солнца. После нескольких слов приветствия он с жаром пустился в критику. Как просто критиковать, не зная действительных фактов. Он сказал:

– Быть может, вы освободились и на самом деле переживаете все то, о чем говорите, и я уверен в этом. Вот только физически вы в тюрьме, и ваши друзья создают вам в ней мягкие условия. Вы не знаете, что происходит вокруг. Люди наделили вас авторитетом, хотя сами вы не авторитарны.

– Сомневаюсь, что в данном случае вы правы. Руководство школой или чем было то ни было еще подразумевает определенную ответственность, и она может присутствовать – и присутствует – без вовлечения в авторитарную власть. Авторитет совершенно разрушителен для сотрудничества, для ведения дел сообща. Мы придерживаемся этого во всей нашей деятельности. Это действительный факт. Если позволите заметить, никто не вмешивается в мои отношения с другими людьми.

– То, что вы говорите, имеет огромное значение. Все, что вы пишете и говорите, должно издаваться и распространяться небольшой группой надежных и преданных своему делу людей. Мир рушится, а вы этого не видите.

– И снова, боюсь, вы не до конца понимаете, что происходит. В свое время небольшая группа людей взяла на себя ответственность за распространение бесед, и они сами их издавали. Сейчас за это также несет ответственность небольшая группа людей. Опять же, если позволите заметить, вы не осведомлены о происходящем.

Он высказал и другие критические замечания, но все они были основаны на допущениях и случайных мнениях.

Не вставая в оборону, он [Кришнамурти] обратил его внимание на то, что происходило в действительности.

Как же странно устроены люди.

Холмы шли на убыль, и вокруг стоял шум повседневной жизни: радость и скорбь, обретение и утрата. Прелестью этого места было одинокое дерево на холме. А далеко внизу, в долине, текла река, подле которой пролегала железная дорога. Нужно отстраниться от этого мира, чтобы увидеть красоту той реки.

Этим вечером во время прогулки по лесу возникло ощущение угрозы. Солнце как раз садилось, и на западе, на фоне золотого неба, вырисовывались одиночные пальмовые деревья. Обезьяны на баньяне были заняты приготовлениями к ночи. По этой тропе почти никто не ходил, и встретить здесь другого человека было редкостью. Здесь было много пугливых оленей – они исчезали в густых зарослях. И все же здесь ощущалась угроза, давящая, пронизывающая; она была повсюду вокруг, и ты оглянулся через плечо. Опасных животных не было; все они ушли отсюда; слишком близко подступил разросшийся город. Было радостно покинуть это место и возвращаться по освещённым улицам. На следующий вечер обезьяны все так же были там, как и олени, и солнце только-только спряталось за высокими деревьями, но угроза исчезла. Вместо этого, деревья, кустарники и маленькие растения приветствовали тебя.

Ты был среди друзей; ты чувствовал, что тебе рады, что ты в безопасности. Лес принял тебя, и каждый вечер ты с наслаждением гулял там.

Леса бывают разными. В них заключена физическая опасность – не только из-за змей, но также из-за тигров, которые, как известно, там обитают. Однажды днем, когда ты был в лесу, внезапно наступила неестественная тишина; птицы прекратили свой щебет, затихли обезьяны. Казалось, все вокруг затаило дыхание. Ты стоял в неподвижности. И вдруг, так же внезапно, все снова ожило: обезьяны играли и дразнили друг друга, птицы возобновили вечернюю перекличку, и стало понятно, что опасность миновала.

В лесах, где человек убивает кроликов, фазанов и белок, царит совершенно другая атмосфера. Ты попадаешь в мир, где побывал человек, с его ружьем и свойственной ему жесткостью. Такие леса утрачивают свою нежность, свое радушие, постепенно исчезает красота и счастливый шепот.

У вас есть только одна голова, берегите ее, потому что она удивительная. Ни одно устройство и ни один компьютер не сравнится с ней. Настолько она вместительна и сложноорганизована, настолько функциональна, способна и производительна. Это хранилище опыта, знаний и воспоминаний; в ней берут начало все мысли. То, что она создала, воистину невероятно: беды, растерянность, скорбь, войны, развращенность, иллюзии, идеалы, боль, страдания, величественные соборы, прекрасные мечети и священные храмы. Это невообразимо, что она может и что уже смогла. По-видимому, не умеет она только одно: кардинально поменять свое поведение в отношении другой головы – другого человека. Кажется, на ее поведение не могут повлиять ни наказание, ни награда; и похоже, что это не под силу знанию. «Я» и «ты» остаются. Она никогда не осознаёт, что «я» – это «ты», что наблюдающий есть наблюдаемое. Ее любовь – это ее вырождение; ее наслаждение – это ее мука; боги ее идеалов несут ей гибель. Ее свобода – это ее тюрьма, и она приучена жить в этой тюрьме, ограничиваясь тем, чтобы сделать ее более удобной, более приятной. У вас есть только одна голова, берегите ее, не засоряйте ее. Отравить ее – очень легко.

Удивительно, но он никогда не чувствовал дистанции между собой и деревьями, реками и горами. Это не было развито искусственно; такое невозможно воспитать. Между ним и другими людьми никогда не было стены. Как бы они с ним ни поступали, что бы ни говорили, похоже, это никогда не задевало его, точно так же как не трогала его лесть. По какой-то причине он оставался незатронутым. Он не был замкнутым или отчужденным, он был что речная вода. У него было так мало мыслей; и если он оставался в одиночестве, их не было совсем. Его мозг был активен, когда он говорил или писал, но в остальное время он был тих, и активность его продолжалась в отсутствие движения. Движение – это время, тогда как активность – нет.