– Оставь её мне, – и парень посмотрел на атамана.

– Отбрось!– ещё твёрже сказал Власка.

– А может, я её домой в деревню отвезу… – но договорить не успел. Раздался выстрел, и Тимофей вместе с девушкой рухнул на пол.

–Ты чо, охренел?– раздался голос из толпы.

–Кто ещё не будет меня слушать? – и атаман поднял свой обрез.

Все молчали. Потом тело Тимофея положили на дроги, завернули попоной, и Макар отвёз его в соседнюю деревню. Родителям сказали, что жандармы пристрелили…

–Мамка, тятька едет! – вбежал в дом пятилетний Егорка.

Катерина быстро отряхнула руки от муки, бросилась к сундуку, достала нарядную кофту. Подбежала к зеркалу, поправила волосы, и без того аккуратно уложенные на голове.

Заскрипела калитка. Катя выбежала на крыльцо. Во двор степенно входил Власка. Катя радостно бросилась мужу на шею и прильнула к нему всем телом.

–Ну-ну! Будет, – холодно сказал он и отстранил её от себя. – Устал я. Баньку бы.

–Да, да! Сейчас, – Катя, проглотив обиду, попыталась улыбнуться, но слёзы сами полились из глаз. Она отвернулась и побежала хлопотать по хозяйству.

На крыльце собрались все дети Власки. Мал мала меньше. Старшему Ивану был уже десятый год, а самую меньшую Стешу держала на руках восьмилетняя Агаша. Самый шустрый и смышленый Егорка повис на отце.

–Тятя, а что ты мне привёз?

–Да уж не обижу!– отец устало улыбнулся. – Только после. Дайте с дороги отдохнуть.

Но таяло сердце грозного атамана при взгляде на своих детей. Ладные и смышленые, да и красотой Бог не обидел. Вот ради них и пошёл он этим страшным путём. «Будь он не ладен!» – и Власка сплюнул. Так любил он думать, оправдывая свой выбор. Скорее перед самим собой. А перед людьми ответ держать он не собирался. Скорее всего, перед Богом. Но тут уж и сказать-то будет нечего в своё оправдание. Не по Божьим заповедям живёт, ох, не по Божьим! О смертных грехах позабыл и самые страшные из них нарушил. И знал Власка – не будет ему оправдания на том свете. «Да и ладно, пока туда не собираюсь».

Власка зашёл в дом, как всегда прибранный да ухоженный. Вкусно пахло домашней стряпнёй. Да уж, хозяйкой Катерина была отменной. Всё в её руках спорилось, и ладно как-то умела всё украшать. То салфетку вышьет на комод, то занавески на окна, а от такой малости красота в доме прибавляется. Да и дети чистые, опрятные, сытые да ухоженные.

Тут в дом вбежала Катерина:

–Баню растопила, сейчас на стол накрывать буду. Умойся пока, – и долила воды в умывальник.

Взгляд Власки остановился на жене. Хороша! Вот уже и четверых детей ему родила, а также хороша. Да может, даже ещё краше стала. Что-то плавное и женственное появилось в её фигуре и движениях. Нет, не зря выбрал себе в жены Катерину Власка!

– Да не суетись ты, поди сюда, – как-то ласково позвал он.

Катерина счастливо заулыбалась и поплыла к мужу какой-то волнующей походкой. Власка обнял жену и стал страстно её целовать да рукам волю давать.

–Ой, не время, дети в доме, – слабо отбивалась Катерина.

–А я чо, я так, – смутился он, – До ночи додюжу, – и хмыкнул себе в усы.

Весело вспорхнула Катерина с колен мужа и стала быстро накрывать на стол. Её щёки пылали счастливым румянцем, и глаза горели от простого бабьего счастья.

Разошлись мужики по хатам. Кто по своим – местные, а кто на постой – те с других мест. У кого семья в этой деревне, тот всегда домой рвётся. Всё же хозяйство без мужика осталось. Всегда есть чем заняться. А пришлым – раздолье полное…

Стас, Антип и Илья «стояли на постое», как они любили выражаться, у одной вдовой женщины, Фроси. Дом большой, хозяйство хоть и не велико, да без мужской руки в запущение прийти может. И когда пришли к Фросе с просьбой три мужика пустить их на постой, она долго не колебалась. Разместила их в горнице, а сама в спальне обустроилась. Да и не стеснили они её вовсе. Приедут, дня три попьют, победокурят, потом по хозяйству помогут, да и снова уедут, то на неделю, а, то и подолее. А подарки они ей дарили знатные, да и деньгами не обижали. Так что не в тягость были ей постояльцы эти. А на Илью, самого молодого из них, она уже давненько засматривалась. Странный он какой-то. Всё больше молчит, да книжки читает. А когда подопьёт с мужиками, то песни поёт, да так, что сердце у Фроси замирает сладко-сладко. А то раз, когда дрова рубил, рубаху скинул… Залюбовалась Фрося красивым мужским телом… Как он играл топором… Хорош собой, да не глядит он на Фросю. И про себя ей ничего не рассказывает. Вежливый, и всё тут. А ей уже нет сил ждать, сохнуть по нему начала. А ту рубаху, что он вместе с мужиками дал ей постирать, долго обнимала, вдыхала его запах, а потом уткнулась в неё и разрыдалась…

Уже пять лет как одна живёт, а годок-то тридцатый всего пошёл. Женского счастья не ведала совсем. Муж был строгий, даже злой. Старше Фроси лет на пятнадцать. Пил много, особенно последнее время, да бил иногда жену «для науки», как любил поговаривать. Хорохорился тем, что взял её из большой бедной семьи, без приданного, а что совсем молодую да пригожую – это он не поминал никогда. Сам уже вдовый, ему хозяйка в дом нужна была. А хозяйство немалое имел, купцом средней руки был. Но не было меж ними любви: ни у Фроси к мужу, ни у него к ней. А когда замерз в санях по пьяному делу – долго не плакала. Схоронила и зажила по своей воле. Молодая да ладная и не бедная – сама себе хозяйка! Бывало, забегали на огонёк мужички местные. Водочка, закусочка, то да сё… Но увидела Илью – всё как рукой отрезало. Всех ухажёров махом отвадила, за собой следить стала, ничего лишнего себе не позволяла.

И была у неё тайная надежда, что полюбит её Илья, и будут жить они как положено мужем и женой. Да может Бог даст, дети пойдут. А то муж-то бесплодный был, потому и пил да её бил. Это ему в городе лекарь сказал, а то поначалу Фросю пытал, что не рожает. А как из городу вернулся, так запил крепко, и всё того доктора словами матерными крыл, будто он во всём виноват. А ребёночка Фросе, ох, как хотелось. Хоть и поздно по местным меркам, но на всё воля Божья. И Фрося неистово молилась.

Марфа открыла глаза:

– Батюшки, день на дворе, а я всё сплю. Да и то – спешить некуда.

С тех пор, как живёт она в этой глухой деревне, время будто остановилось. День похож на день. Ночь на ночь. Одна она и днём, и ночью. Порой, какая- то неясная тоска подступит к душе, и начнёт душа беспокоится да маяться. Но верное средство знала она от тоски той – это книга заветная. Откроет её с мыслями об одиночестве да тоске, а там строчки всплывают – ответ дают. Но вот что-то странное в последнее время говорить та книга стала. Вот вчера фразу непонятную сказала:

–Радуйся своему одиночеству, скоро ему конец придёт, да много горя принесёт.

Вот и понимай, как хочешь. Чему радоваться? Одиночеству? И чего бояться?

–Да ладно, вот управлюсь по хозяйству – поговорю с ней ещё, – подумала Марфа о своей книге. Вспомнила сегодняшний сон. Да и сон ли это? Скорее воспоминания об отце, о доме. Эти мысли доставляют ей боль. Ну, значит так должно быть. Видно Судьба у меня такая. А о батюшке молиться буду, чтоб здоров был, да меня простил.

И Марфа зажгла лампадку перед иконой. Хоть заставляла она себя ежедневно молитву творить по утрам да вечерам, но не было благодати в душе от молитв тех. Вот разве что за батюшку. А так скорее машинально крестила лоб да шептала: «Отче наш…».

Зябко кутаясь в цветастый платок – подарок деда Ивана, Марфа обошла дом. Хоть и не большие хоромы, да светлые, уютные. Прибралась, растопила печку. Налила себе чаю, села к окну, а мысли снова унесли её в родной город, в родной дом…

И вспомнила, как после той встречи с чудной женщиной, стала она совсем другой. И чувствовала себя как-то странно. Будто всё она знает наперёд. Слышит мысли людей, видит их недуги. А началось всё с кухарки. Дородная молодая женщина служила у них на кухне. Готовила вкусно, весёлая да ласковая, а главное – аккуратная была. Вот уже второй год она приходила к ним каждый день и стряпала на кухне, сама и за продуктами ходила. Впервые был так доволен прислугой Илья Петрович.