Пятый этаж. Реанимация. Холодный свет лампы прямо в глаза. Тихие перешептывания медперсонала. Вкрадчивые шаги анестезиолога. Холодные пальцы медсестры. Равнодушный голос врача.

– Мы сделали все, что могли, но, вы же понимаете, что шансов очень мало.

Марина уронила голову на подоконник и зашлась беззвучным, почти безумным смехом.

Шансов почти не было.

Она слишком хорошо знала об этом.

Тогда, тридцать лет назад, тело двадцатидвухлетней Марины, изломанной куклой валялось на тротуаре. Под ним медленно расползалось огромное кровавое пятно.

Трясущийся от ужаса, белый, как мел, водитель иномарки, тоненьким голосом верещал, повторяя одно и тоже:

– Я никого не видел! Я никого не видел! Ее же не было на дороге! Не было её!

Марина внезапно очень отчетливо вспомнила тот счастливый день – она бежала домой. Торопилась. Летела, словно на крыльях.

Михаил сделал ей предложение.

Он женится на ней, её любимый, самый лучший парень этого города. Да, что там города – страны! Нет, мира!

Она торопилась, спешила поделиться этой новостью с мамой. Со своей мамой, единственным родным человеком.

Отца у Марины не было. Он ушел еще до рождения дочери, бросив семью и затерявшись где-то на просторах огромной страны. Было немного жаль, что отец так скверно поступил с ними, но Марине всегда хватало матери. Она заменила девочке отца, успевая везде, поддерживая, подбадривая, помогая.

Мама!

Веселая, красивая, всегда улыбающаяся женщина с добрым лицом. Как не поделиться с ней радостью?

Визг тормозов, пронзительные крики прохожих, удар и боль, боль, затопившая собой весь мир, боль, такая сильная, всепоглощающая. А затем, небытие.

Черная яма. Провал, не имеющий ни начала, ни конца. Холодная бездна пустоты, лишенная жизни.

– Мы не волшебники. – усталый врач развел руками, отводя взгляд от умоляющих глаз женщины. – Мы сделали всё, что смогли. Крепитесь.

Пятый этаж. Реанимация. Тихие голоса. Шелест шагов. Ледяные руки медсестры.

Голос матери, полный любви и надежды.

– Ничего, Мариночка. Ты – сильная, ты – справишься.

Не справилась.

Марина умирала. Она знала об этом. Она, словно бы, наблюдала за происходящим со стороны, покинув собственное тело и поднявшись к потолку скорбным сгустком энергии.

Широкое окно, наполненное солнечным светом, палата, стены, выкрашенные синей краской, драный линолеум, кровати, железные, невзрачные, с деревянными щитами, сбитыми из занозистых досок, спрятанных под зассанными матрасами.

Районная больница, нищета, грязь и убожество.

Плохое финансирование и ворье, крадущее все, до чего могли дотянуться их жадные, загребущие руки.

Марина парила над собственным телом, взирала с высоты на свое бледное лицо, на синие губы, на закрытые глаза, на трубки, которые торчали у нее изо рта. Пластиковые трубки во рту, дыра в голове, катетер в.. Ну, в общем, еще одна трубка, вторым концом висевшая над железкой «уткой», стыдливо выглядывавшей из-под края серой простыни.

Тело Марины дышало. Через раз и с трудом.

Ей, висевшей над ним, было понятно, что дышать ему оставалось недолго.

К тому же, Марина чувствовала, что она в палате не одна.

Нет-нет, она вовсе не имела в виду свою плачущую маму, которую, в нарушение все писанных и неписанных, правил, пустили в реанимационное отделение.

И не медсестру, смотревшую на умирающую девушку пустым, равнодушным взглядом. И вовсе не была эта медсестра злой и бездушной. Просто, слишком многих умирающих видели её глаза, вот сердце и закалилось цинизмом, стало безучастным к чужому горю.

Речь шла не о докторе, дежурном враче, то и дело пробегающем по коридору и тихо разговаривающем по телефону. Доктор тот в палату к Марине даже не заглядывал. Ему и без заглядывания, всё было ясно.

Санитарочка, та и вовсе, елозила тряпкой по оконному стеклу в процедурном кабинете – у нее хватало работы, куда уж там до чужих слёз?

Марина имела в виду их.

Других.

Иных.

Тех самых сущностей, что, подобно самой Марине, висели под потолком холодными, невидимыми сгустками недоброй энергии.

Их было много. Они набились в палату, словно сельди в банку.

Призраки.

Никогда Марина не верила ни в каких призраков. Она никогда не гадала на картах на любовь, шарахалась в сторону от горластых и горбоносых цыганок, предлагающих «позолотить ручку и раскинуть картишки на червонного короля», не любила смотреть «ужастики» по телевизору и взирала на жизнь трезвым взглядом.

Она, как-никак, училась на бухгалтера, а это, знаете ли, предполагает .. Да-да, предполагает строгий контроль и учет, без всякой там чертовщины.

Но, призраки висели под потолком, гудели, словно злобный пчелиный рой и никуда уходить не собирались.

Глаза Марины, там, внизу, на больничной койке, были закрыты, но здесь, под потолком, всё выглядело совершенно иначе.

Марина растерялась – как же, так? Разве подобное возможно? Призраки существуют лишь в буйных фантазиях умалишенных, в книжках бульварных писак и в третьеразрядных фильмах ужасов, но никак не в районных больницах, тем более, они не появляются просто так, средь бела дня.

Время привидений – ночь. Они же порождение темных сил? Вот и пусть являются ночью и где-нибудь на кладбище, за чертой города, в глуши.

Призраки смотрели на Марину. Внимательными, жадными, лишенными сострадания глазами. Пустыми и сверкающими, словно начищенные металлические пуговицы.

Висели, смотрели и молчали.

Марина запаниковала. Ей и без того было неуютно в этой печальной, холодной комнате. Неуютно висеть под потолком, любоваться своим обездвиженным телом и прислушиваться к горькому плачу единственного родного человека.

Один из призраков внезапно оскалился. Мерзко оскалился, словно пес, голодный, дикий и злобный. Он протянул длинные, какие-то паучьи руки с растопыренными пальцами и ухватил за плечи Маринину маму.

Марина с ужасом заметила, как напряглась спина плачущей женщины, как мама, невольно ежась от прикосновения ледяных пальцев призрака, слегка подвинулась, пытаясь прикрыть дочь от неведомой опасности.

– Нет! Нет, мама, не надо! – Марина решилась и крикнула, но её никто не услышал. Тело девушки, по-прежнему лежало на кровати, бледное и неподвижное. Синие губы не шевелились, а острый подбородок смотрел строго вверх.

Глаза оставались закрытыми.

Душа Марины парила под потолком, бессильная и беспомощная.

Призраки сплотились. Они выстроились стеной, загнав Марину в угол. Они ничего не говорили, не шептали, не открывали своих страшных ртов.

Марина испугалась – ей не нравились эти сущности. От них веяло не просто холодом, от них несло ледяным дыханием бездны, космической пустоты, черной дыры, которая засасывает живые души в бездонное жерло неведомого.

– Прочь! Пошли прочь! – кричала Марина, пытаясь звать на помощь. Но её криков не слышал никто – ни доктор с телефоном, ни медсестра, жующая бутерброд в бытовке, ни санитарка со своей тряпкой.

Потом заговорил призрак. Тот самый, с паучьими лапами и жадной пастью вместо рта, заговорил и его шелестящий голос странным образом появлялся прямо в голове.

Марининой мамы.

– Обмен.. – вкрадчиво шелестел призрак, жадно сжимая узкие плечи женщины. – Твоя жизнь за жизнь дочери… Соглаш-шайся…

Но Марина, висящая под потолком и бившаяся о сплоченную стену из призрачных созданий, знала, что призраки лгут. Они никогда ничего не делают просто так. Они ничего и никому не отдают. Не отпускают свое. Свою добычу.

Ни та женщина, с вмятиной на лице, одетая в длинный халат, ни старик, сжимающий в руке вставную челюсть, ни толстый парень, неряшливый и одутловатый, ни ребенок, чье злое лицо было совсем не похоже на личико пятилетнего карапуза, ни девушка с длинной косой, закупорившая своим прозрачным телом выход из больничной палаты..

Все они смотрели на маму Марины с затаенной надеждой, со злобным предвкушением, словно стайка хищных рыб-пираний, готовых растерзать несчастное животное, обессилевшее от потери крови.