.

Сегодняшней ночью, точно так же, как и во все предыдущие, Марина проснулась далеко за полночь. Рядом, в постели, сладко похрапывал муж, уткнувшись носом в подушку

.

Марина зябко поежилась – сна, как не бывало, а ведь завтра обычный рабочий день.

«Опять буду ползать, словно сонная осенняя муха, – широко зевнув, раздраженно подумала женщина. – ведь, не девочка уже. Хороший сон в моем возрасте просто необходим, как-никак, а на шестой десяток перевалило».

Лисицына Марина Анатольевна, слегка располневшая дама, пятидесяти двух лет, поняла, что заснуть больше не получится, а если начать ерзать и ворочаться, то проснется Михаил, её муж, а ему, Михаилу, утром тоже надо идти на работу.

Осторожно, стараясь не потревожить мирно спящего мужчину, Марина сползла с постели, сунула ноги в комнатные тапки с пушистыми помпонами и поплелась на кухню. Свет женщина не включала, да и зачем? Квартирка маленькая, все вещи давно и прочно стоят на своих местах, так что, передвигаться по комнатам и коридору можно было с закрытыми глазами, не боясь расшибить лоб, например, о холодильник или о пузатый комод. Разве что кошка Муська, проснувшись во внеурочное время, метнется под ноги, норовя потереться о хозяйские тапки.

Но Муська была дамой почтенного возраста и, как полагается порядочной, уважающей себя, кошке, спала по двадцать часов в сутки.

– Мне бы так, – пробормотала Марина, заходя на кухню. – спать крепко, сладко, с вечера и до самого утра.

Бывать на кухне Марина не любила. Кажется, почему? Для любой хозяйки, кухня – сосредоточение силы, убежище и, чуть ли, не место священнодействия. Разве не на кухне хозяйки творят и вытворяют, готовят всякие вкусности, от борщей до котлет, пекут, парят, варят и прочее, прочее?

Именно так, но Марина свою кухню терпеть не могла, хотя, сил и денег, в ремонт, равно, как и в бытовую технику, хозяевами было вложено порядочно.

А, всё почему?

Потому, что, окна комнаты смотрели на фасад старой больницы. Не просто смотрели, а настойчиво пялились в дряхлое, изрядно пожеванное временем, здание.

Вот и сейчас, несмотря на то, что окно кухни было забрано плотной, не пропускающей свет, шторой, Марина знала – окна старой больницы таращатся на ее родной дом своими немытыми, пыльными стеклами. Конечно, теми, в которых еще сохранились эти самые стекла. В основном, окна «заброшки» представляли из себя равнодушные черные провалы, бессмысленные и пугающе чуждые.

Марина снова поежилась, чувствуя, как по телу промчалось целое стадо пугливых мурашек.

– Мишка, что, снова позабыл закрыть окно? – похолодела она от дурных предчувствий. – Я же просила его о том, чтобы он никогда не открывал это чертово окно ночью!

Понятное дело, что летом в городе стоит страшная, удушающая жара, понятное дело, что они, являясь людьми небогатыми, не могут позволить себе все время пользоваться сплит-системой, охлаждая квартиру до терпимой температуры, но, зачем же открывать окно на кухне?

Марина присела на самый краешек стула, борясь с панической атакой.

Страх внезапно захлестнул женщину, норовя затянуть удушающую удавку на шее. Воздуха не хватало и пришлось Марине дышать часто, глубоко и шумно.

– Это пройдет. – подумала женщина, чувствуя, как капли холодного пота стекают по напряженной спине. – Всегда походит. Каждый год одно и тоже. Сейчас, вот сейчас все закончится.

В этот раз отпустило не сразу. Приступ длился гораздо дольше, чем обычно.

Марина знала, что ей придется встать, подойти к окну и захлопнуть его, отрезав себя и свое уютное жилище от того, что жило в ночи по ту сторону от стекла.

«Соберись, тряпка. – сама себя подбодрила женщина. – Все эти ужасы существуют только в твоей голове.»

Оторвав задницу от стула она, медленными шагами, словно бы шествуя на эшафот, начала приближаться к окну.

Шаг.

Еще один.

Совсем маленький шажочек.

Окно!

Марина резким, рваным движением отдернула штору, хорошую, плотную, тяжелую штору и маленькую кухню заполнил мертвенно-белый свет луны.

Окно!

Луна смотрела в окно комнаты, словно мертвый, покрытый бельмом, глаз ночного страшилища. Свет лился нескончаемым потоком, холодный, безжизненный, потусторонний.

И это здание напротив – серый, равнодушно стылый кирпич стен, плоская крыша, поросшая небольшими деревцами и травой и .. Окна.

Черные окна. Пустые. Тревожные, словно глаза в преисподнюю.

Марина еле сдержала вскрик, готовый вырваться из груди.

Вот. Опять.

Эти окна, они только казались мертвыми, казались пустыми, как и само здание.

Но это все обман.

Вранье.

Здание было живо.

Оно, словно огромный, матерый хищник, затаилось во тьме.

В засаде.

Поджидая добычу.

Сердце в груди Марины стучало быстро-быстро, билось, словно маленькая птичка колибри.

Стук-стук.

«Сердце колибри совершает пятьсот ударов в минуту в состоянии покоя, – подумала Марина, кожа которой покрылась холодным, липким потом. – в полёте, частота ударов увеличивается до одной тысячи двухсот. Я и есть эта самая птичка-колибри, порхающая над страшными джунглями и мое сердце сейчас разорвется от страха.»

В одном из окон «заброшки» мелькнула белесая тень. Неясный мазок серого праха в чернильной темноте ночи.

– Там ничего нет. – прошептала Марина, облизывая пересохшие губы. – Все это существует только в моей голове, морок, игра больного воображения.

Но, тень продолжала двигаться в темноте.

Окно, весь черный проем, был заполнен чем-то.. Чем-то серым, туманным, явно, что не живым.

– Дети. – прошептала Марина, безотрывно наблюдая за тем, как бесформенное нечто елозит во мраке ночи. – Это, совершенно точно, шалят дети. Забрались в «заброшку» и играют, а я перепугалась до дрожи в коленях. Куда только смотрят их родители? Что за безответственные люди? Там же все прогнило насквозь – и полы, и стены, и крыша.

Марина лгала сама себе – какие ещё дети? Третий час ночи. Все дети давно спят в своих кроватях.

«Тогда, бомжи. – упорно твердила женщина, надеясь придумать более или менее удобоваримую версию происходящего. – Бомжи забрались в здание и теперь хозяйничают там в свое удовольствие.»

Она знала, что это не так.

Никакие бомжи по «заброшке» не шастали. Они избегали развалин старой больницы, шарахаясь от них, словно чёрт от ладана. Особенно, после того, как испитого забулдыгу Петровича отыскали в подвале этого самого здания, совершенно мертвого, окоченевшего, с выпученными от страха глазами.

И выражение лица у Петровича было такое, будто он узрел нечто ужасное, такое жуткое, что челюсти несчастного свело и перекосило самым немыслимым образом.

Марина все видела своими собственными глазами, ведь её выловил во дворе участковый, когда она вешала постиранное бельё на веревки и заставил быть понятой при осмотре.

Мысли о мёртвом Петровиче отступили на задний план, а Марина снова подняла глаза и затравленно взглянула на здание напротив собственного дома.

Теперь движение наблюдалось уже не в одном, а в двух окнах – всё то же, неторопливое, мерное колыхание серого праха, безжизненного, словно саван призрака.

– Я сплю и мне это снится кошмарный сон. – Марина всхлипнула от ужаса, сама себя ущипнув за ляжку. Там уже имелся след от щипка. Вчерашней ночью, точно так же, как сейчас, Марина пыталась убедить себя в том, что все происходящее не что иное, как плод её больного воображения.

– Не снится. – снова она облизала сухие губы, не в силах, не то что отойти, а даже взгляд оторвать от окон, что, напротив. – Оно там! Оно следит за каждым моим шагом.

В третьем окне зародилось движение. Как раз на уровне пятого, самого последнего этажа.

– Это окна реанимационного отделения. – похолодела Марина.