Арба, раскачиваясь, медленно везла нас по незнакомой мне дороге, глаза закрывались, клонило в сон и я уснула. Проснулась от того, что арба резко остановилась.

– Вот мы и приехали. Дай Аллах, вам повезёт и вы сможете залезть в вагон. Людей много, все бегут куда-то. Куда бежать? Ладно, скидывайте мешки на землю, я помогу вам донести их до поезда, – говорил старик, нагнувшись над мешками.

– Значит, вот он какой, поезд? И по этим линиям он ходит? Как же не свалится? Линии такие тонкие для такого большого поезда, -спросила я.

– Я не знаю, дочка. Но никогда не видел, чтобы поезд свалился. Так что, не бойся. Смотрите! Люди спешно идут к поезду. И вы бегите, иначе не влезть вам в поезд-то, – воскликнул Эргаш акя.

Подняв мешки, мы побежали за людьми, не зная, как и что делать. Но Эргаш акя остановился возле вагона и помог нам залезть, потом подал нам наши мешки. Уже стоя на ступенях, Бахрихон опа протянула старику две лепёшки. Но Эргаш акя взять их не успел, так и остался с протянутой рукой. Какой-то паренёк, в рваных штанах и грязном джемпере, быстро выхватил из рук Бахрихон опа лепёшки и на ходу покусывая, не оглядываясь, убежал прочь.

– Эй! Верни мои лепёшки, гадёныш! Вор! Он мои лепешки украл! – завопил Эргаш акя.

– Не нужно, Эргаш акя. Парень просто голодный. Я Вам другие дам. Только на этот раз крепче держите, – сказала Бахрихон опа, вытаскивая из мешка ещё две лепёшки.

На этот раз, старик опасливо огляделся и выхватив из рук Бахрихон опы хлеб, сунул под старый чапан, спрятав на груди.

– Ладно, поезжайте. Не свидимся более. Берегите себя, без мужчин отправляетесь в большой город, – сказал Эргаш акя и развернувшись ушёл.

Этот старик побоялся оставлять в арбе  вещи, которые я ему дала и сложив их в узел, носил с собой. Я смотрела ему вслед и думала, как же он, его семья и другие люди в моём кишлаке выживут в такое голодное и не спокойное время. И так жаль стало этого старика, который был рад простым платьям, чапану и лепёшкам, пройдя долгий путь из кишлака на станцию.

Я оглядывалась по сторонам, понимая, что есть другой мир, совсем не похожий на тот, в котором я жила до сих пор. Станция была совсем маленькой, крытое здание с платформой и всё, дальше пустыня и пески, пески… Мы, с двумя мешками, прошли в вагон, народу было много, стояла духота. Общий вагон, мы долго искали свободные места.

– Дочка, садись вот здесь, мы потеснимся. Двое ещё могут поместиться, – сказал мужчина, лет сорока, когда мы несколько раз прошли по вагону туда- сюда.

Заставлять просить себя дважды, мы не стали. С Бахрихон опа я села, хотя и было тесно, но и этому были рады. Хадича с дочкой Хафизой минут через десять тоже присели недалеко от нас. Но поезд двигаться не торопился, нам сказали, что он отойдёт по графику. Будто я знала, что такое график. Там, в душном вагоне, мы прождали почти два часа, хотелось пить. Пришлось снять с себя тёплый платок и чапан. Потом и нимчу сняла, ватная всё-таки была, стало невыносимо жарко. Бахрихон опа тоже сняла чапан, но она была выносливее меня и терпела и жару и жажду.

– Губы у тебя сухие… пить хочешь, верно? – спросил мужчина, давший нам место.

Я кивнула головой.

– Очень, – смутившись, ответила я.

– А ты сходи в ту сторону, в самом конце есть титан, правда, там может быть кипяток. Но у меня есть листья смородины, чай отменный получится и жажду утолит. Я тоже попью, – сказал мужчина, протягивая мне алюминиевую кружку.

На узбека он был не похож, да и бороды у него не было. Лет сорока, он был невысокого роста, среднего телосложения, на голове странный, чёрно-белый колпак, но чапан был похож на наш. Улыбчивое лицо располагало, прищуренные глаза, под густыми бровями, были серьёзные и усталые. Руки в мозолях, видимо, много работы видели. Я взяла из его рук кружку и пошла в сторону, куда он мне указал. Бахрихон опа тревожно на меня оглядывалась. Набрав кипяток в кружку, я быстро вернулась обратно. Мужчина тут же бросил в кружку засушенные листья смородины. Вода обрела цвет, сев на место, я облизала губы.

– Пей, дочка, ты первая пей, измучилась совсем, – участливо сказал мужчина, протянув мне кружку, придерживая ручку платком.

Я с жадностью отпила и улыбнулась.

– Спасибо. Вы добрый, – сказала я.

– А зачем злым быть? Какая польза? А вы мать и дочь, значит? В Ташкент решили ехать? – спросил он, подавая кружку Бахрихон опа и с любопытством нас разглядывая.

– В Ташкент, говорят, там работать можно. Завод и фабрика есть. В кишлаке работы нет и есть нечего, – не отвечая на вопрос о нашем родстве, сказала Бахрихон опа.

– В городе полегче будет. Нужно будет, наверное, обратиться к… даже и не знаю, теперь к кому обращаться. Чёрт… Ладно, я сам работаю на заводе, на тракторном. Помогу Вам и с жильём, и с работой. Иначе, в большом городе потеряетесь. К директору вместе зайдём, он мужик добрый, не откажет. Правда… сначала долго учиться придётся. Только, видать, Вашей дочери ещё восемнадцати нет… или есть? Смотрю, кажется, у вас и документов нет… вот оказия, – последние слова он сказал на не знакомом нам языке. Я почему-то запаниковала.

– У нас есть бумаги, ну… что я Халида Рахматова, а она Бахрихон Нуркозиева. Вот моя бумага, она всегда при мне. Турсун бай велел при себе держать, – вытащив помятый листик из кармана нимчи и протягивая мужчине, сказала я.

Бахрихон опа последовала моему примеру и тоже быстро вытащила свою бумагу и протянула ему.

– Ясно… по этим бумагам вам выдадут новые документы, удостоверящие ваши личности, эти слишком примитивные. Меня зовут Мирза, я киргиз наполовину, мать моя киргизка, отец узбек,  – сказал мужчина, увидев наши лица, в которых стояли испуг и удивление.

Мы тут же спрятали наши бумаги обратно. Мирза ещё говорил о вещах, нам совсем непонятных, а мы слушали, раскрыв рты от удивления.

– Большие перемены грядут. Из Петрограда сводки приходят, власть перешла в руки советов, товарищ Ленин, теперь наш вождь. Слышали? Свергли последнего хивинского хана. Скоро всем им придёт конец и эмиру бухарскому тоже, – говорил Мирза.

Под его голос, который словно убаюкивал, я, прислонившись, уснула. Ехали почти двое суток, лепёшки заканчивались, но Мирза нас угостил варёной картошкой и даже солью посыпал. А мы отламывали ему по кусочку лепёшки, запивая чаем из листьев смородины. В политике мы с Бахрихон опа совсем не понимали. Это было нам чуждо.

– К Ташкенту подъезжаем. Минут через сорок, поезд остановится. Вечереет, сегодня не успеть, завтра с утра пойдём на завод. У меня комната от завода, маленькая, правда, да и постель одна… ну, что-нибудь придумаем, – сказал Мирза.

Хадича с дочкой ехали молча, к нам подходили пару раз, мы им чаю наливали и на этом всё, решили идти каждый своей дорогой.

– Как же мы одни, в большом городе? Никого ведь не знаем, – спросила Хадича, когда Бахрихон опа сказала ей, что они должны разойтись.