Попав в храм как раз в то время, когда началась исповедь, я, глядя на то, как и что делают другие, повторял то же самое и так я отстоял всенощную Пасхальную службу. Народу было слишком много в небольшом храме, и я не то что почувствовал прямо-таки некую благодать, но, по крайней мере, избавился от головной боли, мучавшую меня до этого целый день, а также вернулся домой на такси вполне бодрым и полным сил.
Проснулся я в половине десятого. Выйдя на лоджию, откуда была видна панорама Лосиного Острова как на ладони (я ради этого вида десять лет назад уговорил жену на покупку этой квартиры рядом со станцией Маленковская), я невольно засмотрелся чудесной картиной первомайского, к тому же Пасхального, утра. Солнце сияло, небо было лазурно голубым, а рваные облака лениво плыли над зеленым морем огромного лесного массива за железной дорогой. При этом мне никуда не надо было мчаться… Я даже не помнил, когда я так безмятежно просыпался и вместо того, чтобы бежать на работу или начать звонить по телефону, словно ребенок, любовался утренним пейзажем. Вспомнив про свою работу, вдруг мне стало отчего-то невыносимо, а самое главное – беспричинно, тревожно. Будто бы внутри, как это всегда бывало в течение двадцати лет, заработал с бешеной скоростью моторчик; и если раньше его энергия никуда не терялась, то сейчас он работал вхолостую, – и, видимо, из-за этого моя душа по привычке рвалась снова в бой, не жаждая нисколечко покоя.
Я глубоко вздохнул и пошел завтракать: была же Пасха, и хотя не постился, но надо было как бы «разговляться». Поев-попив, меня снова потянуло в сон, и я залез вновь под одеяло и заснул, правда, предварительно успев заказать у знакомого шеф-повара из ресторана на соседней улице себе праздничный обед с доставкой на дом.
Задремав, мне причудился сон, который помню до сих пор в мельчайших подробностях. И хотя он был вроде бы и короткий, но своим мистически-загадочным воздействием тревожит мое сердце доныне…
Мне привиделось, что я сижу в нашей родной избе напротив печи, спиной к окну, а слева от меня – наш обеденный стол, куда еду ставили прямо из печи. В горниле печи сложены аккуратно дрова в виде башенки, а с низа этой поленницы кто-то только что поджег трубочку бересты и заложил ее сверху еловыми лучинами. Вдруг я слышу, как захлопнулась дверь, и тут я начинаю понимать, что это моя мама растопила печь, а сама вышла во двор. Я окликнул ее и побежал догонять ее, но когда я вышел в сени, дверь из сеней на крыльцо захлопнулась. Я пытаюсь бежать, плачу и кричу: «Мама! Мама! Подожди меня!» – но ноги двигаются еле-еле. Наконец, я вот уже на крыльце… Идет снег; наш двор занесен снегом, и от ступеньки крыльца на улицу идут мамины следы. Но тут тяжелая калитка во дворе, сделанная еще моим прадедом, со скрипом закрывается, и звук кованой защелки как бы ставит точку: мама ушла, и я не догоню ее!
Я проснулся. Моя подушка была мокрой от слез. Я встал с кровати и подошел к окну – на улице шел снег стеной. Что интересно, снежная тучка как будто бы высыпала свое содержимое только на наш дом: солнечные лучи сбоку освещали белую круговерть, отчего эта белая пелена опалесцировала просто волшебно. А для меня вдруг стало все решительно ясно: я еду в свои Малые Гари! Пусть там ничего не осталось, но мне надо побыть у матери и у отца на могилах. Надо… Надо… Надо…
Вспомнив свой тот сон, я как-то самопроизвольно стал грезить почти наяву давно прошедшими временами: память выхватывала хаотично множество полузабытых эпизодов и, странным образом почти воскресив, рисовала их с такой мельчащей подробностью, что я почти чувствовал себя возвратившимся в свое юношеские годы. Удивительно то, что я, боясь в том признаться самому себе, изо всех сил старался выуживать из глубин своего сознания все что можно, подсознательно будто бы надеясь, таким образом, приехав в свою малую родину, увидеть в целости и сохранности наш дом, где меня ждет моя мама…
Поезд резко дернулся и медленно стал набирать ход, тем самым выхватив меня из состояния утопленника: углубившись, чуть ли не впервые в своей жизни, в воспоминания своего детства, я почти задыхался от того сладко-горького чувства, который, дожив до определенного возраста, испытывает каждый, проваливаясь в состояние бессилия вернуть свой потерянный рай. О, наша жизнь – вечное, ежесекундное изгнание из рая!
По радио нам объявили, что РЖД, в случае несвоевременного прибытия поезда на конечную станцию, платит за каждый час опоздания по 100 рублей, – но состав остановился возле железнодорожного вокзала Йошкар-Олы с отставанием на 58 минут от графика.
Йошкар-Олу я знал довольно-таки плохо. Хотя я и был родом из этих краев, но в городе у меня не было ни близких родственников, ни знакомых, ни друзей: после школы я прямиком уехал в Москву и там поступил в вуз, после первого курса – служба в армии, затем долгая учеба и работа, работа, работа… Вглядываясь назад, я вполне оправданно могу считать, что два года солдатской жизни, – мы тогда как раз попали на отмену отсрочек для всех вузов СССР, – были самыми праздными в моей жизни.
Сотрудники нашего НИИ иногда ездили в командировку в Йошкар-Олу, и я слышал краем уха, как они нахваливали город за очень интересный и своеобразный эклектизм его архитектурного стиля. И действительно, так как мне торопиться было некуда, то добираясь пешком до места стоянки автобусов, – мне хотелось доехать именно на автобусе до райцентра, – я совершенно не узнавал Йошкар-Олу: она преобразилась в буквальном смысле слова. Не знаю, возможно, моему восприятию города способствовало чудесное майское утро с голубым небом и температурой в 20 градусов тепла.
Пока я ходил, сворачивая то туда, то сюда, по прямым, в отличие от Москвы, улицам и переулкам, я почему-то вспомнил слова Александра Вертинского, вычитанного из его книги, о том, что у всех городов есть свой запах. На мой взгляд, он был совершенно прав, хотя насчет описания композиции «звучания нот ароматов», боюсь, всегда можно спорить долго и бессмысленно. Что же до меня, то мне всегда казалось, что Йошкар-Ола точно имеет ее, и для себя я определил эту композицию как аромат опавших листьев в сухую солнечную погоду поздней осенью. По крайней мере, в то майское утро, когда я никак не мог отойти от своих воспоминаний детских лет, мне чувствовался явно этот ностальгический запах.
Через три часа я уже стоял на пригорке рядом с автобусной остановкой возле поворота на Мошкино. Погода в этот майский полдень была до такой степени чудесной, что я не удержался и попросил таксиста, что вез меня с райцентра, высадить именно здесь, чтобы полюбовавшись панорамой родных мест, собраться мыслями. Это из Москвы моя идея поехать наобум сюда казалась возвышенной и романтичной, но по мере приближения к конечной цели, меня стали одолевать сомнения: а с чего это я взял, что меня тут ждут? Да и жива ли тетя Рая – троюродная сестра матери? А если жива – на что я безмерно надеялся, – то сегодня же 2 мая, а значит, у нее скорей всего полон дом гостей. А я еще с собой почему-то прихватил спиннинг…
Одолеваемый противоречивыми чувствами, я, перед тем как высадиться из такси, даже на всякий случай взял у шофера номер телефона, чтобы в случае чего вызвать его и поехать сразу обратно до города.
Лениво размышляя и одновременно ностальгируя от вида знакомых мест, я взгромоздился на бетонный столбик возле самой развилки: кто-то специально на него прикрутил небольшой кусок толстой фанеры, – видимо, специально для таких как я сомневающихся путешественников. Боже мой, а ведь двадцать лет назад – это я точно помню – крыши домов в Мошкино были видны отсюда, а сейчас вместо них – верхушки сосен! Да этого леса тут и не было вроде вовсе. Когда я учился в школе, и когда еще не проложена была асфальтовая дорога, вот тут, по этому склону шла наша школьная тропинка из Малых Гарей в Мошкино. В те времена на этом берегу небольшой речки Жульки, что текла там внизу, не было ни одного деревца – здесь был луг, который косили вплоть до самой воды, не оставляя ни единой травинки. Здесь же, на этой дорожке, брат меня учил кататься на велосипеде… В памяти, сменяя друг друга, начали снова всплывать разные эпизоды из моего детства и юности: вот прямо здесь, на этой остановке, меня мама провожала в Москву после окончания школы; здесь же зимой всегда катались на лыжах; а вот с той стороны раньше был мосточек, с которого (тогда мне было пять лет) мы с отцом упали в воду… «Что это со мной? – подумал я. – Второй раз за день я ностальгирую до боли в сердце? Или я старею? Или это мама меня позвала через сон вчера меня сюда и сейчас она же навевает мне эти воспоминания? Или еще кто?..» Но я не мог и не хотел возвращаться из мира грез воспоминаний прошедших здесь моих юных лет.
