Вот так. Этот журналист уехал, а после обеда появился я. И все это в течение одного дня. Да, эта фреска очень необычна – ты, наверное, заметил? Иван говорил, что у него были приготовлены краски и все, что полагается для писания икон: он зимой еще до этого договорился с двумя иконописцами из Софрино, что они в начале лета начнут расписывать храм, но у них что-то не сложилось и все осталось так, как есть. Эти мастера дали список всего, что надо приготовить – и Иван приготовил, но Михаил к ним даже не притронулся, хотя вначале и спрашивал про наличие красок и кисточек. Если присмотреться к технике нанесения изображения, то мне кажется, что там нет этого самого изображения, как бы ни странно это не звучало. У меня такое чувство, что где-то там спрятан проектор и картина проецируется на поверхность белой стены. Я понимаю, что несу чушь, но это мое восприятие этой «фрески», как ты сказал.
Я повторюсь: не хочу ничего анализировать и препарировать, так как любые мои объяснения будут ложны. Поэтому я расскажу, что было дальше.
Я чуть ли не со следующего дня, как только появился здесь, занялся заказом необходимых для начала службы вещей. Отец Феликс сюда приехал только прошлым летом – он сам из Сергиева Посада. А тогда мы были с Иваном. Я ему рассказывал о церковных порядках и обо всем том, что называется церковной службой. Если говорить честно, он почему-то к этой информации относился немного прохладно, но это мелочи. Он тогда был занят поиском покупателя квартиры Веры, которую он до сих пор сдавал. Он хотел на полученные деньги сразу заказать колокола. Конечно, служба службой, но какой храм без колоколов? После долгих переговоров и переписок Иван, посоветовавшись со мной, решил заказать колокола в Воронеже и собирался ехать туда в начале декабря, а лучше сразу после Нового года. На том и решили.
Однажды, в конце ноября, рано утром я поднялся по лестнице к храму. Осень тогда была холодной, но снега не было. Подхожу к дверям, открываю, а на полу лежит журнал «Репортер». На обложке – наш храм на фоне леса и голубого неба. Я решил, что Слава-почтальон постарался нас обрадовать, только удивился тому, что он не побоялся Бенгура и пришел так рано. Он до этого всегда издали присматривался на предмет того, есть ли Иван рядом с храмом – так, на всякий случай, – и только после этого появлялся здесь. Как оказалось, журнал к нам принес не он. Может, курьер какой-нибудь специально по заказу того журналиста – не знаю. Я взял этот журнал и отнес вниз, в котельную. Там его оставил и забыл. Храм здесь необычный и служба тогда была необычная, которую я проводил. Она проходила по сокращенному варианту, если можно так сказать, но это только между нами. Обычно минут через пятнадцать появлялся Иван, и мы с ним вместе молились. Все было обычно в тот день. После службы мы пошли с тачкой за дровами, потом затопили печку в деревянном доме, попили чай и только тогда я вспомнил про утренний журнал. Я поделился с Иваном своим удивлением по поводу странности его появления, мол, может, у Славы случилось что, если он так рано принес журнал. Иван тоже удивился, сказав, что он, как правило, один журнал или один номер газеты никогда не приносил: дорога же не близкая из Кузнецово до Лазорево. Я после утренней службы всегда немного отдыхаю – есть у меня такой грех. Тогда я тоже прилег на первом этаже, как обычно, а Иван, пожелав мне приятного отдыха, пошел топить котлы под храмом и заодно полистать загадочным образом появившийся журнал со статьей о себе.
Когда через час я спустился вниз и зашел в котельную, то, увидев Ивана, решил, что с ним случился приступ: он время от времени жаловался на боль возле сердца, где у него остался осколок. Иван сидел на скамейке, прислонившись к стене, и смотрел в одну точку, а на полу, рядом с ногами, лежал развернутый журнал. Я подбежал и взял его за руку:
«Иван, что с тобой? Может, скорую вызвать?»
«Не надо, отец Савва, – спокойно сказал он, глядя все так же в одну точку на стене. – Мне врачи не помогут».
Я не понимал, что с ним случилось.
«В журнале, может, не так про тебя написали?» – спросил я, не зная, что говорить.
«Да, журнал. Где он?!» – вдруг вскрикнул он, отчего я довольно сильно испугался: не помутнение ли рассудка?
Тут Иван заметил журнал, – не знаю, как сказать: злополучный или благополучный, – под своими ногами и смутился, увидев мой растерянный взгляд. Он поднял его с пола, открыл тыльную сторону задника обложки, – я не видел, что там было запечатлено, – и долго смотрел на эту страницу. Я даже подумал, что Иван хочет мне показать то, из-за чего он пришел в состояние, близкое к безумию, – но напрасно: он резко закрыл обложку, скрутил в трубку журнал и, резко вскочив, открыл дверцу топившегося котла и бросил его в огонь. Я не успел ничего ни сказать, ни сделать – все произошло так стремительно. Иван, после того, как бросил журнал в жерло печки, опять застыл и стал смотреть, как лист за листом страницы скручиваются и пожираются пламенем. Только тогда, когда от журнала ничего не осталось, Иван медленно закрыл дверцу и уселся на скамейку опять в том же положении, в каком я нашел его, зайдя в котельную. Я сел рядом с ним и стал ждать, что он скажет. Иван молчал, и лишь его прерывистое дыхание, которое появилось у него за неделю до его отъезда, да легкое потрескивание дров в горниле котла, нарушали мертвую тишину.
– Отец Савва, – наконец заговорил Иван, – мне надо ехать в Москву. Ты только не спрашивай ничего, ладно? Я сам пока ничего не понимаю, но так надо. Покупатели на Верину квартиру есть. Меня и риелтор все торопил приехать – вот и поеду. Колокола закажу там же, в Москве. Я тебе говорил про мастерскую на Каширском шоссе – там все рядом. Да, знаю, дороже, но попробую договориться. В крайнем случае, какой-нибудь из колоколов из набора оставим на потом.
Я слушал и ничего не понимал: какая связь сгоревшего журнала, где написали про него, с состоянием моего друга? И почему эта преждевременная поездка, если квартиру и так обещали продать без него и перечислить деньги на его счет, да еще в Москву? Что колокола, что доставка – в столице были значительно дороже. Можно было подумать, что Иван, чувствуя неминуемое, хочет в последний раз увидеть то место, где был счастлив недолгое время в своей далекой молодости, но он, с другой стороны, ездил в Москву в начале лета. Других же версий у меня не было, хотя понимал, что настоящая причина в журнале, но какая именно – оставалось загадкой.
– А как же Бенгур? – спросил я, не зная, что говорить. – Он меня не съест?
– Я с ним поговорю, чтобы тебя он не смел есть, – как-то измученно улыбнулся Иван и грустно посмотрел на меня. – У него еды много в лесах – за него не беспокойся. Он умнее некоторых людей. Ты тут будешь под его охраной. Когда я буду в отъезде, ты его даже видеть не будешь.
Больше я не стал ничего спрашивать, уважая просьбу Ивана; лишь, видя его состояние легкого помешательства, старался быть постоянно рядом с ним. Так прошло три дня. Наступило утро расставания. Как раз в предшествующую ночь выпал небольшой снег. Я помню, как мы с Бенгуром провожали его до конца той лесопосадки. Вернее, я дошел до той дальней большой сосны, а волк пошел дальше с ним, и Бенгура я не видел до возвращения Ивана, хотя следы его попадались вокруг постоянно, и даже событие, которое произошло на следующий день, никак не повлияло на поведение волка. Я говорю о появлении в Лазорево китайской пары. И как ни странно, они свое прибытие сюда объяснили со статьей в том же снова номере журнала. Денис и Лена – настоящие их имена Динг и Лян Годун – это совсем другая история, и ее тебе они сами расскажут. Им, горемычным, случайно попались за две недели до этого вырванные листы из этого самого журнала, где была статья про Ивана. Они то ли в колхозе где-то работали на границе чуть ли не с Китаем, то ли в тепличном хозяйстве, но в целом, жили без всяких перспектив, и, прочитав, что человек один живет в лесу и строит храм, решили приехать к нему. Денис сам крещеный – у него дед был глубоко верующим, что было очень непросто в Китае в его времена. Впрочем, я отвлекся на наших Годуновых. Ты поговори сам с Денисом как-нибудь о его жизни – узнаешь много интересного.
