– Зачем же вам отвлекаться от своей кулинарной книги, мистер Х.? Ваш тесть посидит со мной, пока я буду вытирать пыль. Такая участливая душа, как я, жаждет побольше услышать о его неприятностях.

– Это очень любезно с вашей стороны, миссис Мэллой, – благодарно произнесла я. – Но ведь неизвестно, как долго меня не будет. Не хотелось бы торопиться, чтобы у леди Гризуолд не создавалось впечатление, будто у меня на уме одна только работа.

– Ты хочешь сказать, что мы можем вернуться, когда будет далеко за полдень? – Папа снова оживился. – Как неудачно получится, если родственники Харриет приедут слишком рано и им придётся дожидаться нашего возвращения. Но они, конечно, поймут, что мне нужно было уехать, чтобы сменить обстановку. Они всегда могут приехать в другой день.

– Но, папа, ты же не хочешь, чтобы они снова тебя не застали. – Увидев, что именно этого он и хочет, я вздохнула. – Давай договоримся так. Если родственники Харриет приедут, когда мы ещё будем в Старом Аббатстве, Бен позвонит. Леди Гризуолд, конечно же, войдёт в наше положение, а на возвращение нам потребуется не больше десяти минут.

– Тогда отправляйтесь! Желаю хорошо повеселиться!

По тому, с каким грохотом миссис Мэллой собирала посуду и швыряла тарелки в мойку, было ясно, что я нагло расстроила её планы. Папа, заметив огорчение Рокси, рассыпался в благодарностях, но я знала, о чём он думает. Как слушательница миссис Мэллой обладала принципиальным недостатком. Ей нравился звук собственного голоса. На каждые три слова, что папа сказал бы о Харриет, она наверняка выдаст шестнадцать о своём дебюте. Но Рокси была слишком великодушна, чтобы дать волю раздражению.

– В таком случае, – попросила она, тут же смягчившись, – пусть урна находится при мне, пока я буду здесь пылесосить.

Папа, разумеется, едва не грохнулся в обморок, но сумел-таки взять себя в руки и пробормотал, что Харриет он заберёт с собой. Добавив, что леди Гризуолд, несомненно, не станет возражать против ещё одного места за столом или, лучше сказать, на столе.

– Может, и будет, – не удержалась я, а Бен поспешно отвернулся к раковине и начал увлечённо орудовать губкой. – Папа, давай всё-таки оставим урну здесь, а?

– Жизель, я тебе удивляюсь. Харриет так любила светские визиты.

– Знаю, но…

– И когда я думаю, как она радовалась, торопясь ко мне со своим сюрпризом, сердце моё снова и снова разрывается на части.

Бормоча, что надо бы отыскать галстук поприличнее, отец покинул кухню.

– Ох и люблю я, когда плачут взрослые мужики! – мечтательно протянула миссис Мэллой. – Не правда ли, начинаешь надеяться, что не все они бесчувственные скоты, которых интересует только одно – вовремя ли будет подан воскресный обед и успеют ли они встретиться со своими приятелями в пивной. А здесь чувствительность и сексуальность вместе. Такое в наши дни не часто случается.

– Мой отец? Сексуальный? – Я уставилась на неё во все глаза.

– Почему нет? – поинтересовался Бен, по-прежнему стоя к нам спиной. Плечи его подозрительно тряслись. – После шестидесяти я собираюсь стать крайне соблазнительным.

– Я понимаю, почему Харриет втюрилась в вашего папашу, миссис Х., – вздохнула Рокси, с неохотой ковыляя к чулану, где хранились вёдра и швабры. – Просто все глаза готова прорыдать при мысли, что им не суждена была счастливая совместная жизнь. Если бы не это, взяла бы себя в руки и сама подвалила к нему.

Полчаса спустя, когда мы выехали за ворота Мерлин-корта, её томный голос всё ещё звучал у меня в ушах. На коленях у папы покоилась холщовая сумка. Дело вовсе не в том, что я считаю, будто мужчина за шестьдесят не может быть привлекателен. Совершенно не исключено, что со временем какая-нибудь женщина могла бы полюбить отца, но полагать, будто мой родитель заставляет неистово биться женские сердца, – это уж явный перебор!

Небо было затянуто серыми облаками. Скалистая дорога петляла между обрывом над морем и утёсами, поросшими кустарником, и мне пришлось сосредоточиться на её изгибах и поворотах. Лишь в самых опасных местах попадались металлические ограждения. Но несмотря на это, я продолжала думать о Харриет. Действительно ли я услышала об этой женщине нечто такое, что оправдывало мою неприязнь к ней? Или всему виной лишь дочерняя ревность? Почему её внезапная любовь к отцу кажется мне подозрительной?

За всю дорогу папа не проронил ни слова. Но как только мы завернули за кирпичную стену, он испуганно вскрикнул и судорожно прижал к себе сумку с урной. Впереди, виляя из стороны в сторону, катил велосипедист. Я успела разглядеть округлую чёрную фигуру и развевающиеся седые волосы, прежде чем вывернула руль влево, чиркнула о кирпичную стену и почувствовала, как автомобиль юзом ползёт в сторону обрыва.

К тому времени, когда мне удалось благополучно вырулить на обочину, у папы вновь пропало желание жить и он завёл разговор о том, что было бы в высшей степени уместно встретить свой конец так же, как и его любимая Харриет. По счастью, я не могла оторвать рук от руля, а то бы вряд ли сумела совладать с искушением задушить собственного родителя. Меня всю трясло, зубы выбивали барабанную дробь, им вторили колени.

– Послушай, папа, – прохрипела я, с силой вдавив педаль тормоза (машина, разумеется, тут же заглохла). – Меня что-то не особенно тянет на тот свет. Может, рай и приятное место, но мне туда пока не хочется. Там нет ни Бена, ни детей. Поэтому, если не возражаешь, я лучше буду наслаждаться этой отсрочкой, чем сожалеть, что не оказалась в мокрой могиле.

– Прости, Жизель. – Папа мрачно заглянул мне в глаза. – Для меня очень важно, чтобы ты продолжила своё существование. А раз так, я должен попытаться меньше предаваться горю и больше считаться с твоими чувствами. Постараюсь выглядеть весёлым и жизнерадостным. – В голосе его слышались решимость и жертвенность. – Харриет тоже этого бы хотела.

– Надеюсь, её не очень огорчит, что мы всё-таки спаслись? – Без особой симпатии я покосилась на холщовую сумку, которую папа прижимал к себе так, словно это был младенец, ещё не отнятый от груди. – Постарайся, если это тебя не затруднит, хоть изредка думать о живых.

Ответить он не успел, потому что в машину просунулась голова. Человек был так же стар, как и его велосипед.

– Какие-то неполадки с машиной? – добродушно осведомился он. – Правда, боюсь, от меня большого проку не будет. Но я не мог проехать мимо и не предложить вас хотя бы своего благословения.

– Ужасно любезно с вашей стороны, мистер Эмблфорт. – Я выдавила улыбку и воздержалась от замечания, что мы с папой едва не погибли под колёсами велосипеда. У викария было такое безмятежное выражение лица, что вернуть его с небес на землю мог только совершенно бездушный эгоист. – Очень надеюсь, что на вас с Кэтлин не сказалась беспокойная ночь.

Мистер Эмблфорт удивился:

– А какую ночь вы имеете в виду?

– Прошлую, – вздохнула я, пожалев, что подняла эту тему, и уже собралась представить папу, как викарий обрадовано затряс головой:

– Ах, да-да! Очень любезно было с вашей стороны пригласить меня на вечер камерной музыки. Для священника такие встречи особо важны, поскольку они позволяют лучше познакомиться с жизнью прихожан. Моя жена, – мистер Эмблфорт предпринял похвальное усилие вернуться в современность, – питает особую слабость к контрабасу. Или я путаю его с компостом? Ах, компост! Кэтлин всегда так увлечённо трудится в саду. Она выиграла множество призов со своими нарциссами. Или с ноготками… Да-да, уверен, это были настурции! Какой счастливый дар – тяга к земле и цветам. Помните, что Господь наш Иисус сказал о полевых лилиях? Или это были…

Я воспользовалась паузой, дабы сообщить викарию, что мы с мужем будем рады, если в какой-нибудь из ближайших вечеров они с женой придут к нам на ужин. А папа, напустив на себя самый траурный вид, перегнулся через меня и выставил в окно руку.