На лестницах и в коридорах свет регулировали не ручные переключатели, а фотоэлементы, так что нам не пришлось пробираться сквозь мрак; впрочем, риск нарваться на засаду за каким-нибудь углом все-таки был, и я почувствовал себя намного спокойнее, когда мы, так никого и не встретив, все же добрались до своей цели.
Перед нами была украшенная мозаичным узором стена с единственной дверью. Дверь имела вид внушительный и массивный, однако открылась неожиданно легко, хотя и со странным шорохом — теперь, когда был подан ток, этому помогли сервомоторы. Мы с Мирандой, в лучших полицейских традициях, синхронно ворвались внутрь — я справа, она слева — сразу же разворачиваясь каждый в свою сторону и быстро обводя стволом пистолета угрожаемый сектор. Но в ту же секунду стало ясно, что оказывать нам сопротивление здесь некому.
Можно было подумать, что мы оказались в пиршественном зале старинного замка — впрочем, не настолько старинного, чтобы окна в нем были узкими бойницами. Высокие и стрельчатые, они и по ширине были явно больше, чем следовало бы из оборонительных соображений, и легкие ажурные переплеты рам тоже не вписывались в суровые каноны средневековой фортификации. С одной стороны из окон открывался вид на привольный морской простор, раскинувшийся где-то внизу, с другой — на величественные горы, эффектно подсвеченные вечерним солнцем. На самом деле, конечно, никаких окон в находящемся в глубине дома помещении не было — это была картинка на видеообоях, включившаяся, когда вы восстановили энергоснабжение. А вот богато сервированные столы были самые настоящие — правда, стояли они не по-средневековому, Т-образно, а по-современному, в одну линию. Руководство Альянзы и в самом деле собралось на ужин (впрочем, вполне возможно, они и за ужином продолжали обсуждение деловых вопросов). Однако трапеза вышла короче, чем они ожидали.
Трупы лежали повсюду. Оливейра скорчился возле самой двери, тщетно пытаясь вырваться; теперь сервомоторы брезгливо отодвинули его в сторону (это и был тот шорох, который мы слышали). Хернандес, валясь в агонии под стол, вцепился обеими руками в скатерть и увлек ее за собой, обрушив на пол и на себя несколько тарелок, бокалов и винных бутылок (все это было дорогое, бьющееся), а также вазу с фруктами, которые раскатились по всему залу. На дальнем конце стола, среди тарелок с остатками еды и опрокинутых рюмок, словно гигантский боров, зажаренный целиком, распростерся Туссэн; в его жирную щеку, прижатую к столу, воткнулась вилка. Кто-то выгнулся на стуле, запрокинув голову так сильно назад, что, казалось, должен был сломать шею; кто-то лежал на полу, вцепившись в судорогах в другого мертвеца; кто-то скрючился возле стены, словно пытался выпрыгнуть в нарисованное окно… Всего мы насчитали четырнадцать трупов, включая, кстати, двух васпов. И никто из них не умер легко. Их лица были перекошены гримасами жуткой муки, глаза выпучены и залиты кровью лопнувших сосудов; толстые негритянские губы, холеные испанские усы и надменные англосаксонские подбородки, а также дорогие костюмы и белоснежные скатерти были перемазаны кровавой рвотой, на штанах расплылись мокрые пятна; кто-то разодрал себе ногтями лицо так, что кожа свисала лоскутами, кто-то бился головой о стену, оставив кровавые потеки на видеообоях, кто-то глубоко вгрызся зубами в собственную руку, кто-то пытался перерезать горло осколком бутылки… Один даже умудрился выдавить себе глаз, свисавший теперь из окровавленной глазницы студенисто-багровой каплей. Я был рад, что носовые фильтры защищают меня от запахов; полагаю, вся эта блевотина, моча и кровь должны были образовывать особенно тошнотворную смесь с ароматами изысканной еды и разлитых по столам и по полу драгоценных вин.
— М-да, — произнес я, — кажется, я понимаю, почему тот парень на лестнице вышиб себе мозги.
— Думаю, он понял, что это за дрянь, — кивнула Миранда, — и знал, что спасения все равно нет. Хотя он получил меньшую дозу — там воздух все-таки смешивался с нормальным, уличным. А сюда шел только тот, что из вентиляции.
— И все это устроили мы, — пробормотал я. — Нет, я не сомневаюсь, что эти люди заслуживали смерти, и мы собирались их убить с самого начала. Но я не думал, что это будет так… грязно.
— Догерти сжег целую деревню за своего солдата. Не думал же ты, что он подарит легкую смерть убийцам своей дочери? И, кстати, ты когда-нибудь видел наркомана, загнувшегося от передозировки, партнер? Можешь мне поверить — зрелище немногим более приятное. Ну ладно. Надо все-таки удостовериться, что все они действительно мертвы.
— Как будто так не видно, — фыркнул я.
— Видимость бывает обманчива. И бывают люди с нестандартной реакцией на тот или иной препарат…
— Чем копаться в этом дерьме, проще всадить каждому в голову по пуле, — проворчал я.
— Не стоит стрелять без необходимости. Ты же не хочешь, чтобы потом эти пули исследовала союзная полиция?
И словно в ответ на эти слова где-то в доме громыхнул выстрел. Следом еще один.
Мы с Мирандой, опустившие было свои пистолеты, снова резко вскинули их, целясь в дверь с противоположной стороны зала. Эта дверь была меньше и отнюдь не столь внушительна, как та, через которую мы вошли — видимо, через нее приносили еду роботы-официанты. Но и при случае могли покинуть зал высокие гости — со стороны мафии, даже изображающей из себя респектабельных бизнесменов, было бы опрометчиво заседать в комнате, откуда нет второго выхода. Но Догерти, очевидно, заблокировал оба; будь это не так, хоть кто-то из отравленных вырвался бы наружу — а я уже успел пересчитать стулья и убедиться, что их число совпадает с числом мертвецов. Однако теперь дверь была слегка приоткрыта — мы не заметили маленькую щель сразу, но не будь ее, мы бы не услышали донесшиеся с той стороны выстрелы так отчетливо. Видимо, дверь открыл сам Догерти уже после того, как свершил свою месть — должен же он был прийти полюбоваться плодами своих трудов, коль скоро в зале не было камер. Но, очевидно, в доме выжил кто-то еще.
Вслед за выстрелами мы услышали быстрые, но негромкие шлепающие звуки — кто-то бежал босиком или, возможно, в обуви на мягкой подошве. Бежал к двери с той стороны.
— Сразу не стреляй, но будь наготове, — шепнула мне Миранда.
В следующую секунду дверь распахнулась, и в зал вбежала девушка. Белая, с разметавшимися черными волосами ниже плеч. Наверное, не старше двадцати. Действительно босая, в длинном красном платье с разорванным подолом — возможно, она порвала его сама, чтобы удобнее было бежать. Платье оставляло оголенным ее левое плечо, и в этом скульптурно-изящном плече зияла жуткая рваная рана — выходное отверстие от ударившей сзади пули; кровь стекала на грудь, пропитывая тонкую красную ткань, и левая рука висела плетью. В правой руке девушка сжимала туфлю с окровавленным каблуком-шпилькой.
На миг она замерла, увидев нас; на ее испуганном лице нарисовался еще больший ужас, тут же, впрочем, сменившийся выражением неслыханного облегчения.
— Полиция! — воскликнула она. — Слава богу! — и бросилась к нам через весь зал, не обращая внимания на мерзкие лужи и осколки на полу. — Спасите меня! Он сошел с ума, он хочет меня убить!
— Спокойно, мэм! — велела Миранда. — Стойте на месте!
Но девушка, несмотря на строгий тон ее предупреждения, бежала прямо к ней. Я был уверен, что Миранда не выстрелит — и, конечно, не выстрелил сам. Незнакомка уж точно не могла быть одной из шишек Альянзы — во-первых, криминальный мир вообще патриархален, а уж испаноязычные мачо тем более не позволят «какой-то сучке» собой командовать, да и негры тоже вряд ли; во-вторых, принимай она участие в совещании боссов — лежала бы сейчас среди них в том же состоянии, да и отсутствие лишнего стула, опять-таки… На проститутку, вызванную ублажить гостей, она тоже не походила, да и тогда бы она была не одна. Я бы скорее принял ее за дочь Туссэна, не будь она белой — а впрочем, если ее мать белая, дочь могла пойти в нее. Черт, я так и не удосужился ознакомиться с семейным положением Туссэна… А может, она его любовница? Как она вообще осталась жива? Пришла уже после того, как все кончилось, и напоролась на Догерти?
