Пока я возмущался, патлатый вплотную приблизился к нашей машине и начал стучаться в стекло со стороны Миранды, которое было приспущено лишь на дюйм. К моему удивлению, она опустила стекло, и вовсе не затем, чтобы сказать идиоту все, что он заслуживал. Сделав быстрый успокаивающий жест в мою сторону, она, напротив, произнесла:

— Да, вы правы. Меня с моим другом тоже очень волнует глобальное похолодание. Правительство идет на поводу у корпораций и никогда не скажет людям правду, поэтому это должны делать мы, простые американцы!

Патлатый просиял лицом и вручил ей красочную листовку, отпечатанную крупным шрифтом (я уже давно заметил, что важность и достоверность информации обратно пропорциональна величине шрифта, которым она напечатана), тут же поведав, что еще у него есть брошюры всего по пять долларов и…

— Дайте нам побольше листовок, — перебила Миранда, игнорируя эти прозрачные намеки. — Мы раздадим их всем нашим друзьям и знакомым.

Патлатый радостно всучил ей целую стопку и хотел было вновь вернуться к теме платных агитматериалов, но тут машины впереди, наконец, тронулись, и мы поехали следом за ними, оставив борца за углекислый газ дожидаться следующих жертв.

— Ну и зачем нам этот мусор? — мрачно осведомился я.

— Я прикинула по картинке несколько мест, куда можно повесить камеру. Она совсем крохотная, не зная — ни за что не заметишь, и все-таки люди, шляющиеся без дела возле охраняемых ворот и что-то там такое делающие у дерева напротив могут вызвать подозрение. А мы уже могли убедиться, что те, кто нас интересует, достаточно подозрительны. Совсем другое дело — если это общественные активисты, лепящие свои прокламации. А что в парочке этих прокламаций будет по малюсенькой дырочке как раз под размер микрообъектива, так кто же об этом догадается?

Миранда вынула из кармана маленький футляр и, приоткрыв его, продемонстрировала мне содержимое. Внутри в мягких бархатных углублениях лежали десять крохотных темных, почти плоских таблеточек — это и были камеры. Да уж, никогда не знаешь, что может понадобиться девушке в дороге…

— Насколько хватает аккумулятора? — поинтересовался я.

— Без подзарядки от нескольких часов до пары суток, в зависимости от того, как часто приходится вести передачу. Но они подзаряжаются от света и ИК-излучения.

В конце концов, постояв по дороге в пробках еще в паре мест, но больше не встретив никого примечательного, мы въехали на западный Бродвей с улицы Дивисадеро и оказались и впрямь на зеленой, по-провинциальному уютной улочке, мало напоминающей одну из главных артерий города с двухмиллионным населением. Доезжать до ее конца мы не стали, приткнувшись на обочине меж двух других машин, которые здесь запросто оставляли вдоль дороги, а не загоняли ни на какие подземные паркинги. Прежде, чем мы вышли, Миранда вновь занялась нашим гримом и, кажется, за те сорок минут, что ушли у нее на это занятие, мимо нас проехала лишь одна машина. Разумеется, дальше к востоку, как показывала карта, и дома были выше, и движение оживленней.

Наконец мы выбрались наружу, одетые столь же легкомысленно, как и при посещении Магды Пэйн — что было кстати, ибо, хотя день уже клонился к вечеру, солнце жарило практически по-полуденному. Миранда несла пачку листовок, а я — маленький тюбик суперклея. Мы специально приобрели по дороге его, а не нанолипучку, которая легко отделяется, если потянуть под определенным углом. Приклеенное же суперклеем замучаешься отдирать. Две камеры уже были прилеплены к обратной стороне двух прокламаций; дырки под объектив были проткнуты в жирных точках под восклицательными знаками и выглядели незаметно, даже если смотреть вблизи.

— Ты и в самом деле хочешь оклеить этой дрянью всю улицу? — неприязненно осведомился я.

— Всю не всю, но на несколько деревьев, столбов и оград это налепить надо. Будет подозрительно, если листовки окажутся лишь в одном-единственном месте. А что тебе так не нравится?

— То, что мы, пусть и ради совершенно других целей, способствуем распространению этой вредной чуши!

— Мартин, — Миранда даже остановилась и взглянула на меня с удивлением, — мы уже убили человека, оставили без работы еще тысячу, разорили несколько компаний, истратили больше сотни миллионов долларов — твоих долларов! — и после этого тебя смущает, что мы наклеим несколько глупых прокламаций?

— Да, смущает, — упрямо повторил я. — В конце концов, именно информация определяет все. Миллион человек может погибнуть, и это ровно ни на что не повлияет, если об этом не раструбят в новостях. Зато если раструбят, никого уже не будет интересовать, что на самом деле «погибшие» живы и здравствуют. Вообще, если уж на то пошло, мы сами — не более чем информация. Личность — это информация, осознающая саму себя. А весь внешний мир для нас — лишь информация, приходящая извне.

— Очень философски. Но я все же думаю, что если в кого-то всаживают пулю, для него это сложно назвать информацией, особенно если в результате он умирает. Так что давай приниматься за дело.

Что ж, в практическом смысле она была права, и мы двинулись по улице дальше на запад, периодически шлепая на подходящие поверхности (а подходящей для суперклея была любая поверхность, включая бугристую кору деревьев) воззвания о необходимости борьбы с глобальным похолоданием и зажравшимися корпорациями. Самое смешное, что владельцы и обитатели домов в этом районе, именуемом «Золотым побережьем» (хотя до собственно берега отсюда еще довольно далеко), с немалой вероятностью имеют к этим корпорациям не последнее отношение, так что аудитория для подобных призывов была самой «подходящей». Но уж если изображать из себя идиотов, то на всю катушку.

Наконец мы добрались до нашей цели — конца Бродвея. Здесь улица, пересекающая с востока на запад полгорода, переходит в кривую дорожку между соснами, выводящую, согласно карте, на бульвар Президио, также идущий через лес, но туда нам было не нужно. Нас интересовало ответвление от начала этой дорожки направо, где и высился забор с воротами, преграждающими въезд на частную территорию Туссэна — то есть, простите, Купера. Одну листовку мы прилепили к каменному шару, венчавшему столбик невысокой каменной оградки в конце улицы — как раз под таким углом, чтобы камере открывался хороший вид на ворота — а вторую — на сосну напротив ворот. Как раз когда мы занимались последним, послышался шум подъезжающей машины. Мы обернулись и увидели черный «роллс-ройс».

Автомобиль медленно проехал мимо нас. У меня возникло нехорошее предчувствие, что сейчас непрозрачное стекло опустится, и оттуда высунется если не дуло пистолета-пулемета, то, по крайней мере, будкообразная физиономия, которая настоятельно порекомендует нам проваливать. Впрочем, мы находились на муниципальной, а не на частной земле, начинавшейся лишь по ту сторону ворот, и вообще, напомнил я себе, в Союзе связываться с активистами очередной общественной организации — себе дороже, какой бы маразматической она ни была. «Роллс-ройс» свернул к воротам и остановился. Открылась правая передняя дверь. Но появился из нее не громила-охранник, а человек в уже знакомой нам темно-бордовой униформе водителя. Ах, ну да — у настоящего английского автомобиля руль должен быть справа, без вариантов. Не обращая на нас внимания, водитель приложил руку к сканеру у ворот. Затем, чуть подождав, вернулся в машину. Ворота неожиданно резво открылись — я не ожидал такой прыти при их массе — и, когда «роллс-ройс» въехал внутрь, столь же быстро захлопнулись. Но все же солидная машина — это не прошмыгивающая кошка, и у нас было время рассмотреть аллею, уходящую меж деревьев (таких же сосен, как и снаружи) к воротам второй ограды, опоясывающей уже непосредственно дом — розовый особняк с башенками и шпилями в псевдоготическом стиле, которые, впрочем, плохо было видно за деревьями.

— Идем, — сказала Миранда, когда ворота закрылись; торчать здесь и дальше, искушая чужую камеру наблюдения, и впрямь не стоило. Мы направились обратно на Бродвей.