– Взаимно, мадам, – поклонился он.

– Вы принесли меня сюда, может, теперь унесете обратно? Пиппа смеялась, вспоминая ощущение силы и тепла, которое дарили его объятия.

Но его лицо неожиданно потемнело.

– Пожалуй, не стоит. Беги быстрее. Я выжду здесь минут десять.

Пиппа покинула его, вернувшись на дорожку, огибавшую огороды. Он нес ее на руках. Никто не носил ее на руках с самого детства. Почему же сейчас так резко осадил?

Она шла, сама не зная куда, и, опомнившись, обнаружила, что находится во фруктовом саду, совсем пустом, если не считать садовников. Она снова поправила капюшон, понимая, что никакие ухищрения не помогут скрыть травинки, казалось, прилипшие к каждому клочку ее платья. А под ногтями – грязные полоски! Какой кошмар!

Но Пиппа ступала как королева, высоко подняв голову, не глядя по сторонам, выбирая дорогу между деревьями. В конце концов, не все ли равно, что подумают садовники о столь неопрятной даме! Игнорировать их – самый достойный способ выйти из положения.

Выбравшись из сада, она направилась на кузнечный двор. Никто не обратит внимания на ее внешность среди грохота молотов по наковальням, запаха горящих углей и конского пота, суетившихся подмастерьев. Она нырнула под арку и, поднявшись черным ходом, оказалась в том коридоре, где располагалась ее спальня. Марты не было, и Пиппа, взглянув в зеркало, поблагодарила за это Бога. Сбросив туфельки в травяных пятнах, она отколола капюшон и хорошенько встряхнула волосы. Травинки усеяли пол. Она ногой смела их под кровать и вышитый ковер и посмеялась над собой за столь глупую детскую выходку. Она не обязана отчитываться ни перед кем… даже перед Стюартом. Это время прошло.

Неожиданно дерзкая мысль заставила ее задуматься.

Заглянув в свою душу, Пиппа не смогла найти там ни капли раскаяния за супружескую неверность. Только по-прежнему гневалась на Стюарта, и рана все еще ныла. Он отнесся к ней как к самому последнему ничтожеству. Но стоит ли выяснять отношения? Или пусть все идет как идет и она выберет свою дорогу, предоставив Стюарту наслаждаться собственной жизнью? Вряд ли его заденет связь жены, если при этом никто ничего не узнает и злые языки не получат повода для скандала. Да, пока, пожалуй, она именно так и поступит. Будет сохранять видимость брака и найдет убежище в любовном приключении с Лайонелом Аштоном.

Это, разумеется, долго не продлится. Но стоит ли об этом думать? Она будет жить настоящим и ловить моменты счастья. И ни с кем их не разделит. Ни с Робином, ни даже с Пен.

Пиппа разделась и, высунувшись из окна, вытряхнула платье. Травинки полетели на террасу, но никто из вальяжно прогуливавшихся придворных не нашел ничего странного в зеленом дожде. К тому же стояла такая жара, что, возможно, им было просто лень поднять головы.

Пиппа чувствовала себя восхитительно сонной. Ноги налились тяжестью, а пуховая перина зазывно манила к себе. Она легла под легкое покрывало и закрыла глаза, ощущая тепло солнечных зайчиков на сомкнутых веках, лениво перебирая подробности встречи с Лайонелом. Как прекрасно, когда тебя несут на руках. Как это она, не имевшая привычки разыгрывать из себя беспомощную деву, не только позволила носить себя на руках, но и открыла, что подобные вещи могут не на шутку воспламенить самую стойкую скромницу?

Она снова улыбнулась и повернулась на бок.

Как ни странно, сон все не шел. Какая-то зловещая тень омрачала счастливые воспоминания.

Пиппа пыталась воскресить то великолепное чувство освобожденности, которое дало ей свидание с Лайонелом, но что-то упорно портило впечатления. Некая неловкость… как заноза в пальце…

Пиппа нетерпеливо села и обхватила руками поднятые к подбородку колени, пытаясь придать облик расплывающейся бесформенной тени. Лайонел нес ее на руках, и она весело смеялась. Почему же сейчас именно это воспоминание легло на душу тяжестью?

Объяснение так и не нашлось. Пиппа снова легла, лениво разглядывая вышивку на балдахине. Влюбленная парочка у ручья, в окружении павлинов и лебедей. Вдали, на холме, пасется олень.

Очень милая, идиллическая сценка, которая, к сожалению, не содержит разгадки ее нынешнего настроения.

Но все же это занятие несколько успокоило разгулявшиеся нервы. Нет ничего удивительного в том, что ей не по себе: утренние события кого угодно выведут из равновесия. За несколько часов, прошедших с рассвета, она пережила достаточно, чтобы возмутить самый мирный нрав. А из-за причуд беременности ее нрав никак нельзя было назвать мирным. Недаром она то и дело переходила от смеха к слезам в ответ на обычную реплику или по поводу любого ничем не примечательного события.

Немного остыв, Пиппа опять повернулась на бок и на этот раз уснула.

Робин придирчиво изучал содержимое сундука, стоящего в отведенной ему комнате родительского дома в Холборне. Повсюду было тихо. Родители и единокровная сестра еще не вернулись из Дербишира, и в Лондоне осталось лишь необходимое количество слуг.

Паж стоял у кровати с золотистыми вышитыми шоссами и полотняной рубашкой в руках, с любопытством взирая на хозяина. До чего же не в привычках лорда Робина проводить столько времени за выбором одежды!

Деревянная лохань с уже остывшей серой от грязи водой стояла посреди спальни: свидетельство внезапного интереса лорда Робина к своей внешности.

– На камзоле жирные пятна, – брезгливо объявил Робин, швыряя на пол вышеупомянутый предмет одежды из зеленого бархата. – А я считал, Джем, что ты не способен убрать в сундук засаленную вещь!

Джем ничего не ответил и проглотил вертевшееся на языке резонное замечание насчет того, что в его обязанности никогда не входила забота о гардеробе господина.

– Лучше вынь-ка все из сундука, хорошенько просмотри и вычисти мокрой щеткой, а если нужно, отдай погладить, – наставлял Робин, зарываясь все глубже в сундук и чихая от пыли. – А вот это, наверное, подойдет. – С самого дна он извлек камзол рыжевато-коричневого шелка. – К нему полагается коричневато-желтый плащ, я уверен, что он где-то здесь.

Робин швырнул камзол на кровать и снова полез в сундук.

– Вот! – торжествующе вскричал он, поднося плащ к лампе. – Немного помят, но это легко исправить.

Робин перекинул плащ Джему, который едва ухитрился поймать его на лету.

– Отнеси в кладовую служанке и попроси выгладить… вместе с камзолом. И поскорее, – повелительно хлопнув в ладоши, объявил Робин. Джем отложил шоссы и рубашку, взял в охапку камзол и плащ и поспешил выйти.

Робин осмотрел свежее белье на постели: белые полотняные подштанники, такую же рубашку. Вроде бы чистое, но он помнил, что белье отца всегда пахло лавандой от маленьких саше с засушенными цветами, разложенных в гардеробах и сундуках.

А вот его вещи ничем не пахли. Зато были абсолютно чистыми, а рубашка к тому же удостоилась прикосновения рубеля и скалки.

Да и сам он старательно отскреб кожу.

Робин с довольным видом посмотрел на лохань и горшочек с душистым мылом, принесенный служанкой. Подумать только, он даже волосы вымыл!

Он рассеянно пригладил все еще влажные кудри и бородку, гадая, не стоит ли подстричь ее. Похоже, она немного неопрятна.

Он сел за стол и придвинул зеркальце из полированной меди. Отражение, как на грех, расплывалось. Робин подтянул к себе лампу, взял маленькие ножницы и подался вперед, стараясь подровнять неаккуратные пряди. Кажется слишком коротко. Может, лучше вообще ее сбрить?

Нет, это уже слишком, решил он и, подхватив со стола гребень слоновой кости, принялся расчесывать бороду. За спиной послышались шаги Джема. Робин оглянулся.

– Скажи-ка, парень, теперь ровно? – осведомился он, потянув за бородку. Джем критически оглядел дело его рук.

– По-моему, сэр, слева чуть длиннее.

– Кровь Христова! – пробормотал Робин. – Чем дольше я стригу, тем неровнее она становится. Давай-ка берись за дело.

Он вручил ножницы пажу. Тот неохотно поморщился.