«А что? Появись сейчас десяток-другой самураев, мы их запросто перещелкаем. Можно и гранатами забросать. Ни один бы не ушел…»

Костя представил, как стреляет, лихо мчится на красавице Жемчужине за японцами. Неизвестно, какие бы еще подвиги он совершил в пылу боевого азарта, если бы мороз не впился зубами в его оголенное ухо.

Слезкин пришел в себя, начал растирать варежкой ухо, глянул на луку и обомлел: мешка с рыбой не было. «Раззява! Конечно, раззява! Что теперь подумает начальник?» — ругал себя боец, разворачивая коня и устремляясь галопом обратно.

В глазах замельтешили красные, голубые, белые крапинки, пот струился по лицу. Выскочив из-за поворота, Костя посмотрел вдаль. Сердце его заекало конской селезенкой: мешок лежал на дороге!

Слезкин спрыгнул с коня, вцепился в находку. Скорей бы приторочить мешок, чтобы начальник не заметил этого позора. Дергая за повод не желавшую стоять на месте кобылу, побагровев от усилия, Слезкин привязал мешок к луке и вставил ногу в стремя. Но Жемчужина заходила «волчком», и нога выскользнула. Попрыгав-попрыгав на одной ноге, Костя подвел кобылу к торосам, снова оперся на стремя. Лошадь, чувствуя нетерпение бойца, пошла вперед. Обрушив на неугомонную кобылу тысячу проклятий, Костя после нескольких неудачных попыток взобраться на лошадь подвел Жемчужину к обрывистому берегу и поспешно взгромоздился животом на седло. Он закачался, точно коромысло на прясле. В таком виде и застал его начальник.

— Что случилось? — тревожно спросил Торопов.

— Мешок обронил, — пролепетал Костя, чувствуя себя жалким, опозоренным в глазах начальника.

— Нельзя так, нельзя. — Лейтенант покачал головой. — Надо было предупредить. Так и до греха недалеко. Я надеюсь, что мой тыл обеспечен, еду спокойно. А что если бы на острове японцы устроили засаду? Вас могли захватить, а меня обстрелять.

— Понятно, товарищ лейтенант. Больше этого не будет! — поклялся Костя, чувствуя себя уже не лихим и бравым, а неуклюжим и мешковатым.

Из-за поворота показалась кошевка. Это ехал Заремский в сопровождении двух всадников. «Влипли!» — подумал Торопов и крикнул:

— Разверните коня вправо!

Костя стал выполнять приказание, но непокорная кобыла топталась на месте, а расстояние между нарядом и кошевой быстро сокращалось.

— Скорее, скорее! — торопил лейтенант, досадуя на неловкость бойца.

Когда кошевка остановилась, Торопов привстал на стременах и громко отрапортовал:

— Товарищ полковник! Наряд в составе лейтенанта Торопова и рядового Слезкина проверил границу на след. Нарушения границы не отмечено.

— А что у бойца к седлу приторочено? — спросил Заремский, показывая на выглядывавший из-за лошадиной холки мешок.

— А это мы вам, товарищ полковник, попутно рыбки на дорожку наловили! — не моргнув глазом, выпалил Торопов — Хорошие тайменчики!

«Молодец — выкрутился!» — подумал Слезкин и с гордостью посмотрел на своего начальника. Он только сейчас догадался, зачем лейтенант приказал ему развернуть вправо коня: чтобы полковник не обратил внимания на мешок.

Заремский нахмурился.

— Службу нарушаете, лейтенант. Предупреждаю вас…

— Так мы, товарищ полковник, этим делом занялись на обратном пути, после проверки контрольной полосы, — попытался оправдаться Торопов. Но Заремский был настроен, видимо, миролюбиво. Хитро прищурившись, он заметил:

— А рыбку я все-таки возьму. Как-никак — подарок!

Полковник козырнул. Кошевка скрипнула и заскользила по снегу.

«Слава богу, пронесло!» — облегченно подумал Торопов, помогая Слезкину привязать остатки улова к седлу. «Вот это лейтенант! Полковника не испугался!» — с уважением подумал Костя…

Возвратившись на заставу, лейтенант вошел в канцелярию, бросил на кровать побелевший от мороза маузер, разделся.

— Ну, что сказал тебе Заремский? Какие отметил недостатки? — спросил он у сидевшего за столом политрука.

Панькин рассказал о беседе полковника с бойцами, о советах, какие были высказаны им перед выездом с заставы.

— А я, понимаешь, чуть не влип, — признался Торопов, рассказывая Панькину о встрече с Заремским на участке. — Ну, думаю, даст он мне за этих тайменей, пропади они пропадом.

Довольный своей находчивостью, он во всех подробностях расписал, как вручал полковнику подарок.

— Не похоже что-то на Заремского, — усомнился Панькин. — По рассказам — это закоренелый службист, строгий начальник. Не пойму, что с ним произошло. Я бы на его месте ломанул тебе суток десяток, чтобы в следующий раз знал, как развращать личный состав…

Торопов добродушно улыбался.

— Да-да, не улыбайся, — продолжал политрук. — И не задумался бы… Посуди сам, сегодня ты нарушил инструкцию службы пограннаряда, а завтра будешь внушать им, что инструкция — святой закон пограничника. Что скажет тот же Слезкин? Через неделю он сам будет рыбачить, охотиться… И ничего ты с ним не сделаешь, даже наряда вне очереди не дашь…

— Ну, это ты лишку… Еще как дам!

— Дашь-то дашь, а вот будет ли твоя совесть чиста — вот вопрос! — продолжал политрук… — Нет, Игорь, так нельзя. Ты должен понимать, кем для них являешься. Они ведь смотрят на тебя с открытым ртом, во всем подражают. И это очень хорошо. Ты думаешь, Слезкин почему уши обморозил? Он же наверняка подражал тебе.

— От коменданта ничего не поступало? — переводя разговор, спросил Торопов.

— Ничего…

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Наконец-то подошла и Костина очередь идти в ночной наряд. В половине второго, когда застава спала глубоким сном, дежурный тронул его за плечо и шепнул:

— Вставайте…

Костя вскочил, как от окрика. Резко мазнул ладонью по лицу, сбросил дрему и сразу же засуетился, заволновался, схватил из пирамиды винтовку, подсумки с патронами, гранаты, подошел к ящику с запалами. У стола дежурного, поджидая его, сидели рядовой Абдурахманов, маленький и черный, как скворец, и большой, вечно угрюмый и недовольный сержант Желтухин.

В казарме тихо. Неторопливые, плавные движения дежурного, еле слышный разговор-шепот, который ведут между собою Желтухин и Абдурахманов, монотонное беззвучное покачивание маятника часов-ходиков — все говорит о том, что здесь умеют дорожить покоем товарищей.

Вошли в канцелярию, доложили о прибытии. Начальник заставы, видимо, еще не ложился: кровать его была аккуратно заправлена. Торопов, сидя за столом, читал какую-то книгу. С появлением наряда он встал, застегнул воротник, привычным движением расправил складки на гимнастерке, спросил:

— Больных нет? К службе готовы?

Получив ответ, он принял стойку «смирно».

— Приказываю выступить на охрану и оборону границы Союза Советских Социалистических Республик! — Голос начальника звучал торжественно и четко. Слезкин даже побледнел, чувствуя необычность минуты. Порыв дерзкой отваги захлестнул его. — Вид наряда — пеший патруль. Район службы — левый фланг, квадрат 46-П. Службу нести до семи часов утра.

Слезкину показалось, что голос Торопова гремит, как боевая труба, зовущая на подвиг, что ему нисколько и не страшно, что он с радостью готов и жизнь свою отдать за Родину.

— Пункт Уда-хэ передать под наблюдение наряду, который придет на смену. Связь с заставой телефонная, в случае повреждения — ракетами. Сигналы: две зеленые ракеты — иду на преследование, две красные — спешите на помощь. В случае нападения на заставу — возвращайтесь обратно. Сигнал — три красные ракеты. Пароль на сутки «Севастополь — ствол»…

Слезкин даже зажмурился, точно уже ринулся в бой. Кровь гулко билась в висках, в кончиках пальцев, крепко сжимавших цевье винтовки. Слушая приказ начальника, Костя испытывал какое-то неведомое до сих пор чувство — радостное и возбуждающее. Здесь была и готовность к бою, и жажда победы, и гордость.

Костя преданно и восторженно взглянул на Торопова, словно благодаря за то, что он дал ему пережить такие священные минуты, и вышел.

На улице Желтухин, уточнив, правильно ли поняли бойцы задачу, распределил обязанности: