И хотя Скарлетт была категорически против, ее слова звучали без малейшей агрессии. Расшифровать их можно было так: я вас обоих слишком люблю, чтобы даже мысленно допускать угрозу вашей жизни, это причиняет мне боль. Будучи женщиной своенравной и на все имеющей личный взгляд, в семейной жизни она выражала несогласие мягко и аргументированно, не поднимая голос, не перегибая палку, не переходя на личности и не припоминая того, что к делу не имело отношения.
К своему мнению Скарлетт заставляла прислушиваться иными способами. Сказывалось воспитание отца-полицейского, главный принцип которого Майкл узнал, общаясь с ним в ночных патрулях: если хочешь что-то доказать, ты должен быть, во-первых, полностью уверен, что прав, во-вторых, отключить эмоции, в-третьих, быть адекватным и не терять самообладания, и последнее – ни в коем случае не провоцировать конфликт. В принципе, если задуматься, все эти пункты идеально подходили и под правила счастливой семейной жизни (отец девушки как будто заранее его к этому готовил), поэтому супружеские отношения Клиффордов стали предметом зависти.
Майклу с самого начала нравился в жене идеальный баланс между внешней кротостью и внутренней энергией. Слушая истории коллег в курилках или в служебных машинах на задании, лейтенант, пожалуй, единственный мог бы ручаться, что жена не изводит его и не действует на нервы по поводу и без, заставляя брать себе больше смен, в том числе ночных, лишь бы не находиться дома. Клиффорд, наоборот, всегда спешил домой, зная, что его там ждет человек, который души в нем не чает, с которым ничего не страшно, и так будет всегда.
– Что ты там сказала про седые волосы? – засмеялся Майкл, проводя рукой по своей серебристой шевелюре. Сам он полностью заиндевел к сорока пяти, а когда будущая жена впервые его увидела, короткие белые волоски топорщились только на висках. – Тебе это не грозит еще лет десять, и вообще, ты всегда шикарно выглядишь, не о чем переживать.
– К твоему сведению, такой я и хочу остаться, но вряд ли муж и сын мне это позволят. – Она щелкнула мужчину по носу, на что он с готовностью клацнул зубами, якобы чтобы откусить ей палец. Взвизгнув, женщина ловко увернулась и тоже рассмеялась.
Переведенный в шутку разговор до поры до времени рассеял тучи над их союзом, привыкшим к свету и теплу. Тем не менее будущее Ларса казалось обоим уже почти решенным в этом мимолетном диалоге. Словно это единственная доступная ему дорога. «Может быть, и не оперативником вовсе станет, – успокаивала себя Скарлетт, – может, каким-нибудь судмедэкспертом или патологоанатомом, с этим я еще сумею смириться».
Клиффорды знали своего сына лучше, чем школьный психолог со своими тестами, и, возможно, даже лучше, чем сам Ларс, ведь они помнили, каким он был до того, как дети обретают осознанность.
На личном опыте испытав, как много значат для службы в полиции интеллект и находчивость (гораздо больше, чем сила и смелость, применяемые постфактум), офицер Клиффорд был уверен, что из сына получится талантливый и своеобразный детектив, но старался не думать об этом всерьез, дабы не спугнуть невидимую удачу. Невесомой надежды пока достаточно, остальное – не ему решать.
В то же время, пока супруги добирались домой, постепенно успокаивая друг друга, Рави Тополус сидел за рабочим столом, водрузив гладко выбритый подбородок на скрепленные замком большие ковшеобразные ладони, и с лицом, сосредоточенным и слегка ленивым, разглядывал завалы документов. Нужно было разгрести тесты, распределив на проверенные и непроверенные, затем первую стопку разбить на те, что вызывали у него тревожные ощущения, и те, которые укладывались в стандартные ответы относительно нормальных детей.
Заполненные убористым каллиграфическим почерком бланки Лоуренса Клиффорда, ученика предвыпускного класса старшей школы Уотербери, без сомнения, попадут в первую подгруппу. Его ответы были вызывающе честными, потому и пугающими. Мальчик не старался обмануть или умолчать, что странно. Позволить всем узнать о себе подноготную обычно не в интересах людей, вынужденных коммуницировать в обществе. Тополус подозревал, что подростку все равно, что о нем подумают – кто угодно, включая психолога, – таким людям совершенно незачем лгать. Более того, они могут приукрашивать действительность ради провокации. Чтобы, например, доказать несовершенство тестирования и его бессмысленность, недостоверность результатов.
Интересно, почему родители упрямо сокращают его имя до Ларса, если вернее было бы называть его Ларри, потому что Ларс – совсем другое имя и не имеет отношения к Лоуренсу?.. Что за вольность такая? В старшей школе у мальчика не было друзей, чтобы вычислить, называл ли его так, как родители, еще кто-нибудь. Может, ему самому так нравилось больше. Эскапизм от собственной личности путем деформации имени? Если бы Лоуренс сам заставил всех называть себя Ларсом, это бы точно говорило о том, что мальчик тоже чувствует проблему и пытается от нее бежать. Но, если быть честным, верилось в это слабо.
Тополус был доволен проведенной беседой. Неприятно устраивать профилактику – так или иначе сообщаешь не очень приятные новости, но груз с души определенно уходит, когда выполняешь то, что должен. Умалчивать о таких индивидах, как Лоуренс, было бы этическим преступлением. А школьный психолог затем и существует, чтобы нести ответственность за психоэмоциональное состояние учеников и вовремя слышать тревожные звоночки в громком ученическом гомоне. Поэтому Тополус высказал все, что думает, даже в более грубой форме, чем планировал и мог себе позволить в своей должности.
Родители правильно поняли его тон, сигнализирующий скорее о небезразличии к тревожной ситуации, чем о негативном отношении к их сыну, хотя практически все родители идут вторым путем, попадая в этот кабинет. Клиффорды услышали его сообщение, а это большая удача. Мало кому из родни проблемных подростков действительно есть дело до предмета разговора, ведь общаться приходится с причиной, которая эту проблему в ребенке и взрастила. Обычно они демонстративно не вникают в суть, как будто это их не касается, ведь им лучше знать, как воспитывать ребенка, или делают вид, что вникают, но по той же причине, а это еще хуже…
Мысль увела Тополуса в другую сторону, и внезапно он задумался о том, что огромная разница в возрасте отца и матери может стать для мальчика неосознанным примером для подражания. То, что всю жизнь маячит у нас перед глазами, вызывает привыкание и воспринимается как норма, чем бы оно ни являлось на самом деле – от каннибализма до чистки зубов два раза в день.
Взрослея, сыновья неосознанно смотрят на своих отцов, если они есть в наличии, конечно, – это фактор неизбежный и старый как мир. Все, что делает старший мужчина в семье, безошибочно впитывается на подкорку и обрабатывается в будущую модель поведения. Даже если никто об этом не подозревает, механизм все равно работает, медленно, но верно, как эволюция.
Так что же наблюдал и запоминал взрослеющий Клиффорд-младший? Зрелого мужчину при сединах и хрупкую девушку, которых связывают чувства и законный брак. А если эти двое вместе, значит, это в порядке вещей, когда мужчина гораздо старше. Даже так: подобный расклад воспринимается им скорее как наиболее верный из возможных, даже если противоречит нормам морали – родителей он увидел раньше, чем познал нравственную разницу между плохим и хорошим. В его семье определенно царит теплая, благоприятная атмосфера любящих друг друга людей, что придает всему происходящему в ней статус закономерного и правильного явления.
Мысль цеплялась за мыслью и вытаскивала на свет новые опасения, словно цепная реакция в синапсах. В итоге Тополус, ворочаясь в кресле, вдруг ставшем неудобным, всерьез забеспокоился. А нет ли связи между уже известными данными о Лоуренсе и теми, которые он предполагает, о которых стал догадываться только сейчас, пообщавшись с родителями? Не логично ли предположить, что при имеющемся психологическом портрете вполне вероятны специфические наклонности, что могли незримо формироваться в юноше шестнадцати лет, если уже не укоренились к этому возрасту, не разрослись прочными корнями?
