Когда муж зашел за нею, она была уже почти в норме. Оставалось небольшое покраснение глаз, но никто не смог бы этого заметить, даже если бы захотел, потому что она достала из сумочки солнечные очки, подчеркивающие ее изящный носик. Ничего не сказав, Майкл помог ей накинуть легкий бежевый плащ, подал локоть и вывел из здания школы. Он привык быть для нее опорой как в физическом, так и в моральном плане.
В машине они несколько секунд сидели молча и неподвижно. Затем Скарлетт всхлипнула так жалобно и тихо, что у Майкла сжалось сердце, и протянула изящные руки к любимому мужчине. Они крепко обнялись, шурша одеждой. Клиффорд гладил ее по мягким волосам оттенка заварного крема (пахли они тоже чем-то сладким, кондитерским) и мерно дышал. Его спокойное глубокое дыхание всегда убаюкивало нервную систему жены, успокаивало лучше любых слов. Лейтенант дал ей время совладать с эмоциями, а затем пересказал диалог, случившийся в ее отсутствие.
Проблема заключалась в том, что супруги не услышали ничего нового. Психолог озвучил их собственные домыслы и наблюдения, используя профессиональную терминологию, только и всего. Называние проблемы не решает ее, а заостряет, как точилка карандаш. Они и сами с некоторых пор видели, кем растет их сын, дитя запретной, но истинной любви. После потери ребенка Скарлетт до сих пор раз в неделю посещала психотерапевта. Майклу тоже было тяжело, но работа изматывала его и отвлекала от зацикливания на одном и том же испепеляющем воспоминании (он понимал, что женщинам отвлечься от такого труднее – практически невозможно без посторонней помощи).
И только сын жил дальше как ни в чем не бывало. Как будто узнал, что приемный, и люди, растившие его, на самом деле никем ему не приходятся. Если даже родную мать Ларсу не было жаль, наверное, уже ничто не способно вызвать в нем сопереживание, – так они полагали. И по дороге домой, перебивая друг друга, вспоминали случаи из семейной жизни, которые подтверждали пониженную эмпатию сына, оставленную без внимания, воспринятую как случайность или плохое настроение.
В детстве, когда умер его кот (маленький Ларс лично дал ему прозвище Сулион), мальчик тоже не плакал, а возможно, и не расстроился. Реакция на труп вроде бы любимого животного на обочине была странной – сначала ступор, затем молчание до конца дня, а потом и вовсе игнорирование этой темы. Казалось, так ребенок переживает горе, ведь каждый по-своему знакомится со смертью и уходом питомца из жизни. Родители не стали ворошить эту тему, и вскоре их сын стал таким же, как обычно, больше ни разу не вспомнив о Сулионе.
Переживания, если они и были, семилетний Ларс подавил глубоко внутри. Но сейчас супруги Клиффорд задавались вопросом: хоть чья-то смерть, реальная или вымышленная, трогала его за живое? Они напрягали память, но не могли такого вспомнить. Всегда казалось, что их ребенок растет слишком счастливым, чтобы расстраиваться и грустить, а теперь этот же факт и беспокоил.
Когда Ларсу пришлось расстаться с той девочкой из-за ее переезда, он тоже не выглядел опечаленным, хотя, как казалось со стороны, привязался к ней, они много времени проводили вместе. Родителям она нравилась, хоть и происходила из неблагополучной семьи. Ее присутствие в жизни Ларса оказывало на него благотворное влияние, смягчало, делало слегка мечтательным.
Жаль, что их дружбе, более чем близкой, суждено было прерваться, ибо отношения на расстоянии для подростка слишком мучительны и, по правде говоря, заведомо бессмысленны. Но было ли жаль самому Ларсу или он спокойно перенес этот поворот? По нему ведь ничего не скажешь. Он скуп на выражение эмоций до такой степени, что родители уже сомневались, знают ли вообще своего сына настоящим, а не тем, что он позволял им видеть.
Скарлетт вспомнила еще вот что: когда они семейно смотрят фильмы и у ленты несчастливый финал, порой даже у Майкла влага стоит в глазах, хоть он не подает вида (а ведь он полицейский и вообще тертый калач), а Ларс остается безразличен к бедам и страданиям на экране, как будто его чувствительность убавили на минимальный уровень.
В то время как остальные так или иначе воспринимают происходящее как реальность, позволяя эмоциям взять верх над разумом, Ларс обязательно говорит о фильме что-то такое, чего никто больше не заметил, он каждую секунду помнит, что перед ним выдуманный сюжет и выдуманные люди. Например, может перечислить все киноляпы и несостыковки, пока идут титры, нелогичные места разложит по полочкам, приведет статистику, опровергающую элементы сюжета. Мать называла его занудой, а отец – сыщиком, но все это казалось безобидным… просто частью текущей жизни, частью его характера и взросления, и беспокойства не вызывало.
А еще… Ларс никогда не отворачивался от постельных сцен, равно как и от жестоких. Не пугался, не морщился, не смущался, в каком бы возрасте ни был: пять, или десять лет, или даже пятнадцать. Родители предпочитали игнорировать эту тревожную особенность. Списывать на прямолинейность или холодный нрав сына.
Обсуждая всплывающие в памяти один за другим случаи, когда сын казался им странным или недостаточно эмоциональным, родители пришли к выводу, что все эти случаи пугающе точно сходятся с диагнозом школьного психолога. Значит, он и в школе ведет себя точно так же, значит, он со всеми такой и дело не в них, дело в нем самом. В какой-то степени это позволило им выдохнуть – получается, он холоден не конкретно к ним (это было лучше, чем наоборот).
Кто бы мог подумать, что у мальчика, растущего в нормальной семье, с любящими его и друг друга родителями, которые всегда за него горой, будут проблемы с психикой? Майкл видел, как взволнована жена. Маленькие ямочки над ее бровями прямо у переносицы не исчезали всю дорогу, а это значило, что она не на шутку встревожена и непрерывно думает об одном и том же.
– Неужели он всегда таким был, а мы в упор не замечали? – не выдержала женщина. – Что же мы тогда за родители, Майкл?
– Мы с тобой хорошие родители, в этом я абсолютно уверен. Не обязательно искать виноватого в данной ситуации. Его может и не быть. Давай пока оставим дело без суда и следствия и предположим, что это вопрос его врожденного темперамента.
– Ты так думаешь? – Скарлетт прикусила край нижней губы, переживая за судьбу сына. – Но если это врожденное, почему он не был таким всегда…
– Нам могло так только казаться. Для некоторых мужчин нормально быть холодными и недосягаемыми, а Ларс повзрослел раньше, чем нам хотелось бы. Мы никогда не отказывали ему в проявлении самостоятельности, верно?
Женщина несколько секунд раздумывала, глядя на потертую временем дорожную разметку. То, что говорил ее муж и как он это говорил, действовало на нее успокаивающе. Если Майкл был рядом, это гарантировало зону комфорта, а значит, и ясное понимание услышанного, без ослепляющей пелены страха или волнения, без поспешных выводов. Рядом с мужем проблемы отступали перед здравым смыслом. Разве только это – не повод влюбиться?
– Ты прав, – заметила она на выдохе.
Надбровные ямочки стали разглаживаться. Сейчас нужно было закрепить эффект.
– Зато с такой железной психикой ему открыто множество дверей, недоступных чувствительным и слабонервным. Я имею в виду профессию, которой можно посвятить жизнь.
– Например, полицейский, да? – грустно усмехнулась блондинка, прекрасно улавливая, к чему он клонит.
Лейтенант выдержал паузу (очень просто это делать, когда ты за рулем, и в любой момент можно прикинуться, что ты слишком занят, чтобы отвечать сразу). В глубине души он мечтал о том, что сын пойдет по его доблестным стопам, с того самого момента, как узнал, что у него будет сын.
– Почему бы и нет, – произнес он с напускным отчуждением, зная, что жена отлично разбирается в его интонациях. Пытаться провести ее в этом плане так же нелепо, как надеяться на внезапное отключение гравитации.
Скарлетт предсказуемо закатила глаза.
– Только не это. Еще одного такого в своей семье я не перенесу. Сначала переживала за отца, что он может вообще домой не вернуться с работы, потом за тебя, а теперь за сына? Что за проклятие по мужской линии? Я и так за все годы поседела из-за твоих операций и задержаний, а ты говоришь, а почему бы и Ларсу не заняться тем же самым… нет, ни в коем случае.
