Что же касается меня, то я никогда не испытывала горячего желания состоять в очень близких отношениях с вашим семейством. Поэтому решение вашей матушки меня вполне устраивает. Не беспокойтесь: на людях я буду вести себя с ними в высшей степени корректно. А теперь извините, но я приглашена на обед к леди Грэм и должна переодеться.

Даниэль повернулась и вышла, прежде чем граф успел сообразить, что ответить. Несколько секунд Джастин стоял посреди библиотеки в полнейшей растерянности. Постепенно его мысли стали проясняться, и он понял, что проиграл сражение. Проиграл, потому что попытался разговаривать с женой, как с ребенком. А перед ним оказалась разъяренная женщина. К тому же Даниэль была горда, а Линтон очень хорошо знал это из собственного опыта…

Пока Молли помогала Даниэль переодеваться, та хранила полное молчание. Но девушка уже давно научилась распознавать настроение своей молодой хозяйки и сейчас хорошо понимала, что не она является причиной раздражения графини. Молли придержала свой острый язычок, сосредоточенно занявшись пуговицами, крючками, лентами и всеми теми деталями, которые составляют сложную конструкцию наряда знатной аристократки. За это девушка была одарена доброй улыбкой и легким благодарным поцелуем:

— Храни вас Господь, Молли! Как только вам удается уживаться со мной!

Молли восприняла этот комплимент как должное. Она отлично знала, что никто в доме не в состоянии поддерживать столь идеальный порядок в апартаментах графини, содержать их в безукоризненной чистоте и точно угадывать все пожелания хозяйки. Впрочем, графиня также прекрасно относилась к своей первой горничной. Она великодушно прощала ей редкие ошибки, всегда была справедлива и временами обращалась с Молли, как со своей подругой.

Но сейчас Даниэль чувствовала себя омерзительно. Как она ни старалась выкинуть из памяти слова Беатрис, те успели пустить ростки сомнений в ее доверчивой душе. Когда Джастин впервые рассказал ей о Маргарет Мейнеринг, у Даниэль не возникло и тени сомнения в его искренности. Сейчас все было по-другому. После разговора с Беатрис у Даниэль осталось ощущение укуса пчелы, который продолжал жечь и причинять боль. В ее голове пульсировала одна неотвязная мысль: если Джастин проводит столько времени с женщиной, которая целых пять лет была его любовницей, то может ли он противиться искушению? В обществе на супружескую неверность обычно смотрят довольно легко, и нетерпимость Даниэль по этому поводу непременно осудят. Ведь в глазах света она была всего лишь женой своего мужа, то есть его собственностью, не обладающей никакими правами — ни юридическими, ни личными. Даниэль должна быть благодарна супругу уже за то, что он не оскорбляет ее, не требует отчета за каждый истраченный пенс и не относится к ней с полнейшим безразличием, как, скажем, к стулу или фарфоровой чашке. Даниэль, выросшая в мужском окружении, и сама помнила, с каким оскорбительным пренебрежением смотрели эти люди на представительниц ее пола, не чувствуя ни малейших угрызений совести и не боясь возмездия. Высшее общество английской столицы оказалось ничем не лучше. Разве что здесь было больше лицемерия и ханжества: подобная жестокость не выплескивалась наружу, оставаясь тайной частью безрадостной женской доли.

Где бы ни появлялась Даниэль, везде она встречала сочувственные взгляды, а многие даже стыдливо опускали глаза, когда она входила в гостиную или салон. Некоторые начинали демонстративно громко разговаривать между собой, как бы не замечая ее присутствия. Даниэль старалась не обращать на все это внимания, уверяла себя, что страдает излишней мнительностью и болезненным воображением, однако яд медленно пропитывал, казалось, каждую клеточку ее тела. В первые дни замужества она была настолько переполнена любовью и счастьем, что просто не замечала на себе чьих-то завистливых взглядов. Даниэль и сейчас не могла понять злобной радости, с которой общество воспринимало малейшую трещинку в семейных отношениях Линтонов и тут же, вооружившись тяжелым молотком, старалось превратить ее в зловещую щель, грозящую обвалом всему зданию.

Лорда Линтона по-прежнему часто продолжали видеть входящим в дом на Хафмун-стрит, где жила Маргарет, и выходящим оттуда. Юная мадам де Сан-Варенн постепенно теряла благодушие, пока не сдалась совсем. Даниэль стала думать о том, что ей, восемнадцатилетней девчонке, и впрямь, наверное, никогда не удержать тридцатипятилетнего интересного мужчину с высоким положением, который вдобавок прожил в этом городе семнадцать лет. Значит, чем скорее она подарит Линтону наследника и смирится со своей ролью покорной супруги, тем будет лучше. Уход за ребенком займет все ее время и отвлечет от несбыточных грез о взаимной любви до гроба.

И все же Даниэль продолжала молчаливо бороться. В обществе она оставалась прежней живой, веселой и счастливой женой своего мужа. И только в домашней обстановке Джастин начал замечать некоторое отчуждение жены. Правда, за этим почти всегда следовал голодный страстный порыв, который пока еще заглушал растущее в его душе беспокойство. Граф заставлял себя думать, что виной этим внезапным вспышкам — быстрое взросление недавнего подростка. Таким образом, Джастин старался также объяснить ее частые отказы и от развлечений, и от верховых прогулок вдвоем, которым она все охотнее предпочитала немногочисленное общество своих подруг из числа замужних женщин. И вообще в присутствии Даниэль Линтон часто начинал тосковать по Данни…

Последний гвоздь, после которого Даниэль перестала притворяться, был забит теплым апрельским вечером в доме лорда Альмака. Встав из-за стола, где она слишком увлеклась лимонадом, Даниэль спустилась в комнату для отдыха на первом этаже. Не без труда справившись со своими бесчисленными юбками, она втиснулась в кресло, стоявшее за ширмой возле старинного комода, и погрузилась в свои невеселые мысли. В этот момент дверь открылась и вошли две женщины — пожилые вдовы, когда-то эмигрировавшие из Франции. Не обратив никакого внимания на ширму, за которой приютилась Даниэль, они опустились на стоявшую у открытого окна софу и, обмахиваясь веерами, завели разговор, заставивший тлеющий в душе Даниэль огонек отчаяния вспыхнуть ярким пламенем.

— Я чуть в обморок не упала, когда узнала об этой свадьбе, Алмера! — сказала одна из них. — Подумать только! Линтон женился на дочери своей бывшей любовницы! Ну и ну! — И почтенная леди громко рассмеялась.

— Но согласитесь, Эвонли, — глубоко вздохнула, предаваясь воспоминаниям, Алмера, — что мадам Луиза была очень хороша. Жить под одной крышей с этим ужасным де Сан-Варенном! Можно ли обвинять несчастную женщину в том, что она воспользовалась счастливым случаем и завела себе любовника!

— Даже такого молодого, каким был в то время Линтон! Как вы считаете, Алмера, его юная жена знает об этом?

— Линтон — разумный человек, — усмехнулась Алмера. — И все же, что у него на самом деле с этой девчушкой?

— Ничего. Ведь она не может не понимать, что у мужчины, который старше ее на целых семнадцать лет, конечно, не могло не быть прошлого… Хотя… ее собственная мать! Это показалось бы забавным, если бы не было столь чудовищным. Как вы думаете, Алмера?

Видимо, Алмера ничего об этом не думала, поскольку в ответ разразилась смехом. Этого Даниэль уже не могла выдержать. Она встала и с гордо поднятой головой вышла из-за ширмы.

— Приятного вечера, ваша светлость, леди Алмера, — надменно сказала она и, сделав паузу, добавила: — И вам, леди Эвонли.

Сделав обеим дамам демонстративно церемонный реверанс, Даниэль вернулась в бальный зал.

— Джулиан, — шепнула она стоявшему у дверей кузену, — я плохо себя чувствую. Не могли бы вы проводить меня домой?

Джулиан озабоченно посмотрел на Даниэль:

— Конечно, дорогая кузина. У вас болит голова?

— Немного. Здесь слишком душно.

— Скажите лучше — дьявольски душно! — поправил ее Джулиан, стараясь вспомнить хоть один случай, когда его кузина жаловалась бы на духоту в бальном зале. — Я сейчас вызову экипаж.