– Что же это за секрет Пикассо такой?

– Не думаю, что смогу ответь на этот вопрос, в конце концов, я и сам не знаю. Ко всему прочему я совсем не художник, – отозвался Динозавров.

– А разве так важно быть художником, чтобы знать разгадку? Вы же сами сказал, что это общий секрет всех успешных людей разных профессий.

– А что ты имеешь в виду, говоря про важность – необходимость, полезность, а может, это значит просторечное слово в значении чего-то хорошего? – поинтересовался Динозавров.

– Не знаю… – растерянно отозвался Вася.

– Вот видишь, ты торопишься что-то делать, а даже не знаешь, что именно. В таком случае распутывайся скорее, – попросил Динозавров, – между прочим, по слухам, внутри этого красного дома спрятана особенно ценная для всего мира живописи картина, стоящая баснословных денег, но по легенде найти её сможет только тот, кто разгадает загадку красного сфинкса. Над ней кажется, и трудился Пикассо. Ну и этот счастливчик либо разбогатеет, либо станет известным художником. Здесь кому как повезёт, хотя может это просто сказки. А теперь прошу, не отвлекай меня от дел более важных, скажем послеобеденного сна.

Вася медленно сознавал смысл сказанных Дин Диновичем словом, переводя взгляд сначала на синие горы, потом на раскачивающегося в кресле Динозаврова и, наконец, ушёл в самого себя и глубоко задумался. Он задумался о том, что можно было бы сочинить за рисунок с этим красным зданием, как ему и посоветовали, но ничего дельного не лезло в голову. Думал он над этим вопросом долго, за еще парой, тройкой чашечек чая, пока незаметно для него самого не закончился этот день.

Утром выяснилось, что он так ничего и не сочинил. Писать пейзаж сразу и быстро – невероятная авантюра. Если люди могут часами выбирать платье, в надежде, что, когда они в пятый раз зайдут в обувную лавку, цена наконец-то изменится, а она не меняется, что уже говорить о таком серьезном деле, как картина. Весь следующий день, а может, даже и больше Вася ходил и думал, чтобы такое придумать с красками, фоном и рамой. Такое у художников бывает, замечтаются о своём и уходят в мир фантазии, пока не случится что-то возвращающее в реальность. Выражаясь ещё более фигурально – это такой толчок или удар судьбы. На примере Васи – это был кустарник, довольно колючий и жёсткий. Вася прогуливался перед своим домом и не заметил, как сошел с тропинки, пока думал о своём. Так, он попал в заросли – это событие привело его в чувства, правда, теперь он задумался о кустарнике.

Действительно, вы когда-нибудь задумывались, как цветёт сирень? На запах-то оно понятно, а на глаз? Художники постоянно чувствуют свои работы именно на глаз. Взять ту же сирень – крепкий аромат, как у лилии, тысяча цветов, как у тысячелистника, а есть такие места, где самих кустов сирени тысячи и тысячи – это розовые горы. Получается уже пейзаж, полноценный и в фиолетовых красках. Остаётся только запечатлеть этот образ на бумаге. Что именно? Возьмём небо цвета раннего рассвета, переливающиеся золотыми лучами солнца, серый камень (вообще-то, это гора), высоко рассекающий небо. Пусть растут ели и ниже по уровню картины будет подлесок, а прямо по центру – ветка сирени. Получалось славно. Внимание зрителя сконцентрировано на чём нужно – кустарнике. Одна беда, что сирень ничем не отличалась от фона, или фон от сирени, вообще и ель была какой-то розовой, а так дела не делаются. Вася озадачил себя этой проблемой и отложил кисти с красками в сторону.

Он сидел на покрывале из солнечного света в соломенной шляпе, измазанных краской джинсах и рубашке черного, а кое-где и разноцветного оттенка. Как и подобает голодному художнику, Вася был худой и бледный. При этом в отличие от человека, работающего руками, а художник, так или иначе, ими работает, у Васи была очень нежная кожа рук. Его друг Лавр, лежащий на траве рядом, был, наоборот, совсем не бледным, а с более насыщенной и грубой кожей. Оба мальчика молчали, и каждый думал о чём-то своём, Вася уже давно отложил кисти и смотрел в горы, соображая, что делать с розовой ёлкой. Лавр, кажется, читавший книгу задумался над чем-то очень серьезным и уже сам терял ход своего рассуждения. Его очень заинтересовал сюжет рассказа, но они так давно лежали на траве, что пришло время обедать. Что же касается проблемы голода, то её решила дама почётного, но пока ещё не пожилого возраста, по фамилии Морозова. Она, как и подобает любой бабушке, заботливо приготовила второе и первое и громко воскликнула:

– Обед стынет.

Морозова вышла на их поляну и убедилась, что мальчики поняли, о чём она говорит. Лавр сразу захлопнул книгу и встал на ноги, Вася продолжал думать о своём. Морозова встала над его тонкой душевной конструкцией и дала свою решительную оценку его деятельности, – Дурака валяешь? Ёлки розовые рисуешь? Ну-ну, лучше бы мне помог на огороде, чем так краску переводить.

– Чего дельного в вашем огороде?! Это тоже пустая трата времени, – брезгливо отозвался Лавр.

– Лавр, тебе пора бы уже повзрослеть, как и тебе, Вася, и не говорить глупостей. Не маленькие уже, а всё никак вашу лень и инфантильность перерасти не можете и заняться серьезным делом, например огородом, – строго ответила Морозова.

– А картины – это серьёзно? – спросил Вася, обеспокоенно.

– Что серьезного в розовой ели? Взрослый, в отличие от ребёнка, обязан трудиться, а вы, уже прошу заметить, не дети, – сказала Морозова своим строгим тоном.

– А что делать, если нет вдохновения, как тогда трудится? – спросил Вася.

– Это и есть следствие вашей лени. Труд не терпит ожидания, он требует действия. Вдохновение рождается в процессе работы.

– Но я не могу просто рисовать, не понимая, что я рисую, мне скучно, мне нужна идея, смысл, понимаете? Иначе это уже не искусство, а какая-то ерунда, – воскликнул Вася.

– Если ты не будешь ничего делать, то смысл и не появится, – сказала Морозова и обратилась к Лавру. – А тебе какого смысла не хватает?

– Жизни, – сказал Лавр, – зачем что-то делать, если я даже не знаю чего хочу?

– Трудится, ты хочешь трудиться! Я не предсказатель, но отчётливо вижу твою судьбу, и это работа, –сказала Морозова, проведя рукой полукруг в воздухе, изобразив в её представлении что-то мистическое.

Она больше ничего не сказала, только убедилась, что её слова дошли до адресатов, и ушла, оставив ребят, даже не напомнив об обеде. Ребята же слова хоть и услышали, но не восприняли серьёзно. Лавр равнодушно проводил Морозову взглядом до её дома, а Вася, стоило её скрыться, сразу заговорил о своём:

– Я постоянно думаю об этом красном здание, – пожаловался Вася.

– С ним какие-то трудности? – поинтересовался Лавр.

– Да сам видишь и слышишь, – намекая на критику Морозовой, сказал Вася, – не получается его нормального нарисовать. Какой-то скрытый смысл найти не могу, понять это здание, что ли, не получается.

– Да про смысл это она лихо сказала. Но ты не бери в голову – это она тебе от зависти, – подбодрил Лавр.

– Чему тут завидовать? Я бездарность! – сказал Вася.

– Не говори глупости, ты очень даже наоборот… А вообще, кто тебя надоумил это здание нарисовать, если ты говоришь, что не понимаешь его тайный смысл?

– Динозавров.

– Кто бы сомневался в таком оригинальном совете.

– Да причём здесь Динозавров, если гармонии нет, – опечаленно сказал Вася.

– А у тебя и гармонии нет? – спросил Лавр, возмущенно, – пойти, что ли, поговорить с этим советчиком?

– Да при чём тут советчики, если я бездарность?! Какой же из меня художник, если только срисовывать и умею! – воскликнул Вася.

– Что срисовывать?

– Хотя бы то здание или небо, нет никакой фантазии, разве это может быть шедевром?

Лавр задумался над его словами и посмотрел на небо. Оно было синее, почти безоблачное, как всегда и бывает летом, такое свободное, не то что зимой, когда оно словно замерзает и покрывается облаками. Было непонятно, как может небо замерзать. В общем, думалось почему-то не о картинах, а о льдах. Вот интересно, а те, кто живут в Нью-Йорке, они знают, замерзает ли пруд в Центральном парке, что у южного входа? Если он замерзает, то куда деваются утки? На Патриарших прудах тоже есть утки, и пруд замерзает, это точно, а кто и когда видел, что происходит с лебедями, которые там плавают? Кто-то говорил, что наблюдал, как человек на лодке по зиме ловит их. Врут, конечно, откуда взяться на Патриках лодке? Всё может быть, конечно – это же такие мелочи жизни: утки, лебеди, кусты и даже небо. Мы как-то привыкаем к ним и не замечаем. А художник он такие вещи видит по-другому.