– Ну… да… – Михей глянул на официанта, принёсшего часть сделанного ими заказа.
– То-то и оно, – сказал Пётр.
Новенькие переглянулись, неуловимо дёрнули плечами, состроили рожи, мол, что-то мужичок-бодрячок, кажись, немного того. Чтобы уйти от неприятных подозрений, а заодно не провоцировать Петра откровенным, но вежливым уклонением от его философских отступлений, которые угрожали испортить им аппетит своей серьёзность, они склонились над кушаньем, предавшись пиршеству вкуса и вместе с тем примитивному утолению голода. Этим, как им показалось, они в полной мере дали понять рассказчику, что им более не до живого разговора, и ему лучше не усердствовать – они заняты, они едят.
Они сидели возле окна, забранного решёткой из чёрной толстой арматуры – с пасмурного неба, лениво кружась, опускались снежинки, проносились машины, белело припорошённое поле и чернел далёкий жиденький лес.
– Спасибо, Ларисушка-голубушка, – сказал Михей женщине, принёсшей последнюю часть сделанного ими заказа. – Давненько я у вас не был. Ой, давненько! Не забыла, поди, Михея, а, Лариса?
– Не забыла, – ответила та уставшим голосом и вздохнула. – Как можно… Я всегда тебя помню. Ты – одно сплошное загляденье, а не мужчина.
– Эх, если бы не твой муж… ох! – Михей нацелился обхватить женщину за бёдра – затрясся, будто бы от вожделения и предвкушая упоение от её форм. Но… только сделал вид – пошутил.
– Ой, Михей-Михей, как я погляжу, ты всё такой же, – отозвалась Лариса, искренне улыбнувшись и качая головой – якобы сокрушалась.
– А-ах! – выдохнул Михей вслед уходящей женщине. – Что за женщина! Аппетитная штучка-дрючка! Рррр-ам! – Та всё слышала, и в ответ вильнула задом, над которым белел цветочек из завязок ажурного фартучка.
В ресторанном зале «Кольчуги», в которой имелось с десяток комнат для ночлега проезжего люда, было тепло, пахло дымком, готовящимися шашлыками и курочками – прямо за стойкой бара помещался высоко поднятый над полом камелёк, где фырчало маринованное мясо, и там же, но в углу, был гриль, на его решётках меланхолично кружились куры, исходя обильным соком от набираемого румянца на своих боках. Камелёк был сквозной, и через него бармен часто переговаривался с человеком в белом, – судя по всему, с поваром, который был и хозяином заведения, и мужем Ларисы, и занимался приготовлением необременительных, скромных кушаний – преимущественно свежие салаты из овощей и зелени, а также простые закуски, бутерброды, бифштекс, несложные десерты с фруктами и мороженым. Пахло картошкой, фырчащей во фритюре.
Интерьер «Кольчуги» полностью соответствовал названию заведения: наружные стены были обшиты широкой доской, неравномерно марёной до смоляной черноты; внутри здания было точно такое же дерево, только светлее, с умышленно допущенными вкраплениями тёмно-коричневых пятен-разводов, что по задумке верно должно было отражать средневековый способ обработки древесины смолой, которая благополучно противостоит сырости, гниению и охочим до дерева жукам; в двух дальних углах от входа стояло по рыцарю, которые были сложены из самых настоящих доспехов, на стенах висела кольчужная амуниция, её дополняли булавы и несколько внушительных размеров мечей с кругляшами щитов – всё это отливало стальной серебристостью; кушанья подавались на обеденные столы в или на глиняной посуде, по краям или в центре которой было выдавлено название заведения в обрамлении веточек и разных зверушек; над головами посетителей висели две громоздкие электрические люстры, которые, маскируясь под выбранную эпоху, были выполнены из железа, якобы до черноты закопчённого сальными огарками, а на стенах горели также электрические светильники с маленькими абажурами, исполненными таким образом, что были они словно чадящие факелы; пол устилала керамическая плитка, хорошо имитирующая серый булыжник средних размеров.
– А ты не боишься, что и тебя… того?.. – неожиданно спросил Михей, от сытной жирной еды поплывший в маслянистое благодушие, но не забывший болтовню парня.
– Чего? – не разобрал Пётр.
– Того, – присоединился к беседе Рукавников, – что он обворожит тебя и утащит к себе.
– Боюсь? Боюсь! Но я любопытный, и я часто езжу мимо, потому нет-нет да заглядываю, чтобы узнать последние новости. Да и нехорошо будет, если я отвернуть от некогда любимого столь прекрасного места. – Пётр понизил голос, просунул голову промеж двух жующих ртов. – Я, между прочим, однажды его видел. Столкнулся нос к носу, вот как с вами сейчас.
Рукавников и Ардашев некоторое время смотрели на Сударенко молча, продолжая жевать, – и тот тоже молчал, и звонко глотал слюну, будто бы, насмотревшись на них, снова захотел есть. Только он сглатывал слюну не от разыгравшегося аппетита, а от того, что она вдруг погустела, став тягучей, липкой, и произошло это от страха, от одного мимолётного воспоминания о той молчаливой сцене, когда… когда он встретился с тем, с вроде как человеком… а может, и нет, не человеком – бог его знает!
– И что же? Ничего с тобой не сделалось? – Спросил Михей Ардашев, поедая Петра внимательными глазами, блестящими от удовольствия, которое причиняли ему картошка фри, половина курицы гриль и свежий овощной салат. – А говоришь!.. Только пугаешь. Значит, и не стоит бояться. Всё это выдумки и страшилки.
– Не… – Пётр сглотнул. – Не скажи. Всё есть правда. С-сущая правда. Я даже вспотел, как вспомнил, фу… – Он подальше отодвинул стул, отвалился на его высокую спинку, расправил ноги, расстегнул три верхних пуговицы толстой байковой рубахи.
– Ну и как же всё вышло? – спросил Николай Сергеевич и вилочкой отправил в рот аккуратно отрезанный кусочек ароматной спелой клубнички, которая украшала только что принесённый шоколадно-сливочный десерт.
Оставаясь в занятой позе и на порядочном удалении от двух слушателей, Пётр отвечал:
– А вот как. Случилось это почти год назад. Всё тогда только-только начиналось, и больше было слухов, пересудов, домыслов да неверия. Говорили о пропавшем заезжем человеке. Говорили охотно и много. Больше склонялись к тому, что его кто-то убил. В наши дни всё объясняется просто, да и делается. Всё просто. Всякого я наслушался, и всё же не верил, что этот человек, пускай и убитый, ходит теперь призраком да ещё утягивает в потусторонний мир других людей. А потом, в сумраке, выйдя на воздух, в холод зимы, я столкнулся с тихим мужчиной в светло-бежевой курточке и в широких штанах такого же цвета. Я тогда не знал, как выглядел пропавший, а потому, не сразу сообразив, не испугался. Он шёл, не замечая меня, прямо на меня с застывшим лицом, и казалось, как будто был он чуток размыт, смазан, как плохо сделанная фотография – неправильно выдержан фокус, понимаете?.. И от этого я насторожился. Правда, уже темно было, и я подумал, что потому и создаётся такой странный эффект. Да к тому же, сознаюсь, был я немного подшофе… но всё же я заметил вовремя, что прёт он прямо на меня – прёт и не помышляет делать в сторону ни одного малого шажочка, чтобы, значит, обойтись нам удачно. И я отошёл – пропустил его. А он… остановился! Всего на какую-то секунду, но этого было достаточно, чтобы меня прошиб озноб. В ту же самую одну-единственную секунду я допустил возможность всего, что слышал о пропавшем человеке, и теперь блуждающем… что, быть может, меня спасло, потому что я не стал с ним заигрывать – выдержал я наше противостояние, молча, не шевелясь, выдержал… Постоял он возле меня, поколебался – решая, по-видимому, что ему делать, – меня же озноб так и прошибает, так и обдаёт внутренним жаром. Не на шутку я испугался! Но он тронулся, и пошёл нужной ему дорогой, повернув за угол. Куда он направился, я не выяснял – не осмелился. Я предпочёл уйти оттуда не только как можно скорее, но и как можно дальше. Сел я пьяным за руль и кое-как добрался до своего села, где и проспался. А ранним утром поехал в Ярославль за товаром.
– Ну и что же? – удивился Михей. – С чего ты взял, что это был именно призрак, да ещё именно того, пропавшего человека?
