– Вы? – Чвакошвили упёрся в них взглядом. – Зачем вы тут лазаете? Пришли грабить?

– Мы? – Батон указал на себя пальцем и широко улыбнулся. – Ну что вы. Мы пришли на огонёк, проверить делишки.

– И кого нашли? – спросил Егор со злобой.

– Никого. – Калач был сама искренность и любезность. – Туточки никого нету. Чисто. Может, мы плохо смотрели, а может, тот, кто был, успел сделать ноги.

– Калач, ты ещё здесь? – донёсся голос Кирзы.

Калач с Батоном побледнели, но на голос не повернулись и не отозвались, а оценивающе уставились на пятерых мужчин, стоящих перед ними.

Чвакошвили, Егор и Кокошкин мгновение колебались… и бросились мимо Калача с Батоном к лестнице.

– Стой! – закричал Кокошкин, устремляясь наверх.

Лёша с Сёмой не сдвинулись с места.

Калач с Батоном прошли мимо перепуганных мальчиков.

– Пока, ребятки! Бегите на помощь к товарищам. Они кого-то нашли, – сказал Батон и вышел следом за Калачом в темноту.

Лиза, девушка Руслана, подъехала к «Кольчуге» в тот момент, когда Калач с Батоном выезжали со стоянки на шоссе.

Почти все окна в «Кольчуге» светились.

Лиза удивилась, увидав на стоянке всего лишь две машины.

«Для вечера – слишком мало», – подумала она, ничего не зная о несчастье с пожилой дамой и о закрытии «Кольчуги».

Она подошла к главному входу. Двери были опечатаны.

– Как же так? – проговорила Лиза. – Не понимаю. Что это значит? Что мне с этим делать? Куда идти, куда стучаться… и можно ли?

Она подошла к окнам, заглянула в них – никого не увидела, и удивилась этому ещё больше.

– Как же так? – повторила она.

Её кольнуло предчувствие чего-то нехорошего, произошедшего в «Кольчуге». Она подумала о Руслане, отчего её переживания тут же усилились.

Цокая высокими каблучками чёрных сапожек, Лиза побежала по периметру здания, отыскивая дверь, через которую вошли те, кто зажёг свет внутри «Кольчуги». Лиза бежала. И бежала неловко, потому что старалась не поскользнуться, не упасть, и думала она о том, что в здании, наверное, одни хозяева, что они закрыты по каким-либо техническим причинам, а может, решили продать заведение или произошла какая-либо хулиганская разборка с плохой развязкой, но хозяева дома, и они готовятся спать, всего лишь спать, а она их потревожит! Но… тогда, быть может, ей не придётся посреди ночи возвращаться домой, снова преодолевая весь долгий путь. Они смилостивятся, конечно, смилостивятся, они разрешат ей заночевать в «Кольчуге»!

«Почему я бегу? Зачем я паникую? Глупая! Что может быть хуже того, что уже произошло? При чём здесь ты и Руслан?»

Она запыхалась. Она поскользнулась. Едва не упала.

Облокотилась на стену. Перевела дыхание.

И увидела раскрытую заднюю дверь – из неё лился густой поток света.

Она пошла размеренно, неторопливо, собираясь с мыслями, чтобы смочь найти, что сказать при любой ситуации.

Лиза заглянула в кухню – никого.

Она вошла в «Кольчугу» с чёрного хода и закрыла дверь – обрубила поток света, который разрывал мрак близкой ночи.

Когда позади осталось пять километров, Батон сказал:

– Мы неправильно поступаем. Мы не должны оставлять Кирзу.

– Что ты предлагаешь? – спросил Калач, не отрывая глаз от ночной дороги.

– Мы должны помочь ему. Забрать.

– Как? Ты же видел, он постоянно пропадает.

Батон задумался.

– А что ты говорил про ад, про дьявола? – спросил он и потянулся к бардачку, где лежал последний шоколадный батончик.

– То, что всё это – какая-то нечисть, заманившие и не отпускающие Кирзу потусторонние штучки-дрючки. Он мается, как в чистилище. Он не может остаться ни там, ни тут. Он мечется между мирами. Это он сам так сказал.

– А ты знаешь, как в таких случаях поступают?

– Как же?

– А очень просто. Бесовскую заразу лечат очистительным огнём.

– Гм. Это мысль.

– Не плохая, да?

– Если к этому добавить, что он привязан к одному месту… Он пропал в «Кольчуге», то есть вся дребедень стала происходить с ним именно, когда он оказался в ней. Поэтому он всякий раз возвращается-появляется в ней или рядом, значит…

– Значит, во всём виновата эта забегаловка, и очень может быть, что именно здание. Как в ужастиках.

– Ага, – сказал Калач. – Мы испепелим чёртово логово. Тогда Кирзе будет негде жить. С домом пропадут и погубленные души.

– Не пропадут, а освободятся, – поправил Батон.

– Верно-верно, освободятся. А так как это не души, а всё ещё живые люди, то они выпадут из того мира в этот.

– Или останутся в том.

– Ты хочешь сказать, что Кирза может навсегда остаться, как он говорит, в мире вечной осени?

– Ну, м-да… – Батон с наслаждением жевал шоколадный батончик.

– И что в этом хорошего?

– А ты думаешь, что для него лучше вот так вот мытариться туда-сюда? Так хотя бы будет конкретика. Да ещё может случится, что ему повезёт, и он окажется в нашем мире, и всё будет, как прежде.

– Такой вариант рассматривается… Таким образом, мы либо спасём его полностью, вернув обратно, в реальность, либо избавим от мучения тоской и от мытарств, и он перестанет разрываться между двух огней.

– Огонь – это полезно для здоровья, – сказал Батон и засунул в рот остатки маленького для него батончика.

– И он не сможет к нам являться, если что… А то пугает!

– А если правда он явится и утянет к себе?

– Он может. А так, мы либо его изолируем там, либо вернём сюда.

– Угу.

Калач вжал в пол педаль тормоза – завыли, заныли покрышки, машина пошла юзом. Батон был не пристёгнут и не готов к таким действиям Калача. Его швырнуло вперёд. Он больно ударился о торпедо.

– Ты чо? – возопил он. – Офонарел?

– Держись.

– Поздно!

– Ещё нет.

Калач заломил руль, разворачивая машину.

– Бери канистру, а я пока достану пистоль – немного постращаем, – распорядился Калач, выбравшись на стоянку «Кольчуги». Машину он не заглушил и поставил так, что бы можно было быстро выскочить на шоссе и затеряться в потоке машин.

Заглянув в окна первого этажа, убедившись, что никого нет, Батон, с высунутым от усердия языком, стал заботливо окроплять здание бензином. Потом они вошли в заднюю дверь и в одной из центральных комнат второго этажа нашли шесть человек – тех, кого они оставили с полчаса назад, и непонятно для чего откуда-то взявшуюся девушку.

– Здрасти вам наше, господа хорошие, это опять мы! – сказал Калач, прерывая их беседу.

Он держал перед собой пистолет, поэтому чувствовал себя в родной стихии.

– Попрошу всех на выход. Мы всё обдумали и порешили обо всём без вас, так что не обессудьте.

– Но… эээ… мы… вы… я… не…

– Не надо разговоров, – сказал Калач и прошёл к окну. Он развернулся и начал напирать, вытесняя людей из комнаты. – Вы, наверное, заметили в моих ручонках небезынтересную игрушку. Так вот, господа, она, да будет вам известно, может стрелять. И всё пульками, пульками. Такими, знаете ли, железячками. Летят они быстро, далеко. Выходим, господа, выходим. Спокойно доходим до лестницы, спускаемся и идём на улицу. Если не будете артачиться, всё обойдётся, никто не пострадает, всё-таки как-никак мы не варвары или какие-нибудь тамагочи с рожками да ножками, правда?

– Тамагочи, – усмехнулся Батон, стоя у двери в комнату с канистрой, от которой на всё здание разило бензином – все поняли, что именно задумали пацаны.

Чвакошвили было вскинулся, чтобы оспорить преднамеренное уничтожение его недвижимого имущества, но Егор с Кокошкиным грубо взяли его под руки, цыкнули на него и увлекли из комнаты.

– Тамагочи-гучи-тучи, тра-ля-ля и бру-ля-ля, – приговаривал Батон, поливая комнату бензином.

Батон посетил ещё четыре комнаты, окропил коридор, спускаясь – лестницу, обошёл ресторанный зал, в котором стулья были задвинуты под столики, не забыл о кухне и о спальном помещении хозяев, всюду оставляя соединительный шнур из бензиновой дорожки.