Имена и обращения слышались русскими, и говорили вроде по-русски, но стоило чуть вслушаться в слова – и они начинали звучать чудно, а смысл ускользал. Не по-русски мы говорили на самом деле. И не в России я оказалась, хоть вся обстановка и напоминала деревенский дом. Да не современный, а какой-нибудь древней прабабки.

Решетчатое изножье кровати, металлическое, с шишечками поверху. Печка в углу, когда-то беленая, сейчас серая. Пол, некогда покрытый лаком, теперь протертым до темных пятен. Поверх него брошены разноцветные половички – длинные полосы ткани, переплетенные нитками. Бабушка ткала такие из старых вещей. Деревянные, а не пластиковые рамы, заснеженные ветки за стеклом.

Похоже, я попала. В прямом смысле. Я прикрыла глаза: голова кругом идет.

– Вот и умничка, – проворковала старуха. – Вот так, глазки закрывай и поспи, сил набирайся.

Какой тут сон? Глаза распахнулись сами. Бабка, не заметив этого, продолжала ворчать:

– А то ишь, вздумали вас хоронить! Накося, выкуси! – Она показала кому-то невидимому кукиш. – Ласточка моя еще всех вас переживет!

– А… – начала было я, собираясь спросить: «А вы кто?», но она не дала мне договорить.

– Отдыхай, Настенька. А я пока делом займусь.

Она исчезла за дверью. Но, похоже, далеко не ушла.

– Не пущу! – закричала на кого-то. – Мало вы барыне кровушки попили!

– Не забывайся! – прошипел уже знакомый баритон.

Бабка охнула. Дверь с размаху шарахнула о стену, так что я подпрыгнула и села.

Тот, которого второй называл Виктором, устроился рядом с моей кроватью, грохнув стулом.

Сейчас, когда жар не туманил мне ни взгляда, ни разума, я могла его как следует разглядеть. Молод – едва ли старше тридцати. Прямой нос, четко очерченные скулы, широкие плечи, и рост, кажется, немаленький. Хорош… был бы, если бы не надменное выражение лица и презрение во взгляде и голосе. Вот ведь, смотрит будто солдат на вошь!

Мужчина зыркнул мне за спину, в сторону двери, и та снова хлопнула, затворяясь.

Да сколько можно грохотать мне по мозгам! Они у меня, между прочим, после болезни. И у этого тела, похоже, тоже: не просто же так то слабость, то голова кружится.

– Нельзя ли потише? – поинтересовалась я.

– Вижу, вы чувствуете себя достаточно хорошо, чтобы капризничать, – усмехнулся он. – Значит, поговорим.

Взгляд его опустился мне на грудь, вернулся к лицу. Я мысленно ругнулась, подтянула одеяло повыше: белый батист ночнушки, в которую меня облачили, ничего не скрывал. Мужчина снова нехорошо улыбнулся.

– Что, не приспустите рубашку с плечика и не посмотрите на меня страстным взглядом?

Размечтался!

– Полагаю, вам доводилось уже видеть женщин, так что я вряд ли явлю вашему взору что-то новое, – не удержалась я от ехидства. – Кстати, а вы вообще кто?

Обрывки подслушанного разговора крутились в памяти, но стоило убедиться, что я помню все правильно.

Во взгляде мужчины промелькнуло недоумение, которое быстро превратилось в злость.

– Решили сменить тактику?

– Не понимаю, о чем вы.

– В самом деле не понимаете? Или сообразили, что капризы и мольбы больше не помогут, и решили притвориться, будто потеряли память?

Да мне вовсе незачем притворяться.

– Я действительно не понимаю.

Он встал, издевательски – и вместе с тем удивительно элегантно – поклонился.

– Виктор Александрович, ваш супруг.

Как он так умудряется в каждом слове, вроде бы спокойно сказанном, в каждом жесте, вроде бы изящном, демонстрировать издевку? Изысканное хамство – кажется, не подкопаешься, а бесит.

– И за какие грехи мне досталось этакое сокровище? – буркнула я себе под нос, но он услышал.

– Вам виднее. Я вам не исповедник, а муж. – Он широко улыбнулся. – Впрочем, через некоторое время перестану им быть. Заседание консистории назначено на осень.

– Простите, а эта самая консистория – это что?

Мало ли, вдруг какая местная инквизиция и нужно делать ноги, пока жива.

– Все же в вас пропала гениальная актриса, – не унимался он. – Консистория рассмотрит вопрос о нашем разводе. И если вы полагаете, будто это пустые угрозы или что ваши ужимки заставят меня передумать… Не передумаю.

– И слава богу! – вырвалось у меня.

Виктор ошарашенно вытаращился на меня. Я прикусила язык. Пожалуй, не стоит убеждать его, что я действительно потеряла память. Не ровен час, поверит. Коллегу этого местного притащит. Убедится, что жена ничего не помнит, да и передумает разводиться, решит перевоспитать. А мне зачем этакое счастье? Красавчик, конечно, ничего не скажешь, но как-то не тянет меня спать с незнакомым мужиком, каким бы красавчиком он ни был. Да и характерец явно не подарок: вломиться к больной женщине только для того, чтобы наговорить гадостей!

– Что ж, я тоже обрадуюсь, когда, наконец, расстанусь с вами, – нашелся он. – Евгений Петрович сказал, что кризис миновал и ваше здоровье теперь вне опасности.

Да я еще вас обоих переживу. Из принципа!

– Я с ним расплатился.

– Спасибо.

Я сказала это безо всякого ехидства: в самом деле, человек избавил меня от лишней заботы. Но он ухмыльнулся так, что даже та благодарность, что едва-едва затеплилась во мне, разом испарилась.

– Не за что. Пока еще я ваш муж и свои обязательства помню. В отличие от вас.

Что ж между ними такое произошло? Насильно поженили, что ли? Такого, пожалуй, женишь насильно – где сядешь, там и слезешь. Впрочем, какая мне разница, чем ему жена не угодила? Главное, чтобы этот тип держался от меня подальше.

– Раз повода беспокоиться о вашем здоровье больше нет, я уезжаю. – Он словно прочел мои мысли. – Вы остаетесь.

– Счастливого пути, – вежливо улыбнулась я.

Виктор отчетливо скрипнул зубами, но тут же натянул на лицо безразличную маску.

– Распоряжайтесь вашим приданым как вам заблагорассудится.

Вот спасибо, разрешил мне распоряжаться моей же собственностью!

А что если в этом мире, как в Англии девятнадцатого века, женщина не имеет собственности и даже ее платьями владеет муж, не говоря о приданом? При этой мысли меня прошиб ледяной пот. Нет уж, мое, то есть моей тезки приданое, каким бы мизерным оно ни оказалось, – только мое. А муж пусть катится к лешему.

– Напомните, пожалуйста, в чем состоит мое приданое, – попросила я.

– Хотите и дальше притворяться? Развлекайтесь, мне уже все равно.

Я продолжала молча смотреть на него, и Виктор соизволил пояснить:

– Ваше приданое – имение, где вы сейчас находитесь, клочок леса и пара акров пашни. Деревни, как вы помните, ваш покойный батюшка продал, чтобы расплатиться с долгами, – злорадно добавил он.

Не помню, но это не имеет значения.

– Больше никаких долгов на мне не висит? – уточнила я.

– Нет.

Вот и хорошо. Я бы сказала, просто отлично. У меня есть где жить – и пусть дом выглядит неухоженным, пока мне хватит и того, что есть стены и крыша. У меня есть земля, которая всегда прокормит, руки и голова на плечах. Что еще нужно для полного счастья?

Повезло мне, на самом деле повезло. Я выросла в деревне и все выходные, все отпуска проводила в родительском доме, копаясь в земле. Не поступила бы в мед – пошла бы в агрономы.

– Не понимаю, чему вы радуетесь, – неприятно прищурился муж. – Помнится, вы говорили, что ненавидите эту глушь.

Я мило улыбнулась.

– Мы, женщины, такие ветреные. Вчера «ненавижу», завтра «обожаю».

– До чего самокритично, – сухо заметил он и продолжал: – Погреб я велел заполнить.

– Спасибо.

В этот раз искренне сказать «спасибо» было сложнее, но все же вежливость никто не отменял. Опять же, позаботился, хоть меня – точнее, свою жену – терпеть не может.

– Не благодарите. Ни ананасов, ни мороженого в нем нет.

Да чтоб тебя! Хорошо, больше не буду благодарить.

– Все, что я вам подарил, останется у вас, включая драгоценности. Ими можете распоряжаться как хотите.