Тем более что прямо сейчас ссориться мне было некогда, нужно закончить с окнами. Я хотела спросить у Марьи, нет ли в доме мела и льняного масла для замазки, а теперь, похоже, придется обойтись и без них. Скажем, мукой с песком. Не самый лучший и не самый долговечный вариант, но, положа руку на сердце, и рамы надо было промазывать перед тем, как вставлять стекло, а не после. До лета и такая замазка сгодится, а там посмотрю – или нормальную сделаю, многокомпонентную, или вовсе рамы поменяю, если к тому времени удастся подзаработать. А пока – муки вон в кладовке полно, а песок я видела в одном из ящиков в галерее – то ли розы там черенковали, то ли еще что.

Вымесив своеобразное тесто, я промазала окна в детской. Замазка еще оставалась, поэтому, набрав еще ветоши, я привела в порядок окно в будуаре и как раз собиралась спуститься со стула, когда в комнату вошла Марья.

– Вот ты где! А я тебя обыскалась, сидишь тихонечко!

Я выпрямилась на сиденье, подняла бровь. Тоже, что ли, поиграть в молчанку? Но Марья, словно и не заметив моего настроения, продолжала:

– Чего ж ты ручки трудила, постель перетаскивала? Я бы сделала. Сама бестолковая: надо было сперва печь затопить да посмотреть, а потом уже стелить. В комнаты-то те с тех пор, как маменька твоя умерла, никто и не заходил!

Я продолжала смотреть на нее. Она – на меня, не понимая, почему ее касаточка молчит. Потом, видимо, поняла.

– Ох, дура ж я старая! Забыла совсем, что неоткуда тебе помнить! Обиделась? Не обижайся. Когда тесто на хлеб ставят, молчать надо. И когда в печь его ставишь, тоже. Его покойные предки благословить должны, они пустой болтовни не любят.

Я облегченно выдохнула и сама удивилась своей реакции. Какое мне дело до поведения почти незнакомой женщины, если она не пытается мне вредить? Да и сама я хороша: сама придумала, сама обиделась…

– А чесноком ты зачем квашню измазала?

– Так чтобы не сглазили!

– Покойные предки?

– Не покойные предки, а нечисть всякая. Ее ж не видно, а пакостить она любит.

Кажется, это невозможно понять, нужно запомнить. С другой стороны, если в этом мире можно убить мышь молнией, слетевшей с пальцев, то почему бы покойным предкам не приглядывать за потомками, благословляя хлебы, а всякой нечисти – не пакостить добрым людям?

И почему бы не лечить болезни, обмывая притолоки растворенной в воде золой? Нет уж, я готова смириться и с предками, и с нечистью, но не с попранием основ доказательной медицины!

Обнаружив, что я все еще стою на стуле, я спрыгнула, но Марья кинулась меня поддерживать, и приземление вышло неудачным. Столкнувшись с ней, я пошатнулась, кое-как уцепившись за подоконник, удержала равновесие. Няньке повезло меньше – пытаясь устоять на ногах, я нечаянно отпихнула ее, и бедная бабка свалилась на пол.

Перепугавшись – в таком возрасте падать просто смертельно опасно, я бросилась к ней.

– Прости меня, пожалуйста, я…

– Да что ты такое говоришь, касаточка! Это ж я, бестолковая, подвернулась.

Только бы не перелом шейки бедра! Но вроде нет – Марья подобрала под себя ноги и села, прижав к груди левую руку.

Не понравилось мне, как она ее держала. И как «осело» плечо, хоть под высоким окатом рукава душегреи разглядеть его было сложно.

Я присела рядом с Марьей.

– Дай-ка посмотрю.

– Да нечего там смотреть, ушибла. Разомну как следует, медом с водкой намажу, к утру и пройдет.

В доказательство своих слов она попыталась потереть больное плечо и вскрикнула.

– Сиди смирно, – велела я, добавив в голос металла.

Похоже, прежняя Настенька так не разговаривала, потому что нянька замерла, явно оторопев. Едва я прикоснулась к суставу, она вскрикнула и отшатнулась.

– Ага, пройдет, как же. Только хуже сделаешь, – сказала я, отстраняясь. – Никакого меда и никаких растираний. Вывих так не вправишь.

– Тебе почем знать, что это вывих?

– Что я, слепая, по-твоему? Вывихов не видела? – возмутилась я. – Давай сейчас повязку сделаю и за…

– Да где ты могла его видеть? Сейчас вот так руку примотаю, чтоб не болело. – Марья здоровой рукой прижала больную к животу очень характерным жестом. – Соли горячей приложу. К утру, глядишь, и отойдет.

Я ругнулась вслух. Что же мне делать? Правду не скажешь, а Настеньке Марья не поверит и не послушает. Судя по тому, что я успела узнать о своей предшественнице, была она взбалмошная и легкомысленная, такой свое здоровье точно доверять нельзя.

– Сколько раз я тебе повторяла, плохие это слова! – воскликнула Марья. – Вот дала бы тебе по губам!

Придумала!

– Виктор меня на курсы сестер милосердия отправил. Там научили, как переломы и вывихи распознавать и лечить.

– И ты согласилась? И в самом деле училась? – Нянька вытаращила на меня глаза.

– А что мне было делать? Он разводом грозился. Сказал, мозгов у меня нет…

Нянька попыталась всплеснуть руками. Ойкнула, снова прижав их к животу, а я продолжала вдохновенно врать:

– Так пусть хоть этому выучусь, глядишь, когда дети пойдут, пригодится – как болезнь распознать, когда самой что сделать а когда за доктором посылать. А он сам будет проверять, как учусь.

Надеюсь, Виктор никогда не узнает о напраслине, что я на него возвела. Хотя сейчас главное, чтобы Марья мне поверила. Это ж додуматься надо – греть вывих!

Нянька испытующе смотрела на меня. Я вздохнула. Возвела глаза к потолку, припоминая.

– Своевременное лечение вывихов плеча абсолютно необходимо для достижения оптимальных результатов у пациентов…

Глаза Марьи остекленели. Да уж, формулировки из справочников кого угодно в тоску вгонят. Все то же самое я могла бы рассказать просто – так, что и ребенок бы понял, но простое объяснение няньку бы не убедило, поэтому я продолжала радовать ее зубодробительными оборотами, извлеченными из недр памяти.

– Видать, и вправду ты училась, – покачала она головой, когда я прервалась вздохнуть. – Замудрено-то как… Старалась ради аспида этого, бедная. А он все равно с тобой разводиться собрался!

– Да плевать на него, – отмахнулась я. Помогла Марье подняться, усадила ее на стул. – Сейчас надо твоей рукой заняться, вывих вправить. Скажи, как до доктора добраться, я сбегаю.

– Какой доктор, о чем ты, касаточка! Слышала я, сколько доктор за свои услуги заламывает, нам с тобой век не расплатиться!

– Деньги можно заработать. А новая рука у тебя не вырастет.

– Куда ты в ночь пойдешь, заблудишься!

Может, и правда, я ведь даже из дома еще носа не высовывала. Но раз Евгений Петрович как-то до меня добрался, то и я до него доберусь. Впрочем, есть еще один вариант.

– Хорошо, пойду Петра растолкаю, пусть он меня отвезет. Или сам сбегает. Что будет быстрее – сани запрячь или так добежать?

Нянька вдруг бухнулась на колени – я даже подхватить ее не успела.

– Господом нашим заклинаю, не надо доктора, касаточка! Сказывают, Федор, лакей его, пьяный уснул, руку отлежал. Так доктор ее изрезал всю, мясо-то и вытекло, высохла рука. Федора погнали, само собой! А я как без руки?

Глубоко вздохнув, я подняла Марью с колен, возвращая на стул. Пожалуй, объяснять, что, вероятней всего, в несчастье кучера виноват не зловредный доктор, бесполезно. Видела я такое у себя на участке – уснул пьяный, передавил своим весом сосуды и нервы, ткани и омертвели. Правда, в наше время лечат не так. И все же повезло неведомому Федору, что жив остался: продукты распада мышц повреждают почки.

Но мне-то что делать?

– Марья, вывих нужно вправить. Давай я сама тебе помогу, если ты Евгения Петровича боишься.

Нянька вгляделась мне в лицо.

– Настенька, скажи как на духу, не смеешься ты надо мной? В самом деле что-то понимаешь или разыграть старуху решила?

Неужто от Настеньки можно было ожидать подобных розыгрышей?

– Памятью покойной маменьки клянусь, правду говорю, – сказала я. – Хочешь, расскажу, как делать? Надо лечь так, чтобы рука висела. Под ее тяжестью мышцы вытянутся и расслабятся, вправить вывих будет легче. Хотя все равно будет больно, тут тоже врать не стану.