Да и сам Патэ Тэйкка не чувствовал, чтобы его собственное «я» становилось меньше, отмирало. Причина была в том, что он сомневался. Да, его душа кричала: порядка, лучшей жизни! Но ему казалось, что эта жизнь наступит для большинства людей очень и очень не скоро, если даже все пойдет хорошо. Так неужели и он, Патэ Тэйкка, должен ждать ее, бороться за нее, быть на самом низу свалки и получать пинки? А потом умереть, утешая себя тем, что я, мол, был человеком большого «Я», что новый, лучший мир стал теперь ближе. А не станет ли этот мир ближе, даже если он, Патэ Тэйкка, будет заботиться только о своем маленьком «я», думать о собственном благополучии, выкарабкиваться из кучи, чтобы вдохнуть хоть немного свежего воздуха? Сказал же Тякю, что наступление нового времени так же неотвратимо, как движение небесных тел по своим орбитам.

В таком случае Патэ Тэйкка волен быть волком среди волков. Он желает добиться положения в обществе. Так, наверно, сказали бы по-ученому. Нет, он не мечтает ни о каких дворцах. Ему достаточно, если его рубашка хоть изредка будет в стирке, если он каждый вечер сможет растянуться на мягкой чистой постели, спокойно пообедать за столом и часок-другой отдохнуть и развлечься. «Повышение жизненного уровня», — как бы сказал Книжник Тякю. Патэ Тэйкка не имеет ничего против, если бы у всех повысился этот самый жизненный уровень. Но, прежде всего, он считает это необходимым лично для него, Патэ Тэйкки.

Да, по всему видно, что он не был социалистом, новым человеком. Собственное «я» прочно засело в нем.

Наверно, Книжник Тякю заметил это: листая книгу, он посмотрел на него проницательными серыми глазами.

— Даже у многих рабочих с развитым классовым самосознанием душа остается по сути дела крайне буржуазной. Индивидуализм глубоко засел в них.

Патэ Тэйкка подумал, что он все же никогда не станет таким, как некий Рантарятю, один из служащих компании, который несколько лет тому назад был простым лесорубом. Тогда он за глаза ругал господ, а в глаза лебезил перед ними. И вот он стал служащим компании и, по всему видно, весьма ценным человеком: он щеголяет в шубе, носит костюм из дорогого офицерского сукна, манишку. С бедняками он теперь не знается и не понимает простого лесоруба. Он так рявкает на сплавщиков, что те хоть в кипящий порог полезай…

Однако Патэ Тэйкка ничего не сказал Книжнику Тякю об этом. Он только слушал, соглашался, иногда вставлял свои замечания. Он чувствовал, что у него нет той веры и силы духа, как у Тякю. Рабочие организации были ему чужды и незнакомы, как всякому лесорубу, кочующему по стране. Правда, красная книжечка члена профсоюза рабочих леса как-то очутилась в его кармане, но членские взносы в последнее время он перестал платить.

Книжник Тякю, видимо, тоже не очень-то верит в нынешние рабочие организации. Может быть, от них и есть какая-то польза, может быть, они в какой-то мере и помогают рождению великого «Я» грядущего. Но их роль все же ничтожна. А подчас эти организации, их бюрократический аппарат создают у рабочих настроение самоуспокоенности, убаюкивают их, оказывая тем самым прямую поддержку существующему экономическому строю.

А что же потом? На это Книжник Тякю не давал вразумительного ответа, и Патэ Тэйкка решил, что собеседник и сам этого не представляет. Видимо, он всего лишь фантазер. Но Тякю все же единственный на их лесоучастке человек, разбирающийся в социалистических учениях. У остальных классовое сознание, убеждения держались на примитивных инстинктивных чувствах и выражались в озлобленных речах в адрес тех, кому живется хорошо (Пастор тоже говорит: «Да, такому строптивому, как я, просто невмоготу видеть, как человек бездельничает и отращивает брюхо…»), в насмешках над шюцкоровцами и в воспоминаниях о кровавых событиях красного восстания.

По мнению Патэ Тэйкки, их убеждения и идеи были поверхностными и очень примитивными.

Эти вещи оказались бы недоступными для объектива кинокамеры. Зато она увидела бы и показала, как падает срубленное дерево, как нагружают бревна, как возы длинной вереницей тянутся по дорогам и как на берегах замерзшей реки скапливаются огромные штабели древесины, Она показала бы зимний лес, причудливые заснеженные деревья и недолгий багровый отсвет солнца на их верхушках.

Сотни людей валили в этом лесу деревья. Одним из них был Патэ Тэйкка, тот, кого по одежде, манерам, образу жизни характеризовали в человеческом роде категорией «лесоруб», «яткя». Он был одним из тех, кого жизнь заставляла постоянно иметь дело с хвойными, — этими наиболее распространенными представителями северной флоры. Он был ничтожным винтиком огромной машины. Если его не станет, найдется другой, точный его дубликат. И так обстоит дело с каждым отдельным человеком. Он подобен пузырю в вечном течении человеческой реки. Такова судьба всякого индивидуума. Пузырь появляется и исчезает, но ничто существенно не меняется.

И все-таки каждый из этих лесорубов был отдельным индивидуумом. Кости и мышцы у всех различной формы и величины. Каждый ходил, говорил, сплевывал по-своему, чем-то отличаясь от других. Каждый обладал своим умом. И каждый считал себя, свое «я» центром мироздания.

Но, может быть, все-таки существовало какое-то более объемлющее «я»? Может быть, таким «я» обладал человек на лыжах, который следил за тем, чтобы они правильно валили деревья, и который ставил клеймо на бревнах? Может, этого «я» еще больше имелось у начальника лесоучастка, который имел право одному сказать «уходи», а другому — «приходи» и который заседал в расценочной комиссии. А в голове начальника округа должно вмещаться уже несколько участков. Потом где-то был президент акционерного общества, человек, который все знал, который распоряжался: столько-то древесины таких-то сортов к такому-то сроку приготовить к погрузке на пароходы. И как можно дешевле. («Сокращайте, сокращайте издержки производства»). Иначе держатели акций не получат дивидендов.

Было ли все это беспорядком? Разве это не огромная система, не огромная машина, в которой шестеренки хорошо подогнаны и если где-то что-то заскрипит, механизм регулируют, смазывают.

Вот так.

— Капиталистическая система хозяйства, — сказал Книжник Тякю, — система, основанная на стремлении к личному обогащению, личной выгоде…

Акционер — человек, не имеющий прямого отношения к лесопромышленной компании, живущий где-то. быть может, на другом материке. Дивиденды — это удобная квартира, пища и развлечения, добытые без всякого труда и забот.

Патэ Тэйкке эта система представлялась огромной паутиной, простиравшейся в самую отдаленную глушь. Где-то нуждались в древесине, где-то древесину покупали. А здесь древесина есть и есть люди, которые продают силу своих мышц. Кто-то, обладающий загадочным существом — капиталом, трудом некогда живших людей, мертвым трудом, покупает древесину и нынешний труд людей как можно дешевле и продает их как можно дороже. Торговые сделки… Видимо, торговые сделки обладают слишком большой властью в этом мире, ибо если все идет хорошо, посредник умножает свой капитал, наживается или, другими словами, гарантирует свое благополучие и, кроме того, благополучие своих потомков. Странно! Зато сам труд не дает никаких гарантий даже на завтрашний день.

А Книжник Тякю в одной рубашке остервенело валит деревья (он далеко не крепкого телосложения, и ему приходится стараться, чтобы хоть немного заработать) и видит новое время. Время, в котором не будет посредников, в котором никто не будет наживаться на заготовке и продаже леса, в котором распоряжаться прошлым и настоящим, мертвым и живым трудом будет общество, государство. Тогда просто будут удовлетворяться общие необходимые потребности человечества.

Но сейчас физически Тякю, как и другие, прикован к старому миру. Сотни людей, десятки лошадей пыхтят и потеют целый день. Наступает вечер и все живое хочет отдохнуть, на какое-то время забыться. Опять бараки и навесы из хвои, сено и овес, хлеб и сало — все то, что дает им далекое солнце. Высоко в небе опять мерцают неисчислимые звезды, эти слишком дальние светила, а на земле блестят еще более многочисленные кристаллы снега. Снег и небо смотрят друг на друга равнодушно, словно два огромных лица. Их выражение не меняется, как бы ни жили растения и плоть.