«Всё же надо встать и понять, где я нахожусь» – решила Лизавета. Подняться не получилось. Зато, сделав над собой невероятное усилие, удалось посмотреть. Едва приоткрытый левый глаз распознал висящую прозрачную тряпочку, сквозь которую обезжиренным молоком просачивался свет.

«Боже мой, что у меня в голове? При чём здесь молоко? Но, похоже, что сейчас день. Мне необходимо больше информации».

Требовалось расширить изображение на два источника визуального восприятия. Повернув голову в сторону и разлепив второй глаз, Лиза увидела висящую над ней прямоугольную штуку. Распознать «штуку» сразу оказалось слишком сложно. Она на время прикрыла веки, и когда открыла их вновь, решительно нацелилась на неопознанный квадрат. Выяснилось, что за «штукой» есть светло-бирюзовая стена, по которой плавно извиваются тонкими белыми линиями фантазийные цветы.

«Красивые обои, однако же… Теперь надо распознать, что это такое. Как же тяжело!» И вновь, полежав с закрытыми глазами, Лизавета навела фокус прямо на тёмную фигуру. На этот раз рассмотреть получилось. «Штука» превратилась в изящную деревянную рамку, правда, вместо рисунка она обрамляла раскрытый экран настоящего веера без остова.

Что-то привычное шевельнулось внутри, и Лиза профессиональным взором буквально впилась в изображение дамы на шёлковом экране веера. Босоногая юная особа с тёмными распущенными волосами в белом свободном одеянии сидела на упавшей мраморной колонне на фоне спокойного моря и закатного солнца. По голубому небу плыла лёгкая дымка облаков, а слёва виднелись развалины каких-то строений с невысокими раскидистыми деревьями. Дева держала в руке раскрытый веер.

«О! Как же ты похожа на меня! – мысленно обратилась Лиза к вееру. – Уникальная вещь! Музейный экспанат! Начало XVII века. На шёлковом экране рисунок женщины с веером, на чьём веере повторяется тот же сюжет. И так далее в глубину. Фрактальный веер, ты само совершенство!»

Лизавета попыталась приподняться на подушку, поёрзав плечами. Ничего не получилось. Тогда она откинула назад голову и прошептала с вымученной улыбкой:

– Я дома. Потому что этот веер – мой.

От этих слов силы её оставили. Она вновь прикрыла глаза и подумала:

«Значит, я лежу в своей спальне. Это радует. Но как я появилась дома?»

Судорожно набрав воздух в лёгкие и резко выдохнув, над ней яркой краской стыда вспыхнул вопрос: «А что произошло до этого?»

Чтобы найти на него ответ, её интеллектуальный процессор заработал в двухканальном режиме. Одна часть – в бесконечном цикле повтора фразы: «После сорока лет жизнь только начинается!», а вторая – судорожно пыталась восстанавливать происходящее днём ранее.

«Я, наверное, умерла? Или умираю… Сердечный приступ? – перебирала Елизавета варианты. – Непохоже. Или это отравление, и у меня галлюцинации? Господи, я что, вчера на-пи-лась?!»

Это было сродни откровению, так как спиртным Лизавета никогда не злоупотребляла.

«Интересно, как можно напиться до такого состояния, если не пьёшь алкоголь? Вот вопрос-то…»

Она ползком добралась до ванной комнаты, залезла в белую ванну в виде ракушки и включила горячую воду. Отмокая, Лиза восстанавливала события вчерашнего дня.

Оказывается, это ей, Елизавете Петровне Крапивиной, вчера, 17 декабря, исполнилось сорок лет.

– А ну-ка!

Резко вынырнув из душистой пены, она с чувством панического страха от дурного предчувствия принялась шарить глазами вокруг в поисках коммуникатора. Собираясь уже набросить на себя махровый халат, чтобы пойти в комнату, Лиза увидела аппарат, скромно лежащий на велюровом бежевом коврике под унитазом. Залив всё вокруг мыльной водой, но, дотянувшись до цели своего поиска не вылезая из ванны, она нажала на кнопку «вкл». Экран показывал время 15:51, воскресенье, 19 декабря, 2027 год.

3

Высоким продолжительным звоном звякнуло стекло рядом. Лизавета встрепенулась, так глубоко она погрузилась в воспоминания о том дне.

– Нашла! – Варвара стояла возле неё, в одной руке держа за длинные ножки два бокала, а в другой – зелёную бутылку матового стекла необычной формы.

– Вот это мне привёз из Африки сын, ездил туда волонтёром в археологическую экспедицию. Не знаю, из чего сделан этот напиток, но совершенно точно в него добавляют нектар протеи. Вот смотри на этикетке рисунок.

Лиза удивилась:

– Вино из сока протеи? Это африканская роза или шугабуш – сахарный куст?! Твой любимый цветок? Из него делают вино? Никогда не слышала о таком.

Варя включила светильник на стене и прищурилась, поднеся бутылку к глазам:

– Ничего не разобрать. Может быть, ты прочитаешь?

– Странно, но это и не английский, и, вообще, не европейский язык. А это пить можно? Ты уверена, что ничего не будет? А то я однажды так хлебнула, что проснулась через два дня.

– Уверена! Было две бутылки. Одну мы уже выпили.

Послышался лёгкий хлопок откупоривающейся бутылки. В воздухе ощущался явственный медовый запах с необычными нотками чего-то незнакомого, но весьма приятного. Разливая напиток, хозяйка дома объяснила:

– Сын купил это в маленьком магазинчике при ферме, где его делают. Там большие плантации протеи. Однозначно натуральный продукт, никакой химии. Пить можно совершенно спокойно.

Лиза подняла бокал с жидкостью соломенно-жёлтого цвета, в глубине которой тянулось несколько струек воздушных пузырьков. Слегка пригубив, предположила:

– Наверное, это делают из-за аромата, потому что на вкус ничего особенного. А вот запах, правда, волшебный.

Варвара ухмыльнулась:

– Подожди, через некоторое время ты оценишь его совершенно иначе. Здесь вся прелесть, – она протянула нараспев, – в по-сле-вку-си-и-и.

Она вытянула руку с бокалом и спросила:

– За что пьем?

– Давай за удачу? У нас есть всё: опыт, знания, силы, ресурсы. Нужна удача. Ветер в наши паруса.

Вновь раздался переливчатый звон, и женщины хором проговорили:

– За ветер в наши паруса! За удачу!

Вино оказалось сладенькими и приятным, но на вкус Лизы – ничего особенного. Варя спросила подругу:

– Что же за вино ты випила, если тебя сейчас так воротит?

– Это не вино было, а настойка, – вздрагивая от воспоминаний своего состояния, ответила Елизавета. – Я случайно выпила настойку болиголова, которую когда-то сделала для племянницы, когда она болела, но средство это ей решили не давать, чтобы не испытывать судьбу.

– Правильно! Мы против самолечения, не так ли?

– Безусловно! Тем не менее, как бутылка очутилась в баре с напитками, ума не приложу. А я пребывала в таких расстроенных чувствах, что залпом выпила полстакана. Могла умереть.

– Ну, ты даёшь? Мне сложно представить, Лизок, тебя в таком состоянии, что ты перепутала бутылки. С тобой такого просто не могло произойти. Случилось что-то страшное?

Лизавета как перед прыжком в холодную воду вздохнула, потом поморщилась от нахлынувших неприятных воспоминаний и приступила к рассказу:

– А случилось в этот день следующее…

– Цок, цок, цок, – быстро стучали каблучки по массивным ступеням витой лестницы, поднимаясь на четвертый этаж.

В здании работал ультрасовременный лифт, но Елизавета, предпочитала подниматься по этому старинному шедевру чугунного литья. Тёмный застывший метал когда-то давно растёкся широкой спиралью с ответвлениями из мелкой сетки плотно-переплетённых растений, стилизованных листьев и стеблей. Она переступала по ажурным ступенькам, которые за свою вековую жизнь видели бесконечное множество людей, восходивших и спускавшисях вдоль этого Мирового Древа, и каждый оставил здесь свои незримые отпечатки.

Лизавета Крапивина спешила на работу. Маленький офис «Веера Лерой дю Шато» состоял из двух комнатушек и находился в респектабельном здании старой части города, где арендная плата была прямо пропорциональна высоте потолков в почти четыре метра.

«Еще на десять сантиметров выше и апартаменты под офис в этом дворце мы бы уже не смогли себе позволить, – думала Лиза, касаясь шероховатого металла – И не важно, что арендуется всего восемнадцать квадратов. Причина всему – обратный адрес, что указывается на наших визитках и конвертах благодарственных писем клиентам: Московская область, посёлок Большое Гнездо, Княжеское подворье, Рубиновая палата, офис 28. Лерой говорит, что для нашего бизнеса статус и понты – это половина дела».