– Плевать мне на твоих ребят! – не унималась Инесса. – Я обещала это место дочке Майки Зарубиной под цветочный магазин…

– Что ж теперь делать? – миролюбиво возразил Али. Ему была известна страсть хозяйки влезать куда надо и не надо.

– Что делать? И он еще спрашивает? – Инесса повернула к нему искаженное злостью круглое лицо с ярко накрашенными глазами. – Гнать оттуда! И немедленно! Чтобы завтра же их духа там не было. Ты понял?

– Понял…

– Нет, ты понял? – Ее капризные маленькие губки были похожи на кратер вулкана с запекшейся по краям лавой. – Прикажешь людей на улицу выгонять? – Али понимал, что подобные действия чреваты в дальнейшем неминуемыми разборками.

– Прикажу. Завтра же! Нет, сегодня. Чтобы никому не повадно было! До трех вокзалов никто не смеет без моего ведома вселяться. Достаточно, что нас вышибли с Таганки. Ишь, подонки, втихаря решили. Держат меня за полную дуру! Сегодня же пошли туда людей. Завтра перед Шереметьевом специально провезешь меня здесь… проверю. Ты понял?

– Чего уж не понять, – буркнул Али.

– Нет, ты посмотри на него! Он еще и не доволен? Может, это твои люди? А?

Али, зная вздорный характер Инессы, понимал, что убеждать ее бессмысленно. Уж коль она себе втемяшила что-то в голову, то не успокоится. Но и самому лезть в это дело не хотелось.

– Чего ты завелась? Мои все дальше Киевского нос не суют. Хочешь громить магазин, попроси хозяина вызвать ОМОН, лучше, когда власть этим занимается, – предложил Али, заведомо зная, что тот в просьбе не откажет.

Инесса вцепилась ему в плечо цепкими пальчиками с длинными ногтями. Она готова была растерзать телохранителя. И только кожаная куртка спасла его от экзекуции.

– Ах ты подлец! Морда твоя азиатская! А ну, вылезай отсюда! Сам пойдешь их вышвыривать!

Машина, сделав несколько зигзагов и распугав ехавшие рядом «жигуленки», затормозила у бровки. Али, ни слова не говоря, вылез, сплюнул на асфальт и, нагнувшись, предупредил Инессу:

– Я это сделаю. Но, похоже, ты вляпаешься по самые уши, и даже я не спасу тебя!

Валяй, валяй, – даже не глядя в его сторону, крикнула Инесса, перелезая на водительское место.

Машина резко рванулась вперед, заглохла, дернулась несколько раз и только после этого плавно набрала скорость. Али снова сплюнул и, посмотрев ей вслед, беззлобно заключил:

– Дура баба!

Веня и Курганов тупо шли по набережной Яузы мимо мальчишек с полными ведрами воды в ожидании богатых клиентов иномарок, мимо задумчивых рыбаков, уставившихся в отсвечивающую мазутными пятнами непроницаемую реку, мимо собранного в кучи мусора и разлагающихся трупов сбитых машинами собак. Весна в этом году выдалась внезапная и жаркая. Снег стаял еще в марте, и Москва превратилась в помойку, обнажив накопленные за зиму отбросы многомиллионного города. Казалось, что только-только закончилась изнурительная бесконечная война и на развороченные улицы еще не вступили санитары. Курганов внезапно остановился.

– Не могу. Гнусно здесь. Лучше уеду!

– Куда?

– Все равно.

– Когда все равно, лучше никуда не ехать, – резонно заметил Веня.

Курганов остановился возле горбатого моста через Яузу и, пользуясь тем, что вблизи не было ни одной живой души, торопливо принялся объяснять:

– Когда после побега нас развели по разным зонам, я попал под Чупу. Поначалу было совсем хреново, но потом прибился к двум поморам. Они сидели за убийство рыбинспектора. Оба были отъявленные браконьеры, и слава о них шла по всему Белому морю. Два простых мужика, ничего не знающих, кроме своих заколов, тоней и морских отливов. У них-то я и набрался мудрости. Простой, житейской. Они и в убийстве не раскаивались. Объясняли просто. Рыбинспекторы обычно забирали рыбу, иногда штраф выписывали. А этот взял и порезал сетки. А как помору содержать семью, если он остался без сетки? Вот за это мужика и пристрелили. Все просто. Закон природы. Их и осуждать за это нельзя…

– Мне-то это все к чему? – устало спросил Веня, которого начинало раздражать пресловутое российское самокопание.

– Я про себя… – нервно ответил Курганов. Он должен был выговориться, и перебивать его не имело смысла. – Кум доверял им полностью, отпускал в морс. Они ловили ему семгу. Под собственное честное слово стали брать и меня. Однажды я спросил у Парома, что он будет делать, когда вернется домой. «Рыбу ловить», – ответил он просто. Понимаешь? Тюрьма, зона, конвой – лишь затмение жизни. А сама жизнь заключается в наших самых простых действиях.

– Согласен! Они будут рыбу ловить, а ты-то что делать? – не выдержал Веня.

– Если бы знать! Порой так хочется напиться, но если запью, то уж навсегда.

– Может, лучше пей. Мне твоя помощь не нужна. Я и сам этого фраера разделаю под орех. Деньги, в разумных дозах, тебе по дружбе гарантирую, так что забей на все и гуди, пока душа принимает.

– А потом? – с каким-то детским испугом спросил Курганов.

– Помнишь: «Постель была расстелена, и ты была растерянна, и повторяла шепотом: „А что потом, а что потом?“

Курганов слабо улыбнулся и вдруг в тон Вене продолжил:

– Мы ведь переиначивали: «И повторяла шепотом: „Любимый, жопа там!“

– Вот в этой-то жопе ты и окажешься.

Взгляд Курганова просветлел. На него дохнуло дыханием той беззаботной молодости, в которой они с Венькой никогда не расставались и готовы были бросаться с головой в любую авантюру.

– А ты действительно согласен оплачивать мое пьянство? – с удивлением произнес он.

Веня рассмеялся. Он почувствовал, что Курганов не способен противостоять юмору. Есть такие люди с мрачным взглядом на жизнь, с которыми бесполезно спорить. Но, лишенные чувства юмора, теряются от удачной шутки и становятся совершенно беспомощными. К этой категории относился и его друг. Да и всегда был таким, просто Веня забыл о его занудстве.

– Поить тебя не сложнее, чем лошадь. Так что можешь рассчитывать.

Курганов облокотился о чугунные перила и пристально стал вглядываться в тяжелую, почти недвижимую воду.

– А ты не едешь к папе-профессору на полное довольствие? В Америке тебя примут как борца с коммунизмом.

– Там сейчас таких борцов невпроворот. Нет. Я стану тем, кем меня заставили стать. Страна хотела получить преступника, а получит высококлассного специалиста! Я приеду в Америку просто богатым человеком. Думаю, уважения будет больше, чем к борцам, сидящим на восьмой программе.

К господину Качуевскому они направились вместе. Перед этим Веня через оставшихся пока в Москве друзей своего отца выяснил, как найти известного коллекционера, а заодно узнал многое из его биографии. Начинал Качуевский с торговли ладаном. Пользуясь удостоверением ветерана войны, гонял автотуристом в Польшу и закупал там по дешевке ладан – рублей по двадцать за килограмм, а потом вез через границу под видом лечебной смолы для несуществующих солдатских ран. Попы за заграничный ладан отваливали по восемьдесят рубчиков. Качуевский оказывался в большом наваре. Ну а потом в ход пошла церковная утварь и чуть позже – антиквариат.

Качуевский любил вращаться в профессорской среде. Поэтому фамилия уехавшего в Штаты светилы науки, связанной с биохимическим синтезом, Аксельрода была у него на слуху.

Коллекционер с удовольствием согласился встретиться с сыном профессора.

Веня оговорил присутствие друга. Задача Курганову выпала непростая. Он должен был разыграть из себя громилу, способного раскаленным утюгом проутюжить изнеженный живот коллекционера.

Качуевский жил в высотном доме на Котельнической набережной, почти все подъезды которого были заняты гостиницей и офисами. В огромных парадных холлах гулко звучали шаги. В квартирном отсеке ощущалось запустение. Штукатурка и лепнина с потолков обваливались. Мраморные полы давно никто не мыл. В таких интерьерах запросто можно было снимать гангстерский фильм. Никаких консьержек не было. Одинокие лифты, казалось, увозили людей куда-то на другие планеты. Послонявшись по подъездам, Аксельрод и Курганов наконец попали в нужный. Поднялись на двенадцатый этаж и остановились возле двери-сейфа.