Они встретились в центре Москвы, в кафе, именуемом среди своих – «Три ноги». Два бывших зека. У каждого за спиной – по четырнадцать лет отсидки. Вениамин Аксельрод и Александр Курганов. Веня «откинулся» раньше и уже успел нагулять жирок.

– Жру как не в себя. Все подряд, – с детской улыбкой пухлых красных губ признался он.

– А мне до сих пор кусок в горло не лезет, – досадливо дернул головой Курганов. Он залпом выпил кофе и поморщился. – Больше всего ненавижу рыбу и грибы.

– Почему?

– Долгая история…

Нужно было рассказать друг другу слишком много, поэтому разговор не клеился.

– Ладно, потом… – согласился Веня. – Мне тоже не до воспоминаний. Где обитаешь?

– Пока с отцом. Но ненадолго. Его после нашего ареста из «комитета» поперли. Еле устроился тиром заведовать. Сейчас – на пенсии. Каждый день берет на грудь полкило и проклинает тот день, когда я появился на свет.

– А мои – в Вирджинии. Вся семья. Местный университет предоставил квартиру…

Курганов без зависти усмехнулся.

– И ты – туда же?

– Нет. – Веня закурил толстую длинную сигару. – К чему по новой ощущать себя ничтожеством? Буду внедряться здесь.

– Думаешь, получится? – без всякого интереса спросил Курганов.

– Обещали помочь. Я и про тебя закинул…

– Криминал исключается. – Курганов снова досадливо дернул головой. – Лучше в дворники. Следующего срока не вытяну.

Веня с пониманием взглянул из-за толстых затемненных стекол очков. Он и в институте был подслеповат, а в заключении зрение упало до минус восьми. В отличие от друга, сидящего напротив, Веня не питал иллюзий по поводу новой жизни. Он сразу понял, что никто их не ждет с распростертыми объятиями. Унижаться на воле в поисках работы, приспосабливаться к обществу, однажды выбросившему их за борт, было выше его сил. Поэтому предложил несколько уклончиво:

– Попробую организовать компьютерную фирму. Приличный бизнес. К тому же мы оба с языками, наладим контакты с Америкой.

– Ты при «фанере»? – в лоб спросил Курганов, хотя был уверен, что Веня такой же нищий, как и он сам.

– На раскрутку подкинут.

– Все-таки криминал?

– Не гони картину. Я не заставляю. Побудь рядом, присмотрись.

Веня взял бутылку коньяку, вопросительно посмотрел на Курганова.

– Нет, нет… ни грамма. Лучше еще кофе. Слушай, а чифирчику здесь не сделают?

Пухлые губы Вени презрительно оттопырились.

– Я сам забыл обо всем и тебе советую. Ни одна падла не должна учуять еще не выветрившийся из нас запах параши. Давай условимся – не было всего того, что с нами было! – Он налил коньяк в стоявший рядом фужер и сделал несколько маленьких глоточков. Выпустил из детских губ мощную струю дыма и, описывая сигарой в воздухе круги, быстрым, взволнованным шепотом высказал давно выстраданное понимание дальнейшей жизни: – Сейчас не время рассуждать. Это раньше мы могли сидеть на лавочке и спорить о том, что такое хорошо, а что такое плохо. Все изменилось. В истории каждого народа существуют периоды, когда думать бессмысленно. Нужно действовать. Посмотри вокруг. Каждый сходит с ума по-своему. Но все устремились в погоню за богатством. Размышлять некогда! Начнешь задумываться, и тебя обойдут со всех сторон. О нравственности подумаем тогда, когда свой кусок пирога положим перед собой. Не раньше.

– Да я не об этом, – скривился Курганов. Его скуластое, с ярко выраженным татарским наследием лицо определялось мощным квадратным подбородком, обладавшим чрезвычайной подвижностью. – Про все ясно. Только куда мне спешить, когда простатит замучил. Понимаешь, нету здоровья. Мне бы залечь куда-нибудь на месяц – и выть от боли.

Веня отхлебнул коньяк. Он прекрасно понимал настроение друга, потому что сам готов был впасть в подобный транс. Но усилием воли сдерживал себя.

– Не дергайся. Вылечим. Лучшие врачи займутся нашим здоровьем. Соберемся с силами для одного мощного рывка и займем положенное нам по праву место, а потом подлечимся.

Курганов ничего не ответил. Мрачно посмотрел по сторонам. И, дернув подбородком, признался:

– Одно примиряет с жизнью – мы вот сидим, пьем кофе, а Виктор за эти годы давно сгнил в могильной яме.

– Иногда я думаю, что ему повезло больше, чем нам, – серьезно ответил Веня, налил в фужер коньяк, вздохнул и перед тем, как выпить, строго произнес:

– В какое бы дерьмо ни закопали тело Витьки, душа его – на небе, не в последнем ряду от Бога…

Выпил залпом и перевернул фужер, ставя его на стол. После этого обоих одолели воспоминания, которыми они, не желая казаться сентиментальными, делиться не стали. Просто промолчали больше часа, не обращая ни на кого внимания.

– Мужики, вы чего-то здесь задержались? – грубым голосом прогремел возникший из-за их спин бармен.

Веня обратил на него дымчатые стекла очков и спросил Курганова:

– Ты понял? Так с нами собираются обращаться? От этого здоровье ухудшается резче, чем от СИЗО. Пошли отсюда. Мне назначена встреча.

Под напряженными взглядами завсегдатаев они направились к выходу.

Цунами расхаживал в длинном атласном халате среди огромных пальм, растущих из облицованных бронзой кадушек. Этот зимний сад, отделявший бассейн от прочих апартаментов, был его гордостью. Появившись в Москве всего три года назад, Цунами успел застолбить свое место. Купил несколько коммуналок в бельэтаже дома, выходящего окнами на Яузу. Разломав все стены, заменив их арочными перегородками, вырыл бассейн, обзавелся самыми большими пальмами, которые можно было отыскать в столице, и расставил по комнатам двенадцать диванов. По его мнению, так и должен был жить «крестный отец» – с размахом и простором. «Главное, чтобы стенок было поменьше. Ненавижу замкнутые пространства!» – заявил он строителям и теперь, после окончания строительства, наслаждался бело-зелеными просторами своего нового жилища.

На одном из бежевых велюровых диванов сидел белобрысый щуплый парень лет тридцати или немногим больше. У него было тонкое бледное лицо и почти без ресниц маленькие серые глаза, в которых колыхалась злоба. Он не следил за передвижениями Цунами, а старательно рассматривал лепные украшения на потолке.

– Если не хочешь меня слушать, значит, ты – или залетный фраер, или беспредельщик! – уравновешенным голосом, без каких-либо признаков раздражения в который раз повторял ему Цунами. Он знал, что на гостя кричать бесполезно и, пожалуй, опасно. На одном из диванов, затерявшихся среди арок и пальм, сидел еще один человек, держа на коленях футляр из-под скрипки с лежащим в нем автоматом Калашникова.

Кишлак никогда не ходил без своего телохранителя – Скрипача. И даже Цунами вынужден был принимать их двоих, хотя все остальные посетители должны были оставлять телохранителей в машинах.

– А мне по барабану, – насмешливо огрызнулся Кишлак. – Если возникла потребность стрелять, то все равно, где это делать.

– Но казино находится на территории Унгури, и ты это знал!

– Плевать мне на ваши разделы! – вдруг истерично взвился Кишлак. Он вскочил и двумя руками принялся нервно приглаживать свои белобрысые волосы. – Я буду ходить туда, куда пожелаю. Я не как вы, по подворотням не шастал, ножичками народ не пугал, срок не тянул. Все эти годочки в Афгане из миномета поливал. Любой кишлак дрожал при моем появлении. Горы трупов – вот что означает моя прогулка. И здесь будет то же самое. Не дай Бог, хоть одна сука раскроет пасть! Мы такую разборку устроим, что кишки на фонарях развешаны будут.

Цунами сам обладал бешеным темпераментом, поэтому с особым трудом сдерживал себя, встречаясь с Кишлаком. Если бы не многолетняя выучка зоны, закалившая волю, он бы вряд ли сумел поладить с этим «отмороженным». В одну ночь Кишлак мог поднять до полутысячи своих головорезов. Почти никто из них в Афгане не воевал, но, завороженные беспредельной отвагой, граничащей с безумием, все до одного готовы были, не задумываясь, отдать жизнь за своего вожака. Команда была вымуштрована зверски. Кишлак не раз предостерегал желающих свести с ним счеты о том, что его бойцы будут мстить до последнего. И в это верили. Но в то же время зрело недовольство выходками Кишлака, который постоянно устраивал беспредел. Кровь лилась рекой, и не где-нибудь, а в самых людных местах, приносящих огромные доходы. На сходке авторитетов, воров в законе и «крестных отцов» возмущение достигло предела, и тогда Цунами вызвался образумить Кишлака. Не веря в успех переговоров, с предложением все же неохотно согласились, учитывая поддержку Унгури, больше всех пострадавшего от пальбы в казино. Теперь скрепя сердце приходилось выполнять поручение.