За несколько дней до того, как всё это произошло, мой муж дал мне почитать одну статью. Он часто давал мне интересные технические статьи по химии или чему-то подобному, потому что знал, что я интересовалась этими предметами, и, хотя я не извлекала из них столько пользы, сколько позволяла ему думать, по крайней мере, я всегда читала их и запоминала из них что-то полезное. Я запомнила эту статью. Прошлой ночью, лёжа в постели, я обдумывала её, пытаясь вспомнить, потому что она придавала мне уверенности в том, что я могу вспомнить о вещах из той жизни, которой мне следовало бы жить. Я открыла рот и начала говорить.
Я рассказала им всё, что помнила из прочитанной статьи, независимо от того, правильно я запомнила или нет. О том, как гелий сжижается при сжатии, и о том, что детали не нужно смазывать, а смазка обеспечивается за счёт небольшой утечки самого газа; и о том, что существует два вида жидкого гелия, место разделения их отмечено лямбда-точкой, и о том, как жидкий гелий поднимается по стенке мензурки и заполняет её; и что он не обладает вязкостью и не имеет жидкостного трения, и что он подчиняется не ньютоновской механике, а механике Эйнштейна-Бозе, являющейся частью квантовой механики, и что нет надежды получить твёрдый гелий, хотя уже достигнуты температуры отличные на тысячную долю градуса от абсолютного нуля.
Потом я села, и никто не задал никаких вопросов, несомненно, потому, что никто ни в малейшей степени не понял, о чём я говорю.
Но когда я пришла на урок математики, то обнаружила, что моя слава опередила меня, и в обеденный перерыв меня буквально засыпали вопросами и шутками. Мои одноклассники, похоже, решили, что я наплела кучу невероятной чепухи с озорным намерением одурачить нашу учительницу английского, ничего, по-видимому, не смыслившую в науке. (Я не могу себе представить, почему они думали, что она не знала ничего, кроме английского. Но молодые люди, похоже, забывают, что их учителя прошли через колледж и имели хоть какой-то контакт со всеми областями знаний.) Когда я пришла на урок химии, Джей Би еле сдерживался, чтоб не наброситься на меня. Чем было то, о чём ему рассказали? Не возражала бы я ещё раз прочитать ту же лекцию на уроке химии и дать ссылки на мои источники? Мы ещё не проходили гелий, но он с радостью передвинул бы эту часть в учебном плане пораньше, чтобы его ученики услышали то, что я могла рассказать.
Я попытался заикнуться о том, что на самом деле ничего особенного в этом не было, и что я не смогу вспомнить это снова, и не знаю, что ещё наплела. Но он слишком много слышал об этом и даже смог процитировать кое-что из того, что я сказала. Несколько мальчиков и девочек из моего класса химии были на уроке английского. Некоторые мальчики рассказали даже больше, чем я ожидала. Они по очереди цитировали меня и спорили о том, что именно я сказала, и к концу урока я оказалась совершенно измотанной. Чем больше они засыпали меня вопросами, тем меньше я могла вспомнить. Одна вещь, которую я отчётливо запомнила, — это мензурка, помещаемая в гелий II примерно на дюйм, так что высота мензурки над поверхностью составляет три дюйма; она заполняется жидким гелием, текущим вверх по стенкам через край мензурки до тех пор, пока уровень жидкости внутри и снаружи не станет одинаковым. И, конечно же, я не смогла вспомнить ни одного объяснения из тех, что могли содержаться в статье.
— Вы можете объяснить, почему это происходит? — спросил Джей Би.
— Им что-нибудь скажут такие понятия, как осмос и поверхностное натяжение? — неуверенно спросила я.
Никто в классе, кроме Джей Би, не понял, о чём я говорю, но он был слишком взволнован, чтобы обращать на это внимание.
— Вы так и не рассказали нам, где всё это узнали, — сказал он.
— Мой двоюродный брат учится в Гарварде, — еле выдавила я из себя.
— Правда? И эти эксперименты проводились в Гарварде?
— Я думаю, в Голландии, — ответила я.
— Я должен уточнить у кое-кого из профессоров, когда в следующий раз буду в Гарварде, — сказал Джей Би, видя, что выжал из меня все соки. — На самом деле, я и не подозревал, насколько отстал от жизни. Я не слышал ни слова из всего этого. Боже мой! — и он улыбнулся классу.
Я и не подозревала, что у учителей есть жизнь вне школы, что они могут поехать в Гарвард и решить пообщаться с тамошними профессорами! На какой-то безумный миг мне захотелось разрыдаться и сознаться, что я всё это выдумала, каждое слово. Потом я поняла, что это не только не улучшит ситуацию, но и ухудшит её. Пятнадцатилетняя школьница не способна придумать целую историю о тройной точке[3], механике Эйнштейна-Бозе и тому подобном. И все работы, о которых я им рассказывала, не были новинками, когда я о них читала; некоторым из них, возможно, было больше пятнадцати лет. Ничего из этого я не могла выдумать.
— Он не изучал это в Гарварде, — сказал я. — Он где-то прочитал об этом, а потом рассказал мне.
Это могло бы помочь с ситуацией, касающейся Гарварда.
— Ах! Тогда я хотел бы встретиться с вашим братом и послушать об этом. Или хотя бы узнать, какие публикации он читал.
— Вы могли бы найти их в «Рефератах по химии», — предложила я, но потом вспомнила, что вряд ли знала о существовании такого периодического издания.
Тут прозвенел звонок, я схватила свою школьную сумку и убежала, хотя Джей Би крикнул мне, чтобы я подождала. Возможно, мне удалось бы сбежать, но я на полном ходу налетела на учителя физики, мистера Морриса, который услышал от своих учеников о моей ставшей знаменитой речи и пришёл, чтобы перехватить меня, потому что ему сказали, что я буду здесь.
— Это всё, что я знаю, — выдохнула я, когда они оба заговорили со мной одновременно. — Я этого не понимаю. Я просто передала то, что он мне сказал. Возможно, я всё неправильно поняла. Я совсем забыла о конкурсе, и мне пришлось припомнить всё быстро, и это всё, что мне пришло в голову. Вы знаете, мистер Моррис, какая я медлительная…
И тут я поняла, что только на следующий год окажусь в его классе, одной из двух девушек, выбравших физику для подготовки к поступлению в колледж (это было так давно, моя дорогая, сейчас многие девушки изучают физику), и что, когда мне было всего пятнадцать, и я никогда не видела мистера Морриса вообще, не говоря уже о том, чтобы дать ему шанс узнать, насколько я отстаю от мальчиков в познаниях в механике.
И тут у меня началась настоящая истерика. Если бы у меня была хоть капля здравого смысла, я бы закатила её гораздо раньше. Я сразу поняла, что нашла единственно возможный способ спастись. Джей Би похлопал меня по плечу и стал говорить что-то успокаивающее, а Моррис побежал за Мэдди, которая как раз шла по коридору. Он что-то прошептал ей, и она увела меня.
Мэдди отвела меня в учительскую и заставила прилечь. Учительница английского, которую мы звали Шекс, потому что она очень любила Шекспира, была там в это время, она сидела рядом со мной и шикала на всех, кто входил. Я закрыла глаза и притворилась, что упала в обморок, но на самом деле я была всего лишь очень встревожена. Мэдди отошла поговорить с мужчинами, но вскоре вернулась и начала тихо рассказывать Шекс обо всём этом.
— Действительно, это очень странно, — сказала она.
— Я с трудом поверила своим ушам, когда услышала, о чём она говорит, — согласилась Шекс. — Она определённо говорила так, как будто разбиралась в вопросе.
— Джей Би так и сказал, — согласилась Мэдди. — Он сказал, что она давала самые невероятные ответы; он действительно забыл, что она — всего лишь ребёнок. Он говорит, что не понимает, как это могло быть чем-то, о чём она услышала от студента. Она высказывала своё мнение так, как будто оно было её собственным, и когда она отвечала на тот же вопрос во второй раз, она сформулировала ответ по-другому. И при таком знании предмета, которое она продемонстрировала, можно подумать, что она знает о химии гораздо больше, чем могла бы выучить за шесть недель. И о физике тоже, хотя она вообще её не изучала.
