***

Первейшей задачей любой диверсионно-разведывательной группы, работающей под чужим флагом, является не попасть под «раздачу» от своих же братьев по оружию при выходе на задачу и, что особенно неприятно, при возвращении с неё. Как это случилось на киноэкране с героем Леонида Быкова «Маэстро» при полете на разведку в тыл противника на трофейном Мессершмите, отделавшимся в итоге небольшим «бланшем» с компенсацией в виде фронтовых … грамм, и происходило сотни раз на реальной войне с куда более печальными последствиями. Поэтому утром мы спешить не стали, просто прикрыв султанские доспехи и янычарскую форму длинными плащами и встроившись верхом в пешую колонну приданных морпехов, которые спокойно довели нас до стены Константина. Теперь нам предстояло дождаться переполоха на правом фланге и разыграть небольшой спектакль с атакой ворот изнутри и прорывом в сторону Едикуле.

Атака основных сил не заставила себя долго ждать, начавшись точно по плану, и выждав для верности около часа, мы приступили ко второму акту «марлезонского балета». Наблюдатели на башне присутствия вражеских войск в поле зрения не фиксировали, но работали мы на совесть, не позволяя себе схалтурить ни на грамм. Вначале рота морпехов открыла беспорядочный огонь в воздух и по каменной стене, изображая бой охраны с прорывающейся группой турок, потом интенсивность стрельбы начала снижаться, и Аббас, взятый в этот раз на задание, принялся вместе со спецназовцами из числа казаков кричать «алла», имитируя атаку янычар. И вот только после этого, ворота распахнулись и мой отряд, скинув маскировку, двинулся на прорыв, а группа морпехов принялась нас преследовать бегом, немного продвинувшись вперед из ворот и паля в спину холостыми зарядами, отчего пара ряженых казаков даже завалила лошадей, будто их подстрелили, и была пленена. Дальше у нас был только один путь, вперед.

Выбрав, чтобы не заплутать, дорогу вдоль крепостной стены, мы двинулись галопом к Едикуле, сметая со своего пути достаточно многочисленных в этой части города прохожих, которые едва успевали отскочить на обочину и упасть ниц, лицезрев перед собой своего повелителя в сверкающих доспехах, с обнаженным, похожим в лучах утреннего солнца на прирученную молнию, мечом Османа.

Не прошло и четверти часа, как мы, подняв клубы пыли, оказались у Воротной башни и Аббас, которого я заставил с вечера тренировать эту фразу до хрипоты, гаркнул не терпящим возражения голосом пялящемуся на нас часовому:

– Ты что ослеп, сын ишака. Открыть ворота повелителю!

Сомнений в том, что такой наглый подход прокатит, у меня практически не было. Так в итоге и произошло. Часовой растормозился, заорал истошным голосом и после небольшой паузы ворота пришли в движение. Наша кавалькада проследовала внутрь крепости и Аббас продолжил рыча раздавать команды в окружающее пространство:

– Собрать гарнизон крепости. Пошевеливайтесь, верблюжьи отрыжки! Где комендант?

Наша группа всё это время не переставала хаотично двигаться по кругу, поднимая пыль, не позволяя внимательно рассмотреть себя и, наоборот, давая себе возможность оглядеть внутреннее пространство крепости и определить приоритетные цели для первой, сокрушительной и обескураживающей атаки.

В целом, внутреннее устройство крепости не поражало воображение. Плац, пара деревянных казарм из которых выбегали солдаты, небольшая мечеть и отдельное строение непонятного назначения. Понятно, это ведь не самостоятельная крепость, а всего лишь воротное укрепление, так сказать, барбакан изнутри, использовавшееся последние пару сотен лет в основном в качестве тюрьмы. Плац быстро наполнялся турецкими солдатами, пытающимися изобразить подобие строя, и вот, наконец, появился дородный комендант крепости, которого было легко отличить по внешнему от его подчиненных, на бегу приводящий форму на себе в порядок. Пора.

– Алла! – во всю мощь своих легких, затянул я боевой клич, служащий нам сигналом к атаке.

Турки инстинктивно подхватили мой крик и в этот момент очереди Галилов и пули обычных пистолетов принялись рвать их тела, а в дальние углы плаца полетели ручные гранаты. Крепость погрузилась в локальную преисподнюю.

***

Небольшой, штыков в двести-двести пятьдесят, гарнизон крепости организованного сопротивления практически не оказал и был полностью уничтожен минут за двадцать, с учетом выковыривания двух групп из Пушечной и Тюремной башен. Нам даже не понадобилась помощь приданных подразделений, которые добрались до Едикуле с языками на плечах, когда всё уже закончилось. Силу гарнизона крепости я переоценил, но в таком деле всегда лучше перебдеть, чем недобдеть. Назначив командира одного из пехотных батальонов комендантом и отправив второй батальон с ротой морпехов на зачистку прилегающей территории, я занялся осмотром местных достопримечательностей.

По большому счету, почти ничего интересного в крепости не оказалось. Сокровищницу давным-давно перенесли в Топкапы, оставив в одноименной башне только бумажный архив, наваленный на деревянных стеллажах безликими кучами, резко контрастировавшими с воспоминаниями об идеальном порядке, царившим в орденской библиотеке на Мальте. О былом предназначении Тюремной башни напоминали лишь несколько пустых камер с висящими на стенах ржавыми кандалами и только в отдельно стоящем здании на плацу меня поджидал сюрприз в виде одного, единственного пленника. И этого пленника я сразу узнал.

Такая уютная и любимая султаном Мустафой Третьим жизнь, наслаждаться которой он начал всего лишь шестнадцать лет назад, уже разменяв к этому времени пятый десяток на своем персональном календаре, стремительно рушилась прямо у него на глазах и он, ещё буквально несколько часов назад, всесильный (ну почти) повелитель огромной империи, раскинувшейся на трёх континентах, никак не мог на это повлиять.

Жертва жестоких правил, царивших при дворе повелителей правоверных, шехзаде Мустафа, сын свергнутого в 1730 году султана Ахмеда Третьего, провел в кафесе (отдельном отделении гарема) в полной изоляции двадцать семь лет. Вынужденным затворникам запрещалось общаться с кем-либо, кроме специальных слуг и стерильных наложниц, а у стражи, охранявшей кафес, были подрезаны языки и проколоты барабанные перепонки. Условия, мягко говоря, не способствующие полноценному развитию и сохранению психического здоровья наследников престола, и если затворнику всё же удавалось выйти наружу и стать султаном, то самостоятельно управлять государством такой правитель был не в состоянии.

За более чем двухвековую историю «золотой клетки», многие её обитатели были казнены, стали жертвами заговоров или сошли с ума. Например султан Мурад Четвертый отличался паталогической жестокостью, а его брат Ибрагим вообще боялся покидать пределы кафеса и став в итоге, после гибели Мурада, султаном, пустился во все тяжкие, будто пытаясь наверстать упущенное. В противоположность этому, Сулейман Второй, отсидевший в клетке почти четыре десятилетия, стал аскетом и увлёкся каллиграфией, и уже взойдя на престол много раз порывался вернуться обратно, чтобы продолжить в уединении заниматься любимым делом.

На этом фоне, можно сказать, что Мустафа отмотал свой срок, практически, безболезненно. Он не сошел с ума, не стал маньяком или пьяницей. Единственным следствием проведенных в заточении долгих лет, был постоянный страх отравления и чрезмерное увлечение астрологией. А в остальном, это был легко внушаемый, скромный, любящий физические упражнения, трудолюбивый, сравнительно целомудренный и необычно (для султана) великодушный человек, который на радостях от восхождения на трон значительно сбавил долговую нагрузку на подданных.

Знаний и кругозора для самостоятельного управления огромной империей у султана, естественно, недоставало, поэтому основной его функцией, было утверждение решений государственного совета, а особой страстью, стало издание фирманов (указов), регулирующих ношение предметов одежды, и выходы инкогнито в народ для проверки исполнения своей монаршей воли.