В 2022-м у нас с тобой случился юбилей. Красивая круглая дата, в точности которой я теперь не особо уверена. Знаю только, что близко к НГ и чуть раньше моего ДР, то есть дня за три-четыре до 28-го декабря. В этот день, пожелавший остаться инкогнито, мы с тобой познакомились. В декабре 1992-го. То есть на декабрь 2022-го 30 лет как назад. Нехитрая математика. Солидный юбилей, о котором мы не только не вспомнили, но даже и не подумали, что надо о нем вспоминать.

Мы не были никогда большими отмечальщиками каких-то там дат (быть может, чуть-чуть по первой – день росписи в ЗАГСе, венчание), а с возрастом и подавно. Не знаю, как это бывает с другими, но нам в нашем "с возрастом" все реже хотелось оглядываться на пройденный путь. И не потому, полагаю, что мы оптимистично ожидали много чего еще впереди, не потому, что там, позади, не было ничего особенно интересного, не потому, что мы спешили это "позади" скорее позабыть. Нам было просто не особо когда. Жизнь наша всегда была довольно активна и если не била ключом, то точно уж никогда не давала скучать.

И так вот, за этой активностью, в декабре 2022-го мы даже не вспомнили о трех десятках лет нашего ежедневного, неустанного, кропотливого другдругаузнавания.

Но если так подумать, чем 30 лет важнее 20-ти иль 10-ти? Все три как будто круглые. Однако не круглость мы чтим в юбилее, а то, что за нею стоит. За тридцатью стоит, очевидно, значительно больше. Она, очевидно, весомей.

И все же меня в ней волнует другое. То, что позволило ей состояться.

Мне хочется вынуть из внушительного объема воспоминаний те, вероятно, немногочисленные, но очень ценные бусины, которые вместе составят невероятной красы и прочности ожерелье. Мне хочется сделать себе этот странный подарок задним числом на обойденный нашим вниманием наш юбилей и все последующие отпущенные нам юбилеи. Мне хочется нащупать и разглядеть подробно те звенья, что составляли и крепили нашу связь так много лет. Мне хочется понять, как мы сумели, и, может быть, еще понять зачем. И первой бусинкой-заделом в этом грядущем ожерелье из воспоминаний станет само мое желание его собрать. Я вижу, как нанизываю эту бусинку на шелковую нить, и предвкушаю, что по окончании работы, буду носить это изделие с немалым удовольствием, а может, даже с гордостью.

Куда поставить ударение в слове "несказанности" читатель по прочтении решит, а я начну, пожалуй. Начну с избитого, забитого, но все еще немаловажного в любых довольно близких отношениях – признания в любви.

Их было немало в нашей совместной истории, произнесенных в разных ситуациях по разным поводам на самый разный лад. И все же мы умудрились не низвести их до уровня приветствия/прощания, как это можно наблюдать в американских фильмах.

Моих, должно быть, было больше. Они зачастую рвались из меня просто, без спроса, на сильных эмоциях. Твои же, как мне ощущалось, зачастую стеснялись, стыдились чего-то, как если бы ты не хотел показать свою слабость. Поэтому, видимо, я запомнила четко только одно из них, самое первое.

Мы ехали в машине. Ты просто повернулся ко мне и сказал: "Блин, я все больше и больше влюбляюсь в тебя". Я была застигнута врасплох. Я не знала еще, как относиться к этим едва зародившимся отношениям, не рассмативала их как нечто длительное и серьезное. Я не знала, что чувствую к этому человеку, сидящему рядом. И вдруг это "влюбляюсь". Ты сказал это искренне, чувственно, может быть, даже более чувственно, чем полагалось мужчине. В твоем голосе слышались страх и отчаяние, а в глазах читалась надежда. Это было чем-то новым для меня, чем-то мощным, от чего не отвертеться. Я тогда пролепетала что-то несуразное в ответ и неравноценное. Что-то типа "контролируй свои чувства". Сумничала в общем. Мой черед еще не наступил.

А потом я с удивленьем обнаружила, что когда психую и лютую, ты не отвечаешь в том же духе, ты молчишь и терпеливо ждешь, когда мой псих сойдет на нет. После этого ты начинаешь говорить или не начинаешь. Это тоже было новым для меня. Трудно представить, куда бы меня занесло, если бы я получала достойный отпор не в виде молчания, а равноценного психа. Как ни парадоксально, но твое неговорение действовало на меня куда как усмирительней, чем самый вразумляющий твой спич. Ты не то чтобы умел слушать, не то чтобы ты слышал, но определенно давал выговориться, выплеснуть накипевшее/наболевшее, словом, служил в тот момент громоотводом.

Ты никогда, за редким исключением, не жаловался на душевные муки-стенания, очень возможно, из-за того же страха – показаться слабым. Однако часто, почти ежедневно говорил о неполадках в теле. Психосоматика. Мой – псих, твоя – соматика. Мы в этом смысле были идеальной парой.

Еще одна твоя несказанность всегда вызывала во мне почти благоговейное уважение. Что бы ни происходило между нами, до какой бы степени накала или заморозки ни взлетали наши отношения, ни один из наших близких и далеких не узнал бы от тебя об этом. Что касалось семейных секретов ты был просто могила, из которой даже мне надо было хорошенько постараться что-то выкопать. Я всегда испытывала жуткую неприязнь к болтливым мужчинам, обсуждающим своих жен и подруг с каждым встречным и поперечным. Мне казалось, что в них есть что-то очень бабское, что и женщину в общем не красит. За тобой я такого грешка не приметила. Как-то так естественно у тебя получалось не ходить в эти степи, словно это был жизненный принцип.

Можно, конечно, по-разному посмотреть на твои эти фишки, дать им разное толкование. Но мне нужен жемчуг, который я смогу нанизать на свое ожерелье. Посему мой вердикт – с тобой можно в разведку, потому как в тебе есть взвешенность, терпеливость, надежность.

Я всегда была довольно импульсивна, что, разумеется, не всегда было на пользу, причем не мне одной. Тревожная новость, и мне в тот же миг надо куда-то бежать, спасать кого-то иль что-то, да хоть бы и весь белый свет. Нет бы сесть и подумать, а так ли мое участие в самом деле необходимо, я прямо сходу несусь сломя голову, чтобы не дай бог не опоздать куда-то примчаться до того, как все станет плохо и непоправимо. Надо ли говорить, что, как правило, эта моя импульсивность никого не спасала, ничего не решала и никуда не вела. Разве что давала мне некое самоуспокоение, мол, я сделала все, что могла.

Трудно представить, как тебе, неспешному, рассудительному, осторожному, практически неспособному на импульсивность, как минимум, в трезвом уме и в твердой памяти, жилось с таким тревожно-непредсказуемым существом в качестве второй половины. Не то чтобы ты скрывал свое раздражение по этому поводу, оно отчетливо читалось на лице и в голосе, нет, но ты никогда не дожимал меня своей рассудительностью, практически идя на поводу у всех моих порывов. Это не далает мне чести, разумеется. Но речь не обо мне.

Я четко помню, как ты ходил со мной кормить и спасать всех тех многочисленных брошенных и бездомных животных, которые обитались где-нибудь по соседству или же просто попадались мне не глаза. И это несмотря на то, что по своему воспитанию и, как принято говорить нынче, бэкграунду ты не был к этому ни склонен, ни приучен.

Я вряд ли когда-то забуду тот страшный и черный период, длиною не менее десяти лет, когда мне чуть не в ежедневном режиме приходилось вызволять мою маму из ее беспробудного алкоголизма, а порой рисковать своей жизнью, защищая ее от безбашенных собутыльников. Ты всегда шел со смной, когда мог, хоть нисколько не верил в полезность таких вызволений и, надо сказать, обоснованно. А когда тебя не было рядом, то был против категорически моих похождений туда. Я, конечно, не слушала, шла на "мины", словно одержимая, за что ты потом отчитывал меня строго.