– Как по-твоему, не пора ли накладывать на себя руки? – попытался пошутить он. Энн не удостоила идиотскую идею ответа, но взгляд ее был полон сочувствия. – Ну, почему ты не остановила меня пораньше, когда я еще играл? Не знаю, сумею ли я даже пребывать в одном времени с ней после сегодняшнего вечера, – простонал он. – Боже, она будет считать меня круглым идиотом. Но, Господи Иисусе, Энн, – воскликнул Джимми, – он же священник! Ладно-ладно, очень симпатичный священник, не то что длинный уродец с дерьмовыми мозгами…

Энн остановила его, приложив палец к губам. Она могла бы сказать ему уйму всякой всячины: заставить кого-то любить себя невозможно, половина мирских горестей как раз заключается в том, что кто-то хочет того, кто не хочет его, и что недостижимость цели является могучим афродизиаком. Наконец то, что он, Джимми, очень милый, умный, располагающий к себе мужчина… Но все это не помогло бы. Она спустилась к нему на ступеньку, припала головой к его груди и обняла, удивившись размеру его тела.

– Иисусе, Энн, – прошептал он над ее головой. – Он ведь священник. Это нечестно.

– Да, нечестно, мой дорогой, – заверила его она. – Но честно в любви никогда не бывает.

В те ночные часы доехать назад в Аресибо можно было менее чем за час. И, заезжая на стоянку, Джимми понял, что уже отрыдался и отверг желание напиться, каковое посчитал слишком драматичной реакцией на ситуацию. В конце концов, София никогда не подавала ему малейшего повода для надежды. Он все придумал себе, и ничего более. Опять же, что было известно ему об Эмилио? Священники тоже люди, напоминала ему Эйлин Куинн, всякий раз, когда он являлся домой полный почитания и трепета перед героем. Сан не делает человека святым. Во всяком случае, в других конфессиях священники женятся и заводят детей.

Черт, ругнулся он. Это же всего лишь одна песня. А я уже навоображал их семейной парой с детьми! Не мое это дело.

И все же он не мог изгнать из памяти их песню. Он словно бы видел… О сне не могло быть речи. Он попробовал прочесть несколько страниц, но так и не сумел сосредоточиться и зашвырнул книгу в дальний угол комнаты.

Потом попробовал что-нибудь найти в буфете, и пожалел, что не воспользовался любезностью Энн, предложившей ему взять с собой какие-то остатки от трапезы.

Наконец он решил воспользоваться предлогом, под которым рано откланялся из гостей, и связался с системой радиотелескопа, открыл журнал наблюдений и нашел место, на котором остановился в пятницу вместе с Софией, намереваясь проложить себе путь в неловкой ситуации, ожидавшей его утром в понедельник.

В 3:57 пополуночи, в воскресенье 3 августа 2019 года, Джеймс Коннор Куинн снял с головы наушники и откинулся на спинку кресла, мокрый как мышь и хватая ртом воздух, пребывая теперь в полной уверенности, однако, все еще неспособный поверить в то, что на всем белом свете это знает только он один.

– Христе Боже, – простонал Джимми, встречая будущее обращением к прошлому. – Пресвятая Богородица!

Потерев глаза и причесав пальцами свою растрепанную и взлохмаченную шевелюру, он несколько мгновений просидел, глядя в пространство. А потом позвонил Энн.

3 августа 2019 года

– Ты шутишь, – прошептала Энн в трубку. – Вот что, горошек, ты звонишь мне в четыре чертова утра, и если это розыгрыш…

– Я серьезно.

– Ты кому-нибудь еще говорил?

– Нет. Ты первая. Мать потом убьет меня, но я хотел прежде всего сказать об этом именно тебе.

Энн, стоявшая голышом в темноте, улыбнулась и мысленно извинилась за это перед миссис Куинн. Джимми снова заговорил:

– Разбуди Джорджа, пусть подключится к сети виртуальной реальности. Я позвоню также Эмилио и Софии.

Энн ничего не сказала, однако Джимми понял причину ее молчания.

– Это сделала их песня. Я никак не мог выбросить ее из головы, и когда посмотрел на сигнал, он сразу же напомнил мне какую-то музыкальную запись. Я решил, что, если это музыка, я узнаю ее, и тогда пойму, откуда она исходит. Поэтому я пропустил запись через цифровую звуковую программу. Энн, она не похожа ни на что из того, что я когда-либо слышал.

– Джимми, a ты точно уверен в том, что это не какая-нибудь незнакомая тебе музыка – музыка Южной Осетии, или Норвегии или какого-либо еще далекого уголка планеты? Мир-то велик.

– Энн, я только что потратил целых три часа на проверку и поиски подтверждения, пытаясь доказать обратное, и музыка эта оказалась действительно и подлинно, абсолютно инопланетной. Это не отражение, не пиратская станция, не корабль наркоторговцев, не военная база. Точно чужой сигнал… я получил подтверждение из Голдстонской обсерватории, но там никто еще не работал с этим сигналом. Это музыка, Энн, и музыка внеземная. И знаешь еще что?

– Боже, Джимми, не дразни! Так что же?

– Это наши соседи. Мы подслушали удивительно громкую вечеринку, происходившую возле звезды альфа Центавра, находящейся всего примерно в четырех световых годах от нас. То есть практически за соседней дверью.

– Вот это да. Вау. Джимми, а не следует ли тебе сообщить об этом по официальным каналам?

– Пока еще нет. В данный момент информация принадлежит мне. И я хочу в первую очередь познакомить с ней своих друзей. Словом, чтоб можно было говорить громко, поднимай на ноги Джорджа, и включайте сеть.

– Нет, послушай меня. Если сигнал подлинный, виртуальная реальность не подойдет, мне нужна настоящая. Скажи Эмилио, чтобы шел к нам. По дороге прихватим Софию и приедем к тарелке. Мы выедем минут через двадцать пять и будем у тебя в… – Она обнаружила, что неспособна сложить два числа. В голове ее воцарилась пустота. Боже мой. Музыка. В четырех световых годах от нас.

– Так, около шести, – сообразил Джимми. – Хорошо, жду вас. И вот что, Энн…

– Ага, поняла, привезти еды. По дороге заедем в «Сеньор Донат».

– Нет. Впрочем, ладно, хорошо. И спасибо. Я как раз это хотел сказать. За вчерашний вечер.

– Ну, если такая новость послана мне за то, что я тебя поддержала, тебе не о чем волноваться, дорогой. Будем у тебя через два часа. И вот что еще, Джимми: поздравляю. Это фантастика.

Ясным, прохладным, но еще бледным утром автомобиль с Эдвардсами и их пассажирами въехал на стоянку, на которой рядом с будкой сторожа находился только «фордик» Джимми.

– Частный тур, мистер Эдвардс? – спросил тот, когда они заглянули внутрь.

– Нет, Джимми Куинн хотел что-то продемонстрировать нам, и мы договорились с ним приехать пораньше, когда здесь меньше народа, – проговорил Джордж. А Энн с невинной улыбкой вручила сторожу пару пончиков.

Целую ночь не смыкавший покрасневших глаз Джимми был слишком заведен для того, чтобы замечать собственную усталость. Как только все разместились в его крохотной кабинке, он схватил пончик, поданный ему Энн, и прикончил его в два укуса, пока включал запись.

Музыка была в основном вокальной. Пение сопровождали ударные и, кажется, духовые, о чем, впрочем, судить было сложно из-за шума, которого оставалось еще немало, хотя Джимми успел уже отфильтровать какую-то часть. И музыка эта не была человеческой. И тембры, и голоса были попросту иными, и разницу эту Джимми не мог описать словами.

– Я могу вывести на экран звуковые сигнатуры, которые покажут графически разницу между их голосами и нашими, – сказал он, – так как можно показать, каким именно образом голос скрипки отличается от трубы. Но не знаю, как словами объяснить это различие.

– Понимаю, что мои слова звучат ненаучно, но это просто улавливается на слух, – согласилась Энн. – Это как отличить голос Ареты Франклин[36] от чьего-то еще по одной ноте. Это просто другая музыка.

Сначала они все слушали и слушали, заново повторяя музыкальный фрагмент, всякий раз вздыхая, когда сигнал терялся в шумах статики как раз тогда, когда музыка начинала казаться им совершенно чудесной. Наконец после третьего раза Энн сказала: