Стоп! Что происходит? Марк… Александрович… Он скидывает халат и садится перед Мишкой на стул. Очень близко. Ай, какие же у него плечи!

У Кости совсем не такое тело. Он… Он тощий, сутулый. Если честно, когда уехал Марк, я думала, что больше никогда не буду с мужчиной. Мне все были противны. А Костя… Костя не настаивал.

И даже когда мне запретили половую жизнь в беременность, он уверял меня, что потерпит. Подождет. Что не это для него главное. А потом были тяжелые роды и восстановление после них. Потом я поняла, что меня раздражает, а не возбуждает вид моего мужа.

В общем, я решила, что у меня, наверное, гормональный фон изменился и я теперь того… асексуальная. Я серьезно так думала. До этой минуты.

Но вот сейчас я стою и, задержав дыхание, смотрю, как мой сын несмело трогает рисунки на руках своего отца. И понимаю, что готова многое отдать, чтобы вот так же касаться его предплечья, чтобы вести кончиком пальца по вот этой линии, ведущей на плечо, уходящей на шею…

Ах! Марк! Что же ты наделал, Марк? Как же теперь жить?

И тут он что-то шепчет Мишке и морщится. А тот гримасничает в ответ. И у меня все замирает внутри. Боже! Как же вы похожи!

Как же хорошо, Захарский, что ты не видишь сейчас вас со стороны. Хорошо? И тут я впервые думаю… А что было бы, если бы Костя мне не рассказал?

8 глава

Марк

– Так, – поднимаюсь со стула, поворачиваюсь к Катерине.

Черт! Ну что ж ты такая… Стискиваю зубы, отворачиваюсь вроде как за халатом. Не могу ее видеть. Ее расстроенные глаза, ее дрожащие губы, тонкие пальцы, которыми она нервно царапает свою ключицу. Катя! Коза ты…

– Так, – начинаю снова, – вам медсестра рассказала план на завтра?

– Д-да, – она судорожно кивает и тут же отрицательно машет головой. – Нет! Нет, еще не успела. Наверное, – смотрит на меня жалобно и с надеждой.

Что ты хочешь услышать, Катя? У твоего сына рак. Одна из худших его форм. Я уже сейчас могу сказать тебе, что ты сюда приехала месяцев на восемь. Это если тебе повезет, и там нет неоперабельных метастазов.

– Значит, анализы будут готовы сегодня после трех, но там, скорее всего, ничего неожиданного, у вас же из поликлиники свежие, – надеваю халат, убираю руки в карманы.

Так легче бороться с желанием обнять ее, прижать к своей груди и рассказать ей, какая она сволочь. Надо же, как меня кроет… А ведь мы с ней так нормально и не поговорили тогда. Выдыхаю. Продолжаю:

– Если ничего страшного мы не увидим, то завтра берем вас на биопсию и, скорее всего, постановку зонда.

– Постановку чего? – Катя хмурится.

– Зонд, – повторяю ей. – Ты наверняка видела у детей здесь, через подключичную вену выведено.

– А, подключичка, – хмурится Катя.

– Нет, – качаю головой. – Мы ставим зонд напрямую в сердце. Это для химиотерапии. Так эффективнее.

– Что? – Катя медленно оседает на кровать. – Но… – вскакивает. – Марк… Александрович…

Запинается! Твою ж… Я для нее Марк Александрович! Не могу…

– Катерина, – стискиваю руки в кулаки, опускаю взгляд, нет, не буду называть ее по отчеству. – Точный диагноз вашего сына вам назовут завтра, – смотрю куда-то в стену над ее головой, не могу смотреть в глаза. – Но химиотерапия ему понадобится. Не переживайте, – набираюсь сил и перевожу взгляд на ее лицо, – операция по постановке зонда – это несложная отработанная процедура. Лично я их делаю не меньше трех каждый день.

– Но, Марк… Александрович, – опять спотыкается на отчестве, – это же просто ушиб! Почему вы так уверены? Наши врачи нам ничего такого не сказали…

– Я без биопсии не могу вам сказать ничего более конкретного.

Могу на самом деле. Почти все сказать сейчас уже могу. Только политика отделения такова, что объясняться с ней будет завтра Борисов. Думаю, что, наверное, попрошу у него поприсутствовать при разговоре как лечащий врач.

Катя всхлипывает. Смотрю на нее и понимаю, что больше всего на свете хочу сейчас взять ее в охапку и прошептать ей в макушку: «Успокойся. Ты должна быть сильной!» Пообещать, что буду рядом. Черт. Да я и так, и этак буду рядом!

Нет… Не могу. Разворачиваюсь, иду к выходу из палаты.

– Марк Александрович, – кричит мне вслед.

– Катя, – замираю, оборачиваюсь, – не зови меня по отчеству, пожалуйста.

Катя

«Не зови меня по отчеству». Да как же… Как?

Оседаю на кровать рядом с Мишуткой, прижимаю его к себе и мысленно улетаю в те времена, когда вот этот татуированный дядька доктор был для меня просто Марик. Он всегда злился, когда его так называли другие. Разрешал только мне. Наедине. Шепотом.

Грудь больно обжигают воспоминания, желудок завязывается в тугой узел, а из горла сам собой вырывается болезненный вопль. Сын смотрит на меня недоуменно, а я, стараясь скрыть слезы, беру его на колени.

– Все будет хорошо, малыш, – чуть покачиваю моего красавчика, – дядя доктор сказал, что все будет хорошо.

– Дядя холосый, – тянет Миша, а я плотнее прижимаю его к себе, вдыхаю запах его волосиков.

Дядя… «Не зови меня по отчеству…» Он вечно ссорился со своим отцом. Из-за мачехи.

Мама Марка умерла от рака легких, когда тот был подростком. Отец почти сразу привел в дом другую женщину. Марик был уверен, что эта связь началась еще при жизни матери… Винил отца, что именно из-за его измены мама не хотела жить, не хотела бороться с болезнью.

Не знаю, была ли в этом хоть доля истины, но мачеху Марк люто ненавидел. Особенно когда она, как покойная мать, пыталась звать его Мариком.

Озлобленный на весь мир подросток, кажется, все совершал не благодаря, а вопреки. Но как совершал!

Его отец был простым водителем. Вечно отсутствовал дома. Мачехе до него не было никакого дела. Марк был полностью предоставлен сам себе. И он очень специфически пользовался своей вседозволенностью. Кажется, в четырнадцать он заявил, что будет великим ученым и найдет лекарство от рака.

Наверное, так и началась его карьера. Все кружки в школе, все дополнительные занятия, все возможные бесплатные курсы при городском центре образования. Он собрал все. В одном из таких кружков мы, кстати, и познакомились. Мы со Светкой занимались перед областной олимпиадой, Костя просто так вечно терся рядом с нами, а Марик… Марик, кажется, знал ответы на все вопросы. И был так не похож на всех, кто меня окружал.

Уже в девятом классе решил, что будет поступать в медицинский. И действительно же подал документы. Ох, как тогда орал на него отец! Мужчина, накрученный второй женой, кричал, что ни копейки не даст на поступление. И ни дня не будет содержать тунеядца-сына.

Марк просто молча сходил на экзамены. А потом, когда уже стало ясно, что он прошел, поехал, прописался к своей бабке в область и подал заявку на общежитие. Он был настолько ярким студентом, что ему не отказали. Переехал в общагу и больше, насколько я знаю, ни разу не разговаривал с отцом. Никогда.

Хотя… Все ли я о нем знаю? Тогда, в детстве, мне казалось, что вся его жизнь у меня как на ладони. Учились в параллельных классах, гуляли в одной компании, потом вузовская тусовка, зависания на квартире. Сколько я себя помню, рядом всегда были Марк, Светка и Костя. Но того, что потом случилось, я не могла предположить.

В страшном сне не могла себе представить, что Марк променяет меня на деньги. Хотя это же было так очевидно. У него была великая цель, и он рвался к ней изо всех сил. И это был просто очередной этап. Конкурс и ординатура в Лондоне. Ординатура, за которую он заплатил отказом от меня…

Ирония заключалась в том, что он продал два по цене одного. Думал, что бросает меня, а бросил еще и сына, о котором тогда не знала даже я. Но теперь я ему уже не скажу. Теперь Мишенька Свиридов для него просто пациент.

Всхлипываю, утираю со щек слезы.

– Обед! – несется из коридора.

– Мишка, – сжимаю сына с шутливым восторгом, – еду принесли!