Чуносова

Ольга Александрова

УЗЕЛКИ

Повесть в новеллах

За елкой (Начало)

– Олюшка, пойди капустки набери. И вечерять будем. – сказала бабушка, выйдя из-за ситцевой занавески, отгораживающей печной угол, где они готовили еду, от комнаты. Широкая в кости, баба Зоя с почти генеральской осанкой несла от беленой печки их скромный ужин, держа горячую кастрюлю с вареной картошкой в крепких, узловатых руках.

Печка была без полатей, с одной только плитой. Такая же простая, как и весь бабушкин бревенчатый домик в три окна. Не то что у соседки, тети Люси. Соседская печь возвышалась белой громадиной в просторной комнате пятистенного дома в шесть окон и на печную лежанку, полати, как ее называла баба Зоя, вела маленькая деревянная лесенка в три ступени.

Раз в неделю они с бабушкой ходили к тете Люcе за молоком. У соседей была корова, а у бабушки только бодливая коза Нюрка. На козу сена надо меньше, говорила бабушка, а молоко почти такое же вкусное. Но Оля, выросшая на юге, раньше коз вообще не видела и потому козье молоко не любила. Так что, когда Олю привезли на год к бабушке, они стали покупать раз в неделю молоко от соседской Пеструхи. Они заходили в теплые сени, и пока объемная и говорливая тетя Люся разговаривала с бабой Зоей, Оля смотрела через дверной проем на печь и котят, играющих на огромных полатях.

Она слезла с кровати, стоящей у стены, и схватив миску, выскочила в холодные сени. От пола тянуло стужей и даже в толстых носках из козьей шерсти ноги застыли почти сразу.

– Ольга, куда пошла-то босиком! Заболеешь. – крикнула вслед бабушка.

– Не, я быстро, – ответила Оля, плотно прикрывая дверь в комнату.

В сенях пахло сеном из пристроя, курами и козой. Однорогая Нюрка топталась в клети за дверью и пугала кур, которые похлопывали крыльями на насесте.

Ведро с квашеной капустой стояло под крохотным окошком и было единственное, что Оля могла рассмотреть в сером сумраке сеней. Она отодвинула тряпку, которой было накрыто ведро, пробила кончиками пальцев тонкую корочку льда и стала быстро накладывать холодную квашеную капусту в эмалированную миску. От ядреного запаха рот наполнился слюной и в животе заурчало. Набрав в щепотку ледяное лакомство, она отправила ее в рот и захрустела, перебирая застывшими ногами. Еще пару щепоток отправилось следом, пока, наполнив миску, она не нырнула обратно в комнату.

– Ведро-то закрыла?

– Ой, забыла. Я щас, быстро.

– Тапки одень! Вот беда на мою голову.

В комнате уже пахло нарезанным луком. Бабушка поставила на стол, покрытый клеенкой в голубую клеточку, две глубокие тарелки с дымящейся картошкой, густо сдобренной сливочным маслом. Масло по две пачки в месяц бабушке выдавали в Молочном институте, где она работала гардеробщицей и вкуснее этого масла Оля в жизни не ела.

Оля поставила миску на стол и сунув застывшие ноги в тапки, посыпала квашеную капусту порезанным кружочками луком, пока бабушка, встав перед большой иконой, висящей в углу над Олиной кроватью, быстро шептала молитву и обмахивалась крестом.

– Ба, а почему ты в Бога веришь? Ты же комсомолкой была?

– Молодые все комсомольцами были.

– А ты в церковь почему не ходишь

– Мы не ходим в церковь, мы староверы. В этой церкви одно думы про богатство-то, и от Бога то они отвернулись. Вот к дедушке поедем весной, увидишь, как мы молимся.

– А дедушка – это мамин дедушка?

–Мамин. А твой прадедушко.

–А он тоже старовер?

– Он настоятель скита, они в общине живут, под Череповцом. Ешь давай, картошка остынет. А потом я тебе наверхосытку шаньги положу.

– А варенье есть?

– Дедушко меда прислал, лучше варенья будет.

– Ба, ну дай варенья. Смородинового. Ну ба, пожалуйста.

– Вот сластена-то. Доедай картошку. Сейчас чайку налью и достану тебе варенье.

Бабушка пошла в печной угол и, отодвинув ситцевую занавеску, достала с полки банку смородинового варенья. Не зря она ворчала. Сахар был дорог, а Оля упросила ее купить четыре лишние пачки сахару для варенья этим летом, когда толстые грозди черных ягод усыпали старые смородиновые кусты, растущие в саду за яблоней. Высокая и жилистая, в серой вязаной жилетке из козьей шерсти, бабушка и сама была похожа на ту старую яблоню в саду и строго вела свое скромное хозяйство.

– Ба расскажи про моего дедушку, про маминого папу.

– Нечего рассказывать. Без вести пропал он, на войне. Сначала в плен взяли, в сорок втором, а там и пропал человек.

– А он герой?

– Все тогда были герои.

– А где его в плен взяли?

– Ольга, ну беда. Да откуда ж я знаю, где-то подо Ржевом. Вот как пиявка прилипла. Пей чаек с вареньем, раз уж выпросила. – Бабушка положила в резную стеклянную корзинку смородинового варенья и нежный запах лета поплыл над столом.

– Ба, а мы елку будем наряжать? Скоро новый год, а мы елку не купили. – Оля облизнула терпкое варенье с ложки и потянулась за оладышком, который баба Зоя называла шаньгой.

– Дорого елку покупать. Вчера на площади в поселке по 10 рублей елки продавали. Это где ж таки видано, десять целковых за елку. Мы лучше в лесу срубим маленькую. – Бабушка оперлась щекой на ладонь и смотрела, как внучка пила чай.

– А когда срубим? – карие глазки Оли с мольбой смотрели на бабушку.

– А штаны твои просохли? Вот ты мне скажи, ты куда пошла-то в такую пургу. Чудом жива осталась. Што я тогда матери сказала бы. Где Оля, а нету Оли. Со школы шла и в прорубь провалилась

– Ну ба. Ну ладно тебе. Не утонула же. Я как в школе учили все сделала. Руки с портфелем в стороны и животом на край. Ну не видно было ее, этой проруби дурацкой.

– С рекой не шутят. Утянет под лед, до весны не найдем. По лаве надо ходить. – сказала бабушка, с тревогой в серо-голубых глазах.

– Ба, по мосту страшно аж жуть. Ветер так его качал, так качал. И тросы все ледяные.

– Ну да, лучше в прорубь. Ладно, ешь, а то шаньги остынут.

– Ба, так за елкой пойдем когда? – не отставала Оля.

– Ну, если одежа суха, то сегодня и пойдем. Сегодня не холодно, градусов двадцать пять не боле. Завтра мороз-то обещали до тридцати. Тогда и дома посидим. Я тя носки вязать научу.

Оля поежилась от восторга и ужаса одновременно. Для нее, выросшей в теплом Краснодаре, идти в лес при двадцати градусах мороза было равноценно путешествию к Северному Полюсу.

* * *

Она собрала после ужина посуду, поставила на печку и забралась с ногами на свою кровать, стоящую у стены. Бабушка мыла посуду в тазике и ставила чистую на полку в углу за печкой. Управившись, бабушка придвинула к столу большие пяльцы на ножках, поправила скол, приколотый к толстой подушке, и начала плести кружево, тихо постукивая деревянными коклюшками. Под этот перестук Оля задремала.

– Олюшка, просыпайся. Пора за елкой идти, – разбудил ее ласковый тихий голос.

Оля открыла глаза и потянулась, зевая. Бабушка сидела на своей кровати и повязывала косынку на голову. На столе горела керосиновая лампа, освещая комнатные сумерки желтоватым ровным огоньком под стеклянной колбой.

– Ну-ка одевайся. Надо успеть до леса дойти, пока облака на небе. А то разойдутся, видно будет как днем и нас тоже будя видно.

– Ба, а почему мы ночью идем за елкой. А днем нельзя?

– Так нельзя ёлки-то рубить в лесу. За это в милицию попасть можно.

– Так мы же только одну, для себя.

– Ну ты это потом участковому рассказывать будешь. Натягивай штаны, а я пока печку скутаю.

Бабушка плотно закрыла заслонку печи. Проверила, надела ли Оля вторые носки из козьей шерсти, а потом помогла натянуть поверх новых валенок, купленных взамен утонувших в проруби, теплые с начесом штаны. Пока Оля завязывала шапку с ушами и запихивала под шапку косички, бабушка повязала на голову серый пуховый платок, надела длинный ватник и перепоясалась толстой веревкой.