Когда я наелась, стало темнеть. Надо двигаться на свет. Карманы заполнены, осталось набрать подол, и можно возвращаться. Я соорудила из подола большой карман, чтобы ежевика не выпадала. Кажется, на лодке я видела пакет, можно будет переложить ежевику туда.
Но лодки на месте не было.
Сначала я подумала, что перепутала место, – но заметила лодку между островом и материком. Унесло течением.
Ягоды выпали из подола, покрыв берег тёмными волдырями. Я собирала ежевику и ела, выплёвывая речной песок.
Переправляя невидимого пассажира, лодка не волновалась о том, как я вернусь в деревню, и подчинялась медленным речным волнам.
Мой крик с острова вряд ли дошёл бы до берега, да и кто бы его услышал.
Скоро ночь; бабушка, наверное, с ума сходит. Если только пораньше не легла спать – и тогда до утра меня никто не хватится.
Я ела ягоды и смотрела, как лодка бьётся о берег напротив. Красные от ягоды руки в темноте казались чёрными.
Я натянула подол платья, измазанный ежевикой, на ноги. Сандалии остались в лодке, и ступни согреть нечем. Но если так сидеть – совсем замёрзну. Я ринулась ходить по берегу, растаптывая рассыпавшуюся ежевику в красный песок.
Неужели никто даже не заметил, что я не вернулась с реки? Никто не будет меня искать?
Я уже ненавидела эту ежевику – за то, что она позвала на остров.
Через час совсем счернело, ноги заледенели. Берега не видно, светятся только несколько окон в избах на яру. Поднимается ветер, и Волга говорит громче. Волны кружат вокруг острова, размывая его края. Пахнет свежей водой, пахнет стихией.
Надо согреться. Я двинулась вправо, но что-то зашумело в деревьях, и оттуда взлетела большая птица. Дед рассказывал, что здесь водятся солнечные орлы. Ни разу его не видела, но сразу поняла: это он.
Орёл сел неподалёку и клевал выпавшую из подола ежевику. Никуда не торопился. Двигаясь от ягоды к ягоде, орёл знал, что только он острову хозяин. Это я влезла сюда без спроса.
На яру погасли почти все окна, кроме одного. Квадратная луна, застывшая на месте.
К темноте быстро привыкаешь. Я смогла разглядеть орла, который, наевшись ягод, сидел на месте и смотрел на меня. Дед рассказывал, что такие орлы могут хватать добычу когтями и долго с ней лететь. Говорят, однажды местные видели, как он утащил зайца. Думаю, для него я слишком тяжёлая, хотя он подходит ближе. Зажмуриться и не шевелиться. Бросило в жар. Я слышала, как орёл ходит вокруг. Через несколько минут всё затихло. Орёл сидел совсем близко и смотрел мне в глаза.
На берегу показались огни. Спустились с яра и направились в сторону острова. Я орала и махала руками в темноте. Дед кричал с лодки, но его не расслышать. Стоять на месте я не могла – и прыгала, как лягушка с красными ягодными лапами.
Бабушка спохватилась, что я пропала, и они с местными пришли искать меня. Когда орёл сел на лодку, болтавшуюся у берега, дел увидел в ней мои сандалии.
Как только мы вернулись на материк, я отдала бабушке ягоды, и она заплакала. В карманах потекла ежевика. Над головой зашуршало – орёл поднимался всё выше, пока не исчез в соснах на яру.
Последняя бабка ведёт внучку домой из бассейна. Делаю финальный круг вокруг здания; пальцы уже не двигаются от холода.
Когда к снегу прибавляется дождь, мальчишки, играющие в футбол на соседнем стадионе, рассыпаются, как колония муравьёв, чьё гнездо посыпают лимонной кислотой. Трое остаются на поле, спасают мячи – разноцветные муравьиные яйца.
В запотевших окнах второго этажа спорткомплекса мелькнул обруч, и больше ничего. Под потолком на лампе повисла розовая скакалка, которую кто-то, закинув повыше, так и не дождался. Из двери выбежала чья-то дочь с обручем, и сторож закрыл за ней дверь. Она шла вокруг бассейна и крутила обруч на правой руке.
Волга пахнет хлором. И немного – ежевикой.
Озеро Бохинь
Словения, сентябрь 2018
Бохинь – гигантский прозрачный глаз неведомого животного. В какую сторону ни пойдёшь, он смотрит на тебя. Нет желания от него ускользнуть, и я беру роль наблюдателя на себя. Теперь я животное, которое смотрит на озеро, животное, которое пришло на водопой.
мне этот тон не нравится, Эверетт
не говоришь, откуда знаешь меня
кто ты
может, никакой не Эверетт?
а, например, женщина по имени Анна?
Не знаю, о каких женщинах ты говоришь, Кира;
я знаю только одну.
Впрочем, ты тоже её знаешь.
Другие женщины всегда доносились до меня издалека.
То будили колокольным звоном,
отчего я вздрагивал.
То верно шинковали слова,
как старый кухонный нож моей матери.
Но ту женщину —
не слышно.
Я слышал её только однажды,
ещё в школе,
когда пришёл на стадион на физкультуру
и полчаса бродил по беговым дорожкам один.
Урок отменили, а мне никто не сообщил.
В ту рань солнце бегало по кругу,
я смотрел,
как легко оно побеждает всё остальное.
Лёг на траву – и, когда задремал,
услышал, как она легла рядом и ничего не сказала,
как неохотно говорит и теперь.
Я боялся дотронуться до этого молчания —
и удивлялся,
что её шаги могут быть такими тихими.
Тогда и всякий раз,
когда наступало это молчание,
я не слышал её,
но знал: она идёт рядом.
ты меня разыгрываешь?
это кто-то из моих знакомых прикалывается, да?
Глажу твой камень,
он становится тёплым.
Положил в правый карман.
Не хочу быть камнем. Особенно тем, который кладёт в правый карман этот непонятный Эверетт. Жду, когда за мной хоть кто-то появится, но – никого. Эверетт, должно быть, стоит на месте, если так долго не может меня догнать.
Ещё утром я была в Любляне – и представить не могла, что сегодня окажусь здесь. Теперь же двигаюсь по берегу Бохиня, делая вид, что умею ходить вокруг озера.
На озере пахнет не так, как у Волги. Вокруг – горы, и запах воды тут задерживается. Его можно скульптурировать.
Щедрость света – удивляет. Я не вижу, отражаюсь ли в озере, но чувствую, как вода плещется на моём лице в свете солнца. Мы проникаем друг в друга, но не влияем друг на друга. Наблюдение прекращается только тогда, когда закрываешь глаза.
Я не знаю человека, который подошёл ко мне. Он высок, как высок его отец или брат. Как высок его сосед и сын. Как высока его жена или гора.
Никогда не замечала, что у всех людей одинаковые лица. В мире слишком много зеркал.
Спросила, как его зовут. Драган. Но и отец Драгана был Драган, и брата его звать Драган, как и мать его. Как всех в его селе, всех в его городе, на его планете.
Он никогда не видел людей с другими лицами. Не называл другими именами. Они все живут, как жили их прадеды. Они знают, где добыть воды, по каким тропам лучше не ходить, и кто принесёт почту завтра.
Почтальона тоже зовут Драган, и он приедет на жёлтом велосипеде. Передаст письмо от Драгана из Ново Место, который пишет, как много яблок уродилось в этом году в его саду, яблок в этом году – уйма. Как он называет парикмахера в салоне у фермерского рынка? Драган. Она стрижёт его так же, как стрижёт Драгана из школы. Как стрижёт Драгана из табачной лавки.
Драган наклоняется надо мной – и я вижу его щетину. Светлую, как щетина его сына. Светлую, как щетина его прадеда.
В глазах Драгана нет ничего чужого. Он смотрит прямо и не сворачивает.
От Драгана пахнет сентябрьским по́том, но не таким слышным, как летом.
Озеро не наблюдает за Драганом, оно его – живёт. Спиной Драган чувствует прохладу воды, но не оборачивается, зная, что наблюдать за ней не нужно. Вода на своём месте, а ты – на своём.
– Что ты делаешь у этого озера, Драган?
Спросил он меня.
