Стук в дверь прервал ее размышления.

— Кто там?

— Это я! — раздался нетерпеливый голос Пиппы.

Она ворвалась и бросилась обнимать Пен. За ней вошел Робин.

Перемежая слова слезами радости, Пиппа объяснила, что не могла ничего сказать родителям — они уехали на прогулку — и потому приехала одна. Потом, повернувшись к детям, спросила с веселой улыбкой:

— Какой же из двух?

— А сама не можешь определить? — задала ответный вопрос Пен с робкой надеждой в глазах.

Пиппа смахнула слезы и присела перед мальчиками, которые больше всего боялись, как бы у них не отняли лакомство.

— Не возьму, не возьму, — весело уверяла она, — хотя сама люблю марципаны… — Потом сказала, обращаясь к Пен:

— Не думаю, что у сына Филиппа могут быть рыжие волосы. А у твоего — отцовские ресницы, верно?

— О, Пиппа! — восторженно воскликнула Пен, обнимая ее. — Ты первая сказала об этом. Первая после меня.

— Теперь и я начинаю различать черты Филиппа, — сказал Робин. — Как я мог не видеть раньше?

— Но как ты сможешь доказать, что он действительно сын Филиппа? — обеспокоенно спросила Пиппа.

Пен взглянула на Робина. Тот еле заметно покачал головой, предупреждая, что даже Пиппа не должна знать об их планах, связанных с принцессой Марией.

— У меня на этот счет есть несколько мыслей, — неопределенно сказала Пен и, повернувшись к Эллен, велела ей принести что-нибудь поесть. — А теперь, — произнесла она, когда за служанкой закрылась дверь, — я вам скажу одну свою мысль по этому поводу… Мне пришло в голову несколько минут назад, что, если мы сумеем вызвать недоверие к Майлзу и его матери, это поможет утвердить права маленького Филиппа.

— Недоверие? Но как? К чему? — спросила Пиппа без особого энтузиазма.

— Я уже начала, — сообщила Пен, усаживаясь на постель и беря на руки своего ребенка, который доверчиво прижался головой к ее груди. — Попыталась намекнуть Нортумберленду, что это дьявольское отродье Гудлоу, которую леди Брайан-стон вместе с Майлзом присоветовали взять в лекарки к королю, использовала в свое время отраву по заказу их семейки. Понимаете? Интересно, не захочется ли герцогу увидеть в их поступке признаки измены или хотя бы коварства? Он ведь страшно любит навешивать всяческие обвинения.

Собеседники молча взирали на нее несколько минут. Потом Пиппа спросила:

— Ты по-прежнему уверена, что леди Брайанстон прибегла к ее помощи, чтобы вызвать у тебя преждевременные роды? Или даже просто… как это называется?., чтобы ребенка вообще не было?

— Да! — с яростью ответила Пен, губы ее скривились. — Она намеренно, с умыслом сделала это, чтобы избавиться от возможного наследника. И еще я уверена, что через эту женщину она способствовала смерти Филиппа… Но доказать это, как Брайанстоны и утверждают, я не могу.

— Они вряд ли стали бы говорить о том, чего ты не можешь доказать, — сказала не по летам мудрая Пиппа, — если бы доказывать было нечего. Значит, знают свою вину.

— Кроме того? — вступил в разговор Робин, — у Нортумберленда в печенках сидит этот Майлз, который ходит за ним как привязанный и всюду бахвалится своей близкой дружбой с главной персоной в королевстве.

— Тогда взращивайте зерно, которое я посадила, — сказала Пен.

— Будем стараться, сестрица.

Робин поднялся, и в это время вошла Эллен с подносом, на котором были еда и пиво. Схватив с подноса кувшин, он отпил чуть не половину, объяснив, что чувствует себя, как верблюд в пустыне.

— Увидимся позже, — сказал он Пен.

— Да, позже, — подтвердила та с внутренней дрожью.

— Экипаж ожидает, чтобы отвезти в Холборн Пиппу и Эллен с детьми, — напомнил Робин.

Это вызвало добавочное волнение в душе у Пен: как скоро она вынуждена расстаться с обретенным сыном, не зная даже толком, что ждет ее в ближайшем будущем!

— Тебе настолько необходимо быть сейчас с принцессой? — спросила Пиппа. — Объясни ей, что произошло, и она, наверное, поймет.

— Я не могу этого сделать, Пиппа, потому что боюсь, что и до Брайанстонов какими-то путями дойдет известие.

Как видно, Пиппа была не только мудра, но и проницательна, потому что покачала головой и заявила:

— Все это так, только, думаю, у тебя что-то еще на уме. Ладно, молчу и ни о чем не спрашиваю. Меня утешает то, что ты доверила именно мне сообщить маме и лорду Хью главное.

Эллен уже металась по комнате, собирая пожитки, еду, засовывая в корзину рыжего кота.

Пен приподняла сына, он был совсем сонный. Она поцеловала его в макушку, с наслаждением вдыхая чистый детский запах. Совсем не такой, как в те минуты, когда впервые увидела это крошечное существо.

— Лучше, если мы поскорей уедем отсюда, верно? — сказала Пиппа, пытаясь взять Филиппа из рук Пен.

Эллен завернула Чарлза, готовя его к дороге.

— Да, — сказала Пен, не в силах расстаться с ребенком. — Нет! — вдруг воскликнула она. — Нет… Я не могу никому отдать его! Забери Чарлза к маме, а Филиппа я привезу, как только смогу.

— Но, Пен… — в растерянности проговорила Пиппа. — Как ты сумеешь смотреть за ним?.. Ведь… — Она умолкла, потом наклонилась к уху сестры и сказала:

— Уверена, ты вправе поступить так после всего… Мы будем ждать тебя в любое время. — Она поцеловала Пен. — И никогда… никогда больше никто из нас не осмелится с тобой спорить…

В голосе у нее были слезы, а Пен улыбнулась: как все это похоже на ее сестру — эти молниеносные смены настроения, шутки со слезами в глазах.

Пиппа и Эллен ушли, Пен с ребенком на руках подошла к окну. Как она объяснит это принцессе? И что скажут Робин и Оуэн? Но ей было сейчас безразлично: это ее сын. И он должен находиться с ней.

— От него надо избавиться! — заявила леди Брайанстон, вышагивая мужской поступью из угла в угол библиотеки.

— Но как, мадам? — возразил Майлз.

Зная свою мать, он понимал, что она выражается не образно, а вполне определенно, и это его удивляло и беспокоило. Одно дело хитрый маневр, обман, и совсем другое — убийство.

— Мне безразлично как). — огрызнулась она. — Придумай и сделай!

— Но ведь никто не может знать, где он находится. Где-то в районе публичных домов, в Саутуорке. Но где именно? Он погребен там надежней, чем под землей.

— Нужно было покончить со всем этим еще при его рождении. — Она наконец остановилась возле стола, ее рука машинально опустилась на тяжеловесное мраморное пресс-папье в форме головы льва. — Если бы ты держал язык за зубами, Майлз! Кто тебя тянул бежать за ней и болтать, что она ничего не докажет? Глупец!

Майлз вздохнул и ничего не ответил. После того как они уехали из Гринвича, мать без устали ругала его, наделяя всякими нелестными прозвищами, и он знал, что, в сущности, она права. Поведение Пен было вызывающим, впервые за два с лишним года. Такое не могло быть случайным.

— Что она знает? Что она может знать? — продолжала твердить леди Брайанстон, вновь начиная мерить шагами комнату.

Отходя от стола, она схватила лежавший там нож для разрезания бумаги, и Майлз невольно постарался не попасться ей на пути, хотя не мог припомнить, чтобы она когда-нибудь, даже в раннем детстве, применяла физическое воздействие. Если и делала это, то с помощью других людей.

— От него необходимо избавиться! — повторила она. — Он единственное свидетельство, которое всегда будет дня нас угрозой.

— Вы так не думали, мадам, в течение двух с лишним лет, — осмелился сказать Майлз.

— Потому что полагала, мы больше никогда о нем не услышим. Но видимо, Пен, как ни странно, удалось что-то разузнать. Если ей повезет и дальше, вся история может выплыть наружу.

— Но что же делать?.. Что?

— Придумай хоть раз что-нибудь путное!

В ее голосе звучали истеричные нотки. Это испугало Майлза больше, чем вечные попреки и разносы.

— Хорошо, мадам, — сказал он и поспешил удалиться.

Леди Брайанстон, оставшись одна, остановилась перед камином, над которым висел портрет старшего сына. Да, подумала она, у Филиппа по крайней мере были мозги в голове. Но он никогда не хотел ее слушаться. Ни в чем. С самого детства. Всегда шел своей дорогой, сообразуясь с собственной совестью, и женился на женщине, которая была такой же, как он. Оба упрямцы, непокладистые, напрочь лишенные честолюбия; а разве можно без него чего-либо добиться на этом свете?