Слёзы потекли из моих глаз, когда я положила ленты в кучу других вещей «на выброс». Я не хотела думать о прошлом, но картины вставали перед глазами, и мне стало дурно. Я старалась сдерживать рыдания, чтобы великолепный Хемиш не заметил моей очередной слабости, но, как назло, он постучался в дверь спальни.

– Входи, – я как могла утёрла слёзы и притворилась, что погружена в разбор вещей.

– Тебе не нужна помощь? – спросил он, и его взгляд остановился на лентах. Конечно, он не мог не поинтересоваться. – Ты балерина?

– Нет. Теперь я никто, – ответила я, крепясь, чтобы не разрыдаться.

Глаза защипало, и я принялась часто моргать.

– Агнес, тебе станет легче, если ты всё мне расскажешь. Ты говорила, что у тебя нет родных, но ты можешь довериться мне. Что бы ни было, мы найдём выход вместе.

Он подошёл ко мне и положил руку на плечо.

– Я видел следы от ожогов на твоих ногах. Я знаю, что тебе пришлось нелегко. Я чувствую, как ты мучаешься, хотя не могу объяснить почему, ведь мы так мало знаем друг друга. Доверься мне. Я помогу справиться с прошлым.

Таким словам я не могла противиться, я вообще не могла сопротивляться своим усиливающимся тёплым чувствам и признательности.

Поэтому я начала свой рассказ.

– Своего отца я не знала, а моя мать была прачкой, но жили мы в городе. У меня был брат Филипп, на пять лет старше меня. Возможно, моё детство было счастливым, несмотря на бедность. Я помню, как весело играла с братом на улице, мы были горазды на выдумки и всякие шалости.

Я улыбнулась при воспоминании о Филиппе. У него тоже были бесцветные глаза и простые коричневые волосы. Все в нашей семье такие, по словам матери.

– Я всегда относилась к брату, как к своему защитнику, да он таковым и являлся. Когда он подрос, то отправился юнгой в плавание. Корабли полностью захватили его, как и дальние страны. Я же всегда любила танцевать, поэтому, когда мне исполнилось девять, мама отвела меня в Королевскую академию.

Моё дыхание участилось, и я немного помолчала, чтобы прийти в себя.

– Несмотря на некоторые трудности при вступительных испытаниях, меня приняли. У меня были идеальные данные для танцовщицы, что встречается редко. Я училась в Королевской академии классического танца с удовольствием, не испытывая трудностей от ограничений, необходимых для жизни танцовщицы. Не огорчалась, когда у меня что-то не получалось, и не уставала, когда всё тело ужасно болело. Мама тоже была довольна, что оба её ребёнка пристроены, да ещё и получают удовольствие от работы. Да, мой ежедневный экзерсис доставлял мне большое удовольствие, и, когда другие хныкали от усталости, я с улыбкой выполняла дополнительные движения. В танцах была вся я, в танцах был смысл моей жизни.

Я покачала головой и вздохнула.

– Когда началась война, я ещё продолжала учиться, но уже выходила на сцену в качестве корифейки, потому что многие взрослые артисты либо ушли на фронт, либо разбежались кто куда по провинциальным театрам. Помню свой первый выход. Я была Белой Кошечкой из «Спящей красавицы». Никогда не забыть мне огней рампы, аплодисментов, повторного вызова и цветов от незнакомца, которые я обнаружила в гримёрной. В семнадцать лет я закончила обучение, но по правилам Академии не могла покинуть школу ещё год, но я знала, что через этот год мне могут дать место прима-балерины. Я уже обладала уникальными данными, отточенной техникой и образы давались мне с лёгкостью.

Я снова замолкла, чтобы собраться с силами для заключительного этапа моей трагедии.

– В этот дополнительный год я не сильно была занята, мне больше не нужно было посещать занятия по общеобразовательным предметам, поэтому я приняла решение помогать в военном госпитале. Мой брат был младшим офицером на одном из кораблей, вот и я не могла остаться в стороне. Через пару месяцев я узнала, что он погиб. Его корабль был в эскадре, которую атаковали подлодки противника. Мама не перенесла этого. У неё и так ухудшилось здоровье из-за войны, а тут ещё и гибель любимого сына, потому что, я знаю, его она любила немножечко больше. Я осталась сиротой, но смогла это пережить. У меня были танцы и большое будущее впереди. Ничего, что в мамин дом попала бомба. Пока я жила при Академии у меня была крыша над головой, а много личных вещей я никогда не имела. Это случилось в конце весны. Кто-то забыл вытереть насухо пол, а пожилая женщина поскользнулась и упала. В руках она несла кастрюлю, которая, упав, обожгла мне ноги кипятком. Адские муки терпела я в течение многих месяцев, пока моя плоть заживала. Ты видел шрамы, ты знаешь.

Хемиш кивнул, на его лице отразилось большое сочувствие.

– Я не решился спрашивать тебя о них с самого начала, но продолжай дальше.

– Конечно, не было и речи о продолжении карьеры. Дирекция театра ни за что не приняла бы калеку (да и как выступать?), а на пенсию я не могла рассчитывать, потому что ещё не числилась в штате артистов. В восемнадцать лет Академия исключила меня, и я осталась без средств к существованию. Тебе не понять, чего я лишилась. Мои мучения не описать словами. Каждую ночь снился мне один и тот же кошмар, что бомба падает на мой дом, и я погибаю под её тяжестью. Телесная боль была ничто по сравнению с душевной. Однако надо было жить дальше, хоть я и была опустошена. Я устроилась продавщицей в музыкальный магазин, но недолго проработала там. Это было не моё, к тому же я не могла больше проходить мимо театра и не могла обслуживать музыкантов. Это было выше моих сил. Я перебралась на окраину, где плата за жильё меньше, а ещё мне не хотелось поддерживать связь со своими бывшими знакомыми, выносить их жалостливые взгляды и выслушивать отчёты об их успехах. Я исчезла, будто меня и не было. Стала работать в овощной лавке. Платили мало, но я кое-как справлялась. Моё душевное здоровье подорвалось и становилось хуже с каждым днём, даже окончание войны не доставило радости. Критический момент настал, когда я увидела театральную афишу на улице. Ричард Геттис, мой одноклассник и партнёр, стал постановщиком современного балета и выбился в люди. Я могла бы быть с ним, стать его примой, но не моё имя значилось на афише, а Эльзы Макмиллан, которая всегда шла второй после меня в танцах. Чтобы избежать позора, я решила покончить с собой. Это был день моего рождения, мне исполнилось двадцать. Остальное ты знаешь.

Я разрыдалась не только от ужасных воспоминаний, но и от облегчения. Груз, что я несла на своих плечах, стал значительно легче, но всё-таки я не полностью избавилась от него.

Я утёрла нос рукавом хозяйского халата, который всё ещё был на мне вместо моей нормальной одежды. Удивительно, но мои слёзы иссякли.

– Не каждому человеку довелось испытать то, что выпало на твою долю, особенно в столь юном возрасте.

Я посмотрела на Хемиша. Он был очень серьёзен.

– Думаю, лучшим для тебя будет вернуться на сцену. Свяжись со своими коллегами, скорее всего, они с радостью примут тебя обратно.

– Ты серьёзно? – изумилась я, никак не ожидая таких слов.

– Я редко шучу, Агнес. Понимаю, тебе это кажется невероятным, но я не настаиваю, чтобы ты вернулась на сцену прямо сейчас. У тебя есть достаточно времени, чтобы всё хорошенько обдумать, и начать снова свой ежедневный… Как ты говоришь?

– Экзерсис. Но, Хемиш, как я буду выступать с такими ногами? – я приподняла полы халата и продемонстрировала свои шрамы.

– Вот именно. Твои шрамы будут доказательством твоей решимости танцевать, несмотря ни на что. Ты же говорила, что это всё, что осталось в твоей жизни. Неужели не так? – он говорил оживлённо и глаза его загорелись.

– Да. Но кто примет меня? Какой театр захочет взять калеку?

– Твой партнёр. У тебя ведь идеальное тело, уникальные данные. Тебя не стали принимать из-за того, что ты долго лечилась и не могла выступать, а не из-за шрамов.

– Но для балерины важнее всего красота.

– Нет. Только пластика, движение. Докажи всем, на что способна с больными ногами. Обдумай сейчас всё, что я сказал. Отдохни. Я могу это забрать? – он указал на кучу вещей.