— Третья арка. Семнадцать секунд! — в голосе хронометражиста послышалось оживление.

— Четвертая арка. Восемь секунд. Продолжение движения. Пятая арка. Восемь секунд. Остановка на середине моста.

Вот он, этот самый момент истины! Марта стояла на середине моста и внешне полностью спокойно рассматривала воду.

— Ну, что, закладка произведена? — спросил меня Шароватов.

— Абсолютно уверен, что именно в четвертой опоре, — ответил я ему. — Можно брать.

Иногда, в отдельных и совершенно конкретных случаях, надо превышать собственные полномочия. Хотя бы для того, чтобы не допустить того, что два ветерана, прошедшие всю войну, рисковали своей жизнью сейчас, в мирное время. Оно, конечно, работа у нас такая, что для нас война не прекращается никогда, но все-таки. Зачем этот совершенно никому не нужный риск, если я со своими людьми возьму эту бабенку «без пыли и шума»? Так, что она сама этого не заметит.

И плевать я хотел на все ее даны! И не таких «зубров» брали! Но спорить о наиболее оптимальной тактике задержания, что с Ерофеевым, что, тем более, с Шароватовым, особенно, когда они уже вновь почувствовали себя на переднем крае фронта и «закусили удила», совершенно бесполезно, поэтому я решил пойти другим путем.

— Володь, — пока мы с ним переодевались: он в свою рабочую робу, а я в форму офицера милиции, — обратился я к своему сотруднику. — Здесь старики, — так «за глаза» называли мы свое руководство, — решили самостоятельно ее взять.

Он недоуменно уставился на меня.

— Ага, — подтвердил ему я свои слова кивком головы.

— Решили героически покончить жизнь самоубийством? — мрачно спросил меня он, когда до него наконец-то дошло, что именно я хотел ему сказать.

— Я не знаю, что они там решили, они со мной этим не поделились, но они решили именно так.

— Виктор! Наш выход! — коротко бросил мне Шароватов, едва оторвавшись от окуляров прибора ночного видения, через которые мы с ним наблюдали всю эту печальную картину.

Одним движением нахлобучив на голову строительную каску и на ходу натягивая строительные жилеты, мы молча двинулись к выходу.

— Значит, так, — коротко сказал он мне. — Идем ей навстречу. Разговариваем о какой-то там траншее, определяем, где именно будем ее копать. Как только мы с ней поравняемся, ты бросаешься ей в ноги, я скручиваю ей руки. А там и ребята подоспеют. Понял?

— Не маленький, — только и ответил ему я. — В рукопашных труднее было. Справимся. Не впервой.

— Вот она. Черт бы тебя побрал, я где тебе говорил ее прокладывать? — безо всякого перехода начал отчитывать меня Шароватов.

— Где мне сказали, там я ее и проложил! — подхватил я игру. — И не надо на меня сваливать то, чего не было!

Марта шла нам навстречу, с интересом наблюдая эту маленькую и очень правдоподобную со стороны производственную сценку и, судя по всему, ни на секунду не усомнилась в полной достоверности разыгрывающегося у нее на глазах спектакля. Пропустив ее чуть-чуть мимо себя вперед, я развернулся и «рыбкой» — как вратарь на футбольном матче — бросился ей в ноги.

Меня от цели отделяло не более ста метров, и так, с какой скоростью я их промчался, я не бегал даже на зачетах по физподготовке. За тот десяток секунд, что прошел с момента, когда Ерофеев бросился в ноги Петерсон, и до того, как я оказался около них, Марта прямо-таки смерчем на одном месте развернулась к нему и коротким разгибом колена пробила ему «пыром» в грудь, то есть с носка.

В этот момент ее обхватил руками Шароватов, но она, даже не разворачиваясь к нему, ударом локтя назад пробила ему солнечное, а потом ребром стопы так же, как и в первый раз, коротко и резко ударила под колено голени.

Мировой рекорд по бегу на стометровке около десяти секунд, и мне кажется, что я был близок к этому результату. Когда я подлетел к ней, то Петерсон с самым что ни на есть холодным и безжалостным выражением лица низко-низко, целя в пах, вышвырнула мне навстречу ногу. Она явно рассчитывала, что я не успею среагировать и сам напорюсь на нее, но я развернул корпус, пропуская удар мимо себя. Мгновенно, очень хорошо отработанной комбинацией, она с самой, на какую только она была способна, силой ударила рукой, явно целя мне в голову.

Неправильно, когда говорят, что хорошие бойцы бесстрастны в поединке. Скорее всего, под этим имеют в виду не полное отсутствие эмоций, а отсутствие заслоняющей взор и трезвую оценку ситуации так называемой «горячей» ярости. Это да, это правильно. Такие эмоции никогда и никому еще не помогали в серьезной схватке. Поэтому у меня не бывает таких выплесков.

У меня присутствует холодная рассудительность и бесстрастие опытного бойца. Я мог бы, конечно, просто раздавить ее и переломать ей все кости, но приказ есть приказ. Калечить нельзя! Поэтому я просто поймал ее руку, захватив за запястье, и что есть силы сжал. Под стальным зажимом хрустнул металлический браслет часов, врезаясь в кожу ее руки. Громкий визг, перемежаясь с отборнейшим, сделавшим бы честь любому ломовому извозчику дореволюционной России, матом, перекрыл шум стройки. Я холодно смотрел на ее извивающееся от боли тело и продолжал сжимать пальцы.

— Черт возьми, — мелькнула мысль, — она же наверняка своим визгом пытается привлечь внимание агента! Нет, подруга, это у тебя не получится! Агент к этому времени уже был мертв. Значит, американцы об этом не знали.

На какое-то мгновение я отключился. Но тут же пришел в себя и увидел, как извивающаяся от боли Петерсон пытается вырваться из рук Зайцева.

— Ну, какова, сучка! — искренне восхитился я, захватывая ее руки.

В одно мгновение около Петерсон образовалась небольшая толпа. Три машины перекрыли все направления ее возможного отхода и сразу несколько офицеров бросились ко мне.

— Товарищ полковник! Вы как?

— Нормально. Как взяли?

— Без единой царапины! Только браслет у часов сломан.

— Ерунда. Но как брыкается! Как наша кобыла в моем детстве!

Опираясь на руки офицеров, я подошел к задержанной.

— Все! — улыбаясь, объявил я Петерсон. — Все! Отбегалась! И по Москве и по России-матушке! В машину ее, — обратился я к офицерам группы. — Здесь сворачиваемся.

Петерсон доставили на Лубянку и вызвали представителя американского посольства для опознания. В его присутствии вскрыли контейнер, закамуфлированный под булыжник. В нем обнаружили письменное предупреждение: «Внимание, товарищ! Ты случайно проник в чужую тайну, подобрав чужой пакет и вещи… Оставь деньги и золото у себя, но не трогай других вещей, чтобы не подвергать свою жизнь и жизнь твоих близких опасности… Ты предупрежден!!!»

Под предупреждением лежал пакет с деньгами и золотыми вещами. Там же были инструкции, вопросник, специальная фотоаппаратура и две ампулы с ядом.

В 23 часа 25 минут содержимое контейнера было разложено на большом столе в приемной КГБ, за которым уже сидели Марта Петерсон и американский консул господин Гросс — с часами на обеих руках, очевидно, с диктофоном в одних из них. Небольшой зал был ярко освещен для производства необходимых в таких случаях съемок и документирования происходящего.

Заместитель начальника 2-го Главного управления (контрразведка) КГБ СССР генерал-майор Евгений Расщепов изложил консулу обстоятельства, при которых на Краснолужском мосту была задержана сотрудница американского посольства Марта Петерсон, и предложил ознакомиться с содержимым изъятого у нее контейнера со шпионскими атрибутами.