Выслушав начальника службы и уяснив вводную, я назначил своему отделению общий сбор в зале разбора ситуаций. По численности наши отделения немного отличаются от армейских — у них несколько человек, у нас несколько десятков человек. Поэтому, чтобы нормально разместить в одном помещении весь личный состав, ни один кабинет не подойдет.

— Довожу до всех информацию, что у нас объявляется аврал. Дело на контроле у Председателя, поэтому о его важности я больше говорить не буду. Прошу всех отнестись к ситуации не просто как к обычному повседневному заданию, а понять, что мы выполняем задание государственного значения. Всем все понятно? — завершил я краткое напутствие перед непосредственным распределением обязанностей. — Весь личный состав переходит на казарменное положение. Капитану Зайцеву сформировать расширенную группу захвата и через два часа доложиться. Пока все!

Я лично вел эту блондинку от самого кинотеатра «Россия». В составе группы, разумеется. И не просто группы, а усиленной группы. С сопутствующим всем нашим ведомственным инструкциям и правилам фотофиксирования не только всего подозрительного, но и вообще всего, чего только можно. Так, на всякий случай, ибо никогда не знаешь, что пригодится впоследствии. Будь на то моя воля и наличие оперативных возможностей, я бы вообще про каждого нашего «клиента» снимал документальные многосерийные фильмы! Со всех сторон и парой десятков камер. Чтобы вообще ни одного нюанса не упустить! Но даже сейчас, лично убедившись в очевидном, я все равно не мог до конца в это поверить!

Одно дело, когда «на тропу войны» — для выполнения оперативного задания — на связь со своим завербованным агентом выходит кто-то из уже засветившихся и известных нам сотрудников ЦРУ, работающих в посольстве США под прикрытием и защитой дипломатической должности. Пусть на связь — на съем или, наоборот, закладку тайника, выходит кто-то из тех сотрудников посольства, кто нам точно как разведчик не известен, но есть какие-то основания его подозревать — это нормально.

Это наша обычная контрразведывательная практика, и это всеми воспринимается как обыденность и, по большому счету, банальность. И совсем другое, когда внезапно выясняется, что под личиной абсолютно законопослушного дипломата скрывается отлично подготовленный и великолепно законспирированный высокопоставленный разведчик. Которому до этого момента удавалось дурачить весь наш отдел!

В отношении этой самой Марты Петерсон у нас была абсолютно твердая уверенность, что уж к чему — к чему, а к шпионажу она не причастна! Откуда такая уверенность? Да, как ни странно, из общих для всех разведок правил поведения «в тылу врага». У каждого человека есть свобода воли и поведения, и точно так же каждый разведчик может вести себя так, так и так, но при всем этом у него есть жесточайшие ограничения на то, чего он не может делать ни при каких обстоятельствах!

По большому счету, примерно такие же ограничения есть у каждого обычного кадрового сотрудника любого посольства, только у разведчиков они более строгие, и нарушение норм поведения карается более жестко. И более быстро.

По своему поведению Петерсон идеально вписывалась в нормы повседневной жизни у нас именно дипломата. Она даже позволяла себе несколько больше, чем положено и может быть допустимо для дипломата ее уровня. Любительница хороших московских ресторанов уровня «Метрополя» и «Националя», она вполне могла позволить себе провести ночь «в гостях» у понравившегося ей охранника посольства, с которым только что познакомилась, или отправиться «на пати» в компанию к непризнанным музыкантам или художникам.

В целом, богемный образ жизни, и никаких попыток познакомиться с кем-либо, кто на самом деле представлял бы реальный интерес для американской разведки.

Марта была интересной женщиной! Не знаю, насколько она соответствовала своему имиджу внутренне — духовно и интеллектуально, у меня как-то не было возможности проверить это обстоятельство лично, но с внешностью у нее все было в порядке! Точеная, почти идеальная среднего роста фигурка с длинными, обычно уложенными в прическу русыми, практически пшеничного цвета волосами, она на самом деле была если и не красивой, то очень и очень симпатичной. И я вполне допускаю, что и с интеллектом у нее все в порядке.

Пару раз Контора подставляла ей своих людей, но дальнейшего развития ни одно такое знакомство не получало: Марта вела себя так, что было четко понятно, что для нее личное — это личное, а работа — это совсем другое.

И Марта любила выпить. Причем не то чтобы не слишком это скрывала, а она этого совершенно не скрывала! Пару раз в ожидании служебной машины она даже засыпала на ступеньках посольства после очередного в нем сабантуя, а однажды прикорнула у входа в ресторан, не в силах добрести до своей машины. В тот день я лично с другой стороны улицы наблюдал за этим процессом. В общем, если и не пьянь, то поддающая, а если и не шалава, то весьма свободного поведения!

И как только ее Госдеп на такой ответственной должности терпит? Такое может быть только в одном случае — если она любовница или протеже какой-то очень большой шишки из Госдепа или даже из самого Белого Дома.

По большому счету, к этому моменту мы знали уже практически все. И моя служба «Д» вместе со всеми приданными ей сотрудниками других подразделений, что нашей управы, что второго главка, уже который день стояла на ушах. Теперь нам надо было только взять связника, и на этом наше участие можно считать завершенным. Потом будут работать другие: следователи выяснять все мельчайшие детали, аналитики сопоставлять факты и делать выводы, но наша работа уже будет сделана.

— Ну, что скажешь? — спросил я своего подчиненного, начальника отделения службы подполковника Ерофеева.

— А что тут говорить, Володь? — вздохнул он. — Говорить-то нечего! Прокололись мы с этой Петерсон! А кто мог подумать, — тут же вспылил он, — что эта особа окажется разведчиком! Сам же прекрасно знаешь, что за все время она не дала нам ни одного повода! И сам же знаешь, что мы ее из-под наблюдения вывели только через полгода! И то по приказанию начальника Управления!

То, что наблюдение и «плотная опека» с Петерсон была снята по личному приказу начальника Седьмого управления генерала-лейтенанта Алексея Бесчастнова, — это я, разумеется, знал. И даже догадывался о причинах. Мне почему-то подумалось, что этот приказ был следствием моего поданного по инстанции рапорта о причинах ее такого свободного поведения. В нем я высказывал мысль, что Петерсон имеет в США высокопоставленного «покровителя», который блокирует все поступающие в Госдеп сигналы об ее «вольном» поведении в свободное от работы время, и предлагал передать эту информацию в ПГУ для оперативной разработки.

Какими на самом деле были настоящие причины — об этом меня не проинформировали, и этого я не знал, но факт остается фактом — Петерсон оставили в покое, выведя из-под плотной опеки, беря под наблюдение только время от времени или вот как сейчас, во время объявления полного аврала. Но во время аврала под наблюдение берутся все без исключения посольские. И не только посольские.

— Знаешь, Виктор, — ответил я ему, — все, как говорится, крепки задним умом, но на будущее надо учесть, что вот такое поведение, которое нарушает вообще все положения и вообще все нормы поведения дипломата, просто по определению не может быть ничем иным, как попыткой закрыть нам глаза. Ведь есть же у них своя служба внешней контрразведки, не могла она пройти мимо такого поведения, и давай называть вещи своими именами, мимо такого вызывающего поведения! А если прошла, то все, значит, не просто так! На будущее!