Лондон даже рот открыл от изумления.

– Что здесь происходит? – рявкнул он.

Берке перегнулся через поручень.

– Я скажу тебе, что происходит! Происходит то, что мы хотим над нами другого старшего. Такого, который не станет нас продавать за банки с консервами!

Лицо у Лондона побелело, плечи напряглись. Он с ревом ринулся в податливо расступавшуюся перед ним массу людей; расшвыривая замешкавшихся направо и налево, буравя собой толпу. Пробравшись к помосту, он ухватился за поручень и уже подтягивался, когда Берке, целя пяткой ему по голове и не попав, ударил в плечо и оторвал от поручня одну его руку. Лондон издал новый рев. Он стоял на помосте возле поручня. Берке хотел дать ему пощечину и опять промахнулся. И тогда с тяжкой стремительной силой большого и грузного человека Лондон сделал бросок левой, и, так как Берке увернулся, огромный правый кулак Лондона сбоку пришелся ему по челюсти, сильно зацепив ее. Ударом этим Берке был поднят в воздух и затем брошен вниз на помост. Голова у него безвольно свесилась с края помоста, сломанная челюсть была свернута на сторону, во рту виднелось крошево зубов. Изо рта Берке струей лилась кровь, заливая нос, стекая по глазу, и исчезала где-то в волосах.

Лондон стоял над ним, тяжело дыша, и глядел на распростертое тело. Потом медленно поднял голову:

– Ну, кто еще из вас, сукины дети, считает меня предателем?

Те, кто ближе всех стоял к свесившейся голове Берке, глядели на нее завороженно, не сводя глаз. Стоявшие по бокам помоста толкались, напирали, становились на цыпочки, чтобы лучше видеть картину, глаза их сверкали злобой.

«Совсем ему челюсть раздолбал, – произнес какой-то мужчина. – Эта кровь из мозгов у него идет». Другой истерически вопил: «Убил его! Порешил! Голову ему оторвал!»

Затесавшиеся в толпу женщины одеревенело глядели на свисавшую голову. Тяжелый звук приглушенного рыдания, изумленное пугливое «ах» поднималось над толпой. Плечи цепенели, руки грозно приподнимались. Лондон все еще тяжело дышал, но казался озадаченным и растерянным. Он оглядывал свой кулак, рассеченные, окровавленные костяшки пальцев. Потом окинул взглядом толпу, словно моля о помощи, и увидал стоявшего поодаль Джима. Тот поднял над головой сцепленные руки, потом указал на дорогу, на стоявшие там машины и вновь на дорогу. Лондон обернулся к глухо ворчащей толпе, и с лица его слетело выражение растерянности. Он сердито нахмурился.

– Ладно, ребята! – крикнул он. – Знаете, почему я до сих пор ничего не сделал? Да потому что вы мне не помогали! Но теперь-то, видит бог, вы готовы. Вас теперь ничем не остановить!

Толпа исторгла из себя вопль – долгий, хриплый, звериный вопль был ему ответом. Лондон поднял обе руки.

– Кто пойдет за мной и разобьет в пух и прах эту чертову баррикаду?

Толпа быстро меняла облик. Глаза и мужчин, и женщин загорались воодушевлением. Толпа колыхалась, подхваченная единым порывом. Ее крики больше не были разрозненными одинокими криками одиноких людей. Все двигались сообща и вместе, лица приобретали сходство. И рев был единодушным – единый голос, порожденный глотками многих.

– Пусть кто-то сядет за руль! – крикнул Лондон. – Давайте, давайте! Пошли!

Он спрыгнул с помоста, пробился через толпу. Спешно завели моторы. Толпа вылилась на дорогу. Она больше не была разрозненной, вялой, безучастной. Она превратилась в отлично отлаженный и в высшей степени действенный механизм, некую грозную машину. Люди рысью двигались по дороге, сдержанные, целеустремленные, а за ними неспешно следовали машины.

Джим видел, как все начиналось. Он громко приказывал себе:

– Не увлекайся! Не лезь! Не давай себе увлечься! Сохраняй благоразумие!

Большинство женщин ринулись вперед вместе со своими мужчинами, но оставшиеся бросали на Джима странные опасливые взгляды, потому что, когда он глядел вслед удалявшейся грозной машине толпы, глаза его загорались тем же воодушевлением. А потом машина эта скрылась, и Джим, прерывисто вздохнув, отвернулся. Рука потянулась к раненому плечу и сжала его, на что плечо отозвалось приступом боли. Джим медленно побрел к палатке Лондона, а войдя, молча сел там на ящик.

Мак взглянул на него, с трудом разлепляя веки. Лишь тоненькая щелка между ними показывала, что он не спит.

– Сколько ж я проспал, Джим?

– Не так много. Еще полудня нет, по-моему, хотя дело идет к полудню.

– Мне такие сны снились… Однако я отдохнул. Думаю, пора мне встать.

– Лучше еще поспи, если получится.

– Зачем? Я вполне отдохнул. – Он широко открыл глаза. – И глаза больше не щиплет. Когда так устаешь, сон бывает тяжелым. Снилась всякая чертовщина.

– Лучше еще поспи.

– Нет.

Он сел, потянулся.

– Что-нибудь произошло, пока я спал? Тишина какая-то гробовая.

– Много чего произошло, – сказал Джим. – Берке попытался сместить Лондона, а тот вдарил ему, чуть не убил. Господи, я и позабыл о Берке!

Он ринулся вон, обежал палатку, кинул взгляд на помост. Затем вернулся.

– Кто-то перетащил его оттуда, – сказал он.

Мак был уже на ногах и взволнован.

– Расскажи мне!

– Ну, когда толпа увидела кровь, все словно обезумели, и Лондон повел их ломать баррикаду.

– А что я тебе говорил! – вскричал Мак. – Им кровь требуется, они крови жаждут! Вот что работает! Я же говорил! Ну а потом – что?

– Они сейчас все там, на дороге. Господи, Мак, это надо было видеть! Как будто все они исчезли, превратились во что-то… животное какое-то, что ли… зверя, бегущего по дороге. Все – как один страшный зверь. Меня чуть не втянуло туда, хотел идти с ними, а потом подумал: «Нет, ты не должен, не имеешь права. Будь благоразумен!»

– Верно! – одобрил его Мак. – Многие считают толпу безалаберной, никчемной, но я много раз ее наблюдал и могу утверждать, что толпа, когда она чего-то хочет, действует эффективно, умело, не хуже натренированных солдат, но вот в чем загвоздка: порушат они баррикаду, а что будет дальше? Дальше они захотят крушить еще и еще, пока не остынут. Ты верно сказал, – продолжал Мак, – насчет огромного животного. Толпа – это другое, чем каждый отдельный человек в ней. Это животное, этот зверь сильнее всех их, вместе взятых. И желания у этого зверя иные, чем у отдельных людей. Все как док говорил: мы не знаем, во что это выльется.

– Зверь разрушит баррикаду, – сказал Джим.

– Я не про это. Зверю вовсе не баррикада нужна. А чего он хочет – мне неизвестно. Беда в том, что ученые, рассуждающие о народе, думают, что народ – это люди. На самом деле – нет. Народ – это животное другой породы. Она так же отлична от породы человеческой, как, например, порода собачья. То, что мы можем как-то этим управлять, Джим, это прекрасно. Но знаний у нас маловато. Начавшись, все может обернуться чем угодно…

Он говорил оживленно, взволнованно и с некоторым страхом.

– Прислушайся-ка, – сказал Джим, – по-моему, слышно… – Он бросился ко входу. – Возвращаются! – вскричал он. – И шум другой… Разрозненный какой-то, расползшийся…

Дорогу заполнила возвращающаяся толпа. Лондон вырвался вперед и тяжелой рысью направился в их сторону. Приблизившись, он прокричал:

– В палатку! Живо! Прячьтесь в палатке!

– Чего это он? – удивился Джим. Но Мак, ни слова не говоря, втолкнул его внутрь палатки и, отвязав тесемки, прикрыл вход.

– Он знает, что делает, – сказал Мак. – Сиди тихо и дай ему справиться с этим. Что бы там ни было, не высовывайся.

Они слушали похожий на дождь шелест шагов, крики. Потом увидели на стенке палатки приземистую темную тень Лондона, кричавшего:

– Угомонитесь, парни, хватит!

– Мы покажем ему, кто из нас трусливый подонок!

– Вы разобиделись, что вас поругали! – кричал Лондон. – Ну, пойдите, выпейте чего-нибудь, успокойтесь. Вы все проделали отлично, но друга моего я вам не выдам. Ведь он и вам друг! Он работал на вас до упаду, вот что я вам скажу, работал так, что с ног валился от усталости!

Сидя в палатке, Мак и Джим почувствовали перемену, напор толпы ослаб, истощился в сотнях разрозненных криков.