– Семеныч. Я с пол литры, конечно, не умру, но что-то мне подсказывает организму будет не совсем хорошо, Ты ведь не будешь?

Сергей крепкие напитки (в борьбе за здоровый образ жизни) не употреблял, пил вино, пиво, много…

Юра сграбастал со стеллажа бутылку, коротко буркнул:

– Разберёмся…

Значит будет.

И понеслось…Застолье.

В начале чинно про детей, работу, погоду, вид из окна (город строится растёт), здоровье. Бутылка закончилась. Светлана, жена Серёги, принесла ещё пол бутылки коньяка и початую водки. Как обычно. Пошли воспоминания детства и юности, как ходили с рогатками охотиться на крыс, как катались на велосипедах. Первые опыты употребления спиртного и не первые… Выпили, не чокаясь за тех, кто не дожил. Потом мысли запрыгали в разных направлениях…

– Вот ты знаешь кто сражался на Куликовом поле?!-я.

– Не умничай …Татары с татарами! – Семен.

– Логично …

– А откуда пошло: «Русские не сдаются!»? – Серёга.

– Первая мировая война Атака мертвецов, которых газом травили…-

– А что до первой мировой, русские только и сдавались пачками?

И тут же метание мысли. Показывая на крестик на шеи Сергея Борисовича:

– Вот ты крест одел, а в храм ходишь, а хоть одну молитву знаешь. посты соблюдаешь? Вот ты хрестьянин, назови мне десять заповедей!

Вспоминали всеми долго. Не убий, не укради. не прелюбодействуй это понятно, потом чревоугодие, злость, гордыня…Короче ярые верующие…

– Да, я верю в бога. Он нас всех спасёт…– Борисыч.

– И я верю! Но что он будет спасать одних христиан? А мусульман, буддистов индуистов разных он спасать не будет? А их ведь гораздо больше… Да и вообще если бы на земле была «правильная» религия верующим в неё ничего делать не надо было, за них всё бог сделает…Хотя конечно в каждой есть своё рациональное звено, крупица истины…

И снова смена темы.

– Вот у меня соседка с шестого этажа девяносто три года говорит: «Вот вы молодые жизнь не цените, а я просыпаюсь уже радуюсь небу, солнцу, траве зелёной во дворе всему…»

– И это хорошо, только не все радуются…

– Жить хотят все.

– Не все хотят и не все радуются. Радуется зелёной травке смертельно больной человек в полубреду от болей?

– Кто знает… Мысли и у него есть. Я вот каждый день о своих детях думаю, каждый миг можно сказать. – Сергей Борисович. о детях от первого брака. семьянин.

Мне становилось скучно. Смотрю на часы, пора, а то сбежит от меня последняя электричка.

– Это ты заливаешь, каждый час он думает, я тоже о дочери беспокоясь, но врать не буду не каждый час.

– Клянусь, как они всё ли хорошо, чем помочь? – у него две дочери.

–Всё я пошёл домой.

Быстро встаю выхожу в прихожую, натягиваю ботинки.

– Погоди, пойдём покурим! – Семён.

– Мне пора…

Нахлобучиваю шапку в расстёгнутой куртке вываливаюсь в подъезд. Уф, душно мне. скорей на улицу на освежающий мартовский ветер. Иду, хлюпая по чёрным лужам вдоль дороги, свет фар и тёмные силуэты проезжающих мимо машин. На светофор кто-то водрузил жёлтого. резинового утёнка…Достаю наушники, при опьянении музыка заиграет нивами красками. Люблю брести в пятнах уличных фонарей и причудливых ночных теней. В темноте мир становиться другим, дома, деревья, редкие люди всё иное чем днём. Внимательно разглядываешь неясные силуэты встреченных прохожих. Инстинкт, ночь таит в себе опасность…

На электричку успел. В вагоне всего человек шесть. Сажусь у окна. Через проход девочка лет двенадцати и пожилой мужчина. Тёмные волосы у девочки, седая борода у деда (может отца не знаю) смуглая кожа. Цыгане, наверное. И ещё цирковые перчатки на тонких детских руках. Оба не проронили ни слова, оба в телефоне. Куда едут, от куда не ведомо…

Смотрю в окно на пробегающие мимо огни и синие тени строений и деревьев. В запотевшем окне отражается моё лицо и два белых ручейка от наушников.

«О море, море! Преданным скалам

Ты ненадолго подаришь прибой.

Море возьми меня в дальние дали,

Парусом алым,

Вместе с тобой…»

Муслим Магомаев.

«…А навстречу как подобраны

Идут хмурые недобрые

Идут хмурые недобрые

Страшно руку им подать

Не идут. а спотыкаются

Не поют. а заикаются

Не поют, а заикаются

Видно, скоро пропадать…»

Пикник.

Надо попробовать нащупать пульс. Беру детскую ручонку, и она утопает в моей ладони. Холодная в грязи. песке и маленьких льдинках. «Не может тело так быстро остыть…» Хочу согреть, что б потеплела, порозовела, пошевелилась. Хочу! Смотрю не на мальчика вперёд на улицу. Чёрные силуэты деревьев, желто серые здания начинают терять чёткие очертания, расплываются, сливаются и перемешиваются как краски на холсте. Остаются только пятна разного цвета. самой причудливой формы. Ветер наверно глаза надул, слёзы…И как электрический ток пронзает тело, пробегает от кончиков ног, ударяет в голову, мечется в грудной клетке и нервной дрожью перетекая т в руку мальчика.

–Умер …? – не слово лай собаки над головой.

Поворачиваю голову и вижу две пары ног рядом с собой. Лакированные туфли, без единого пятнышка грязи (как это возможно в весеннем городе? Не летел же он.) и «говнодавы» самое то для перемещения по любым лужам, болоньевые, прорезиненные и заляпанные до невозможности с кусками застывшей глины (может и не глины), дырами на голенищах, сорок девятого размера (как минимум).

И в этот момент пацан открыл глаза!

– А где деда? – смотрит на меня ничего не понимая. Пытается встать.

–Тихо, тихо. Лежи не шевелись! Вставать нельзя. Сейчас я тебе шапочку одену. Вот так. Ничего не болит?

– Нет, а где деда?

–Здесь не волнуйся.

Встаю поворачиваюсь к подошедшим.

–Живой…

Вот это да! Вот это парочка. Двое из ларца, не одинаковых с лица…

Тот в туфлях, в сером старомодном плаще. Застёгнутом , на все чёрные пуговицы ( величиной с небольшое блюдце) , ниже колена с широким поясом .Синие брюки со стрелками которые не возможно сделать утюгом .Сзади на широкий ворот плаща вылез капюшон коричневой толстовки .Лицо худое вытянутое , глубокие залысины ,усы, не усы .усики ухоженные до последнего волоска .всё цвета мёда с молоком .Ресницы того блёклые и абсолютно круглые глаза как у совы , радужки глаз ярко зелёные , как недоспелое яблоко.

При моём росте метр восемьдесят девять, я смотрел на него снизу вверх!

Второй тип, явно был из другого теста. Метр шестьдесят. Бочка. Не бочонок. бочка. Потёртые голубые, мятые джинсы. серая (когда-то давно чёрная) брезентовая, короткая куртка с капюшоном (искусственный мех из белого превратился в жёлтый) и вязаная красная шапочка, которой хватило прикрыть только самый верх макушки. Из рукавов торчал свитер с рваными обтрёпанными краями, которые доходили почти до самых кончиков пальцев. Ладони. уж если не с мою голову (сжатые в кулак) точно с голову младенца. Какая-либо растительность на голове (шеи не было. шишка сразу крепилась к плечам) отсутствовала, что-то подсказывало, и под шапкой такая же картина. Прищуренные тёмные глаза с белой полумилиммитровой белой окантовкой (есть порода собак, хаски, по-моему, у тех тоже белёсая радужка. с чёрным зрачком, но тут толи зрачок расширился до всей радужки, толи радужка сузилась…). Одним словом «ланцкнехт» наёмный воин профессионал, попавший в современность…

Из-за поворота в, мигая проблесковыми огнями выехала скорая, остановилась на обочине. Два врача в сине зелёной спецодежде. мужчина и женщина вышли из машины, открыли боковую дверь, вместе с водителем переместили деда в салон. вопросы, уколы всё одновременно.

Мальчик заплакал, тихо бормоча:» Деда, деда…»

–Кааак, так, жииив? – прошипел длинный. Если бы у него сейчас высунулся раздвоенный язык я бы нисколько не удивился.

–А вот так…Живой! -опять присаживаюсь к пацану.

–Давай неспеша подниматься. Если больно скажи.

Страхую за плечи, но мальчик легко без видимых усилий вскакивает на ноги.