Фредерик сбавил скорость неподалеку от Мышиных нор. В это время оттуда не доносилось ни звука. Никто не гоготал на всю округу, не надрывался от хриплого плача или грязной ругани. Все было спокойно, и это было на руку Фредерику Норбергу. Он заглушил двигатель, осмотрелся и заметил движение у двух высоких сосен. Фредерик выбрался из машины и зашагал по мерзлой траве навстречу женщине. Она не заметила его, поэтому вздрогнула, когда Фредерик подошел ближе.

– Я напугал вас?

Женщина попыталась улыбнуться.

– Немного. Я просто… задумалась.

Такая бледная, подумал Фредерик, окидывая собеседницу беглым взглядом. Она похожа на паутину, а не на человека.

– В таком случае приношу свои извинения. Сразу перейдем к делу?

Женщина нервно заправила за ухо прядь светлых волос. На ее щеках выступили розовые пятна.

– Конечно.

Фредерик видел, что ей холодно, но даже не подумал предложить переместиться в машину.

– Для всех моих клиентов действует единственное правило. Это предельная откровенность. Вы должны быть честны со мной. Справитесь?

Женщина кивнула.

– Хорошо.

– Ваш муж оказывает по отношению к вам насилие, так?

Фредерик всегда начинал с самого больного. Он не подступался на мягких лапах. Он нападал. Фредерик так хорошо преуспел в этом, что выражение «нападение – лучшая защита» в его случае нужно было воспринимать не то чтобы буквально, а в качестве единственно возможной модели поведения, учитывая, что защищаться ему не нужно было вовсе.

– Как я уже сказала по телефону…

– Да или нет?

– Да.

– Какого рода это насилие? Как я понял… не только психологическое.

Женщина поджала губы, потерла ладонью локоть.

– Он бьет меня.

Фредерик кивнул, не обращая внимания на неловкость собеседницы. Он встречал таких клиентов бесчисленное множество раз. Их вид давным-давно перестал вызывать в нем сочувствие.

– Вы сообщали кому-то об этом?

Женщина робко переступила с ноги на ногу.

– Нет.

– Я не говорю о врачах и полицейских. Кто-то из ваших друзей знает об этом?

– Нет, никто.

Фредерик прищурился и вновь окинул собеседницу взглядом. Потертая одежда. Воспаленные глаза. Сухое лицо. Очевидно, из тех, кто боится вставить слово наперекор и всегда молчит.

– Расскажите мне о нем. О вашем муже.

Женщина нахмурилась. В ее глазах скользнуло недоумение.

– Разве вы не встречались с ним?

Ее удивление было оправданным. Фредерик представлял интересы ее мужа в суде при бракоразводном процессе. Это был высокий, похожий на куницу, человек, который умудрялся обладать толстым кошельком при полном отсутствии мозгов.

– Я хочу увидеть его вашими глазами.

– Хендрик… Большую часть времени он отстранен от всего, что касается семьи. Ему нет дела ни до детей, ни до меня. Он совершенно не может себя контролировать, когда выпьет, становится грубым и жестоким. Вы же знаете подробности дела? Хендрик выставляет меня не в самом лучшем свете. Я боюсь, что он выиграет дело и заберет детей, но он никудышный отец. У нашей младшей дочери астма, за ней нужно все время присматривать, а он даже не знает, что за лекарства я ей даю. Они пропадут с ним. Хендрика ничего не интересует, кроме хоккея и тех девиц, с которыми… с которыми он… – женщина остановилась, втянула побольше воздуха в легкие, но так и не смогла закончить мысль. – Он плохой человек. Поверьте мне.

– Зачем же он пытается отсудить детей, если они ему не нужны?

– Из-за своего статуса в обществе. Ему важно, что о нем думают окружающие, а еще он не откажется от возможности втоптать меня в грязь. Вы – моя последняя надежда. Мой адвокат не сможет состязаться с вами и с версией Хендрика. Он уничтожит меня в суде. Что он вам наговорил? Что это я люблю прикладываться к бутылке, да? Что у меня мало средств к существованию? Боже, Хендрик просто… раздавит меня, – женщина заплакала. – Пожалуйста, я надеюсь лишь на то, что вы плохо сыграете, что вы… не будете защищать его интересы в полной мере. Мне сказали, что вы можете такое устроить, – она сунула руку в карман, лихорадочно порылась в нем и вытянула оттуда пачку денег. – Здесь десять тысяч крон.

Фредерик бросил равнодушный взгляд на деньги.

– Ваш муж платит больше.

Женщина быстро утерла лицо рукавом.

– Это все, что у меня есть. Прошу.

– Послушайте. Вам следовало бежать от него раньше. Вам следовало хоть кому-то рассказать о том, что он с вами делает. И тогда бы вам не понадобилась моя помощь.

Женщина растерянно захлопала глазами.

– Что?

– Всего хорошего.

– Но… деньги. Как же… – ее голос задрожал от гнева и отчаяния. – Вы не можете так поступить!

– Передайте их своему адвокату. Может, это даст ему стимул продумать вашу линию защиты получше.

Фредерик развернулся и двинулся к машине. Презрение к самому себе – такое случалось крайне редко – жгло ему щеки. Но он убеждал себя в том, что иначе люди ничему не научатся. Они так и будут надеяться, что кто-то другой решит все проблемы за них.

Женщина опустила взгляд на деньги, но ничего не смогла разглядеть из-за застилающих глаза слез. Она услышала, как хлопнула дверь машины и заревел двигатель. Женщина сделала два быстрых шага вперед, но это все равно бы не помогло ей остановить Фредерика.

Он оставил ее на ветру.

Каждая собака в Раттвике знала дом Бьерков. И каждой собаке было известно, что там нечем поживиться. Миа Бьерк и ее трое сыновей жили в Яме. Их дом стоял на окраине, и сразу за ним начинались злополучные Мышиные норы. Фундамент растрескался – в нем было не меньше трещин, чем в сердце Мии. Крыша дома была такой же худой, как и карманы каждого из семьи Бьерков. Крыльцо давно сгнило, на нем теснились два дешевых пластиковых кресла и старый зеленый диван с черными пропалинами от сигарет. Рядом с домом стояла пустая собачья конура. Пес Бьерков сбежал от них несколько лет назад, чтобы не умереть от голода. Его жестяная миска теперь лежала на подлокотнике дивана и служила пепельницей.

Ходили слухи, что не все дети Мии от одного мужчины, но она каждый раз опровергала их. С Куртом она познакомилась еще в школе, когда бегала курить за трибуны. Однажды зимой она выскочила на холод в одном платье, и он одолжил ей свою куртку. Миа возомнила, что перед ней настоящий рыцарь, но позже выяснилось, что Курт был всего-навсего точной копией ее отца, который поколачивал свою дочь время от времени. Мие было шестнадцать, когда она забеременела первый раз. Она бросила школу. Отец выставил ее из дома. Мие пришлось поселиться вместе с Куртом, его матерью и двумя склочными сестрами. Ребенок появился на свет мокрой осенью, когда листья под ногами превращались в грязь и напоминали раздавленных тараканов. Мальчика назвали Виктор. Он мало спал, а плакал так много, что Курт порой грозился сдать ребенка в питомник, если тот не будет вести себя тише.

Миа и Курт поженились через три года после рождения сына и переехали в дом на окраине Ямы. К тому времени Виктор перестал постоянно плакать. Большую часть времени мальчик молчал и смотрел в окно на ветви иссохших деревьев через дорогу. Иногда он играл пластмассовыми солдатиками, которые Миа купила ему на заправке в честь третьего дня рождения. Виктор рос послушным и хорошо знал свое место. Ему нельзя было шуметь. Ему нельзя было мешать взрослым. «Хватит таскать его на руках! Ты хочешь, чтобы он вырос педиком?» – раздраженно шипел Курт всякий раз, когда у Мии появлялось желание прижать сына к себе. Вскоре это желание позабылось и исчезло.

От рождения Виктору достались голубые глаза, но с возрастом они изменили свой цвет и стали серыми, как пепел. Может, так бывает, когда все, что ты видишь вокруг – это пыль и грязь. От матери ему достались темные, чуть курчавые волосы и нездорово-бледная кожа; он был нескладный и тощий, как жердь, с длинными пальцами и сумрачным выражением лица. Большую часть времени Виктор проводил наедине с собой, а когда стал старше, то предпочитал находиться подальше от дома.