Ник! Она прочитала статью о случаях оживления жертв аварий «поцелуем жизни». Она была жертвой несчастья, и Ник воскресил ее своими поцелуями! Эта мысль развеселила, хотя влияние Ника простиралось дальше области секса. Его напористость, несомненно, служила для ее собственного блага. Он сам наблюдал за изменением прически возлюбленной, обсуждая различные варианты со стилистом, словно она там не присутствовала, по-разному переплетая блестящие белокурые пряди, пока не воскликнул: «Да! Боже правый, получилось!» Профессор Хиггинс[11] поздравил стилиста, выбор был сделан без консультации с ней.

«Мы избавимся от этого облика старой девы», – вот все, что он сказал. Результат оказался ошеломляющим, она ловила себя на том, что заглядывается на свое отражение в зеркале и витринах магазинов, постоянно дотрагиваясь до волос, будто желая убедиться, что они все еще на месте.

Ник провел и другие изменения, в частности, в сфере ее нижнего белья. Он выбросил все колготки и купил ей пояс и чулки. По его выражению, колготки – изобретение дьявола. На протяжении столетий женщины никогда не носили колготок, вплоть до девятнадцатого века, и к чему привело это нововведение? Война, революция и полнейший хаос. У него была теория, что женские интимные места должны свободно дышать, плотное обтягивание трикотажем приводит к размножению микробов и болезням. Потом, таким же невозмутимым тоном, каким говорил бы о крикете, он объяснил, что во время тоскливых экскурсий с голубоволосыми старухами ему доставляет наслаждение представлять Джорджину в этом поясе и мечтать о блаженстве забраться под ее юбку, лаская соблазнительные прелести.

Ник! Она откинулась назад, распластавшись на софе так же, как в ту ночь в Альберт Мемориале, вспоминая каждую подробность. Они почти не разговаривали в то короткое время, пока добрались от Челси до Кенсингтона. Когда он припарковал машину в тенистом глухом переулке за Королевским Альберт Холлом, она подумала: он делал это' раньше. Ник не искал дорогу, он прямо свернул в узкий проулок, затемненный деревьями. Несомненно, он бывал здесь.

Джорджина вспомнила, как в его объятиях подумала, что он направлялся именно к этой укромной беседке в самом сердце Кенсингтона, защищенной от взглядов, но с пульсирующим шумом уличного движения где-то в стороне. Он шел именно к этому месту, где они займутся любовью и будут счастливы.

Страх, что их обнаружат, вскоре улетучился из-за атмосферы интимности, которую создал Ник. Она покраснела, вспомнив, что не он, а именно она стянула с себя трусики, и поняла, почему, готовясь к выходу из дома, он настоял, чтобы она надела юбку, а не брюки. Преимущества ношения пояса оказались бесспорными.

Как только она снова устроилась на мягком кожаном сиденье, Ник открыл дверцу машины. Подъем, мисс. Куда мы идем?

– Молчи, Джорджина, делай, что тебе говорят.

Он достал из багажника старый клетчатый плед.

– Ник?.. – она остановилась рядом с ним.

– Молчи! – он сильно прижал ее к машине, наклонился вниз и провел руками по внутренней стороне бедер, внезапно остановившись у критической черты.

– Мне остановиться прямо здесь?

Подонок.

– Ты хочешь меня, Джорджина?

Она смогла только застонать.

– Тогда перестань занудствовать и делай, как я говорю!

Словно воры в ночи, они молча обогнули темнеющий Королевский Альберт Холл, дождались перерыва в потоке машин и перебежали Кенсингтон Роуд. Над ними мрачно возвышался Альберт Мемориал, воплощавший в себе дань памяти королевы Виктории любимому супругу, чья смерть в возрасте сорока двух лет сделала ее убитой горем непреклонной затворницей в постоянном трауре на протяжении оставшихся сорока лет правления. Джорджина всегда думала, что это уж слишком, но с появлением в своей жизни Ника Элбета смогла понять боль королевы.

– Когда я был ребенком, любовник моей матери развлекался тем, что говорил мне, будто Альберт Мемориал назван в мою честь, ведь мое второе имя Альберт. Двух или трехлетний малыш, я верил ему. Было страшным шоком узнать, что он обманывал меня, и памятник назван в честь него.

Он указал на четырнадцатифутовую статую принца Альберта, неясно вырисовывающуюся высоко над ними.

– Пойдем.

С четырех сторон мемориал окружали мраморные ступени. Выбрав наиболее удаленную от Кенсингтон Роуд лестницу, Ник поднялся на самый верх и расстелил плед. Воспоминание об этом первом из многих последующих посещений памятника, возобновили ноющую боль от синяков на спине, появившихся после лежания на мраморных ступенях.

– Сердце мое, что это?

Слишком захваченная потрясающим моментом, она не хотела говорить ему раньше, надеясь, что слезы боли будут приняты за слезы радости.

– Ступени…

Он отнес ее на покрытый травой склон.

– Почему ты не сказала мне?

Триумф и почтение соединились в ее легкомысленном ответе.

– Ты сказал мне молчать! Делать, как мне говорят! Это случилось после того, как довольно внезапно она осознала силу в подчинении, в позволении Нику думать, что он ее господин и учитель. А тем временем она могла медленно, но верно манипулировать им.

С тех пор, всецело преданный и нежный, он стал обращаться с ней, как с фарфоровой. Прошлым вечером, например, нашел время позвонить из Стретфорда-на-Эйвоне. Чтобы прикоснуться к руке, как он сказал. Чтобы привлечь ее сострадание к ужасу его положения.

– Представь, дорогая, – жаловался Ник перед отъездом. – Представь себе прекрасный летний вечер в обществе восьми визгливых старых ведьм, требующих постоянного внимания!

– Бедняжка, – посочувствовала она. – Лучше, если бы ты смело встречал это. Все американки обожают тебя. Эми становится пунцовой и суетливой, когда ты входишь в комнату, а Мона вскидывает голову, как упрямая кобылица, притворяясь, что не замечает тебя.

– Перестань толкать мою ногу, Джорджина.

– Они, действительно, весьма милы, очень молоды и неопытны, как сказал бы ты. Итак, веди себя хорошо, дорогой. Обещаешь?

– Если обещаешь ждать меня, когда я вернусь в Лондон.

Конечно, она будет ждать его. Никогда не была она так счастлива, так оптимистически настроена насчет будущего и их возможного брака. Допивая кофе, она больше всего хотела услышать его голос, но, по рассеянности, он забыл сказать, где остановится с группой. Естественно, нельзя надеяться застать их в гостинице. Без сомнения, они отправились на экскурсию, и закупают тоннами шекспировские сувениры. Все равно, было бы забавно оставить сообщение у портье, чтобы придать Нику мужества для обратной дороги.

Тем не менее, нужно подумать и о другом. Первый ежегодный англо-американский пикник трех Мьюзкетеров должен состояться почти через неделю. Ее задание на сегодня – купить листы красной, белой и голубой бумаги, чтобы вечером Эми сделала приглашения. Моне поручено составить список гостей. Втроем они планируют все закончить и завтра отослать приглашения. Она благодарна, что сегодняшний вечер будет занят. Работа отвлечет от тоски по Нику.

Она надела одно из новых шифоновых платьев от Бибы, взяла чековую книжку, которую не использовала со дня гибели родителей, и уже собиралась выйти за покупками, когда раздался стук дверного молотка.

«Странно», – подумала Джорджина. Звонок работал нормально. Молоток, в действительности, был лишь для украшения. Только один человек предпочитал пользоваться им, и этот человек – Ник Элбет, к тому же, только в шаловливом настроении. Мог ли он вернуться из Стрэтфорда раньше, чтобы удивить ее? Она помчалась вниз по узкой лестнице.

– Ник, дорогой! Это ты?

– Это Роксана!

Женский голос с легким французским акцентом. Джорджина открыла дверь.

– Кто, вы сказали?

– Кузина Ника, конечно, Роксана Д'Орсанвиль. Кузина? Ник никогда не упоминал о кузине.

– Я Джорджина Крейн. Чем могу помочь?

Шок от этой встречи на пороге собственного дома усилился от удивительного сходства девушки с Ником Элбетом. Его лицо весело улыбалось ей, обрамленное короткими взъерошенными волосами цвета льна. Его голубые глаза, тонкие черты и такая же маленькая сигара в черепаховом мундштуке. Одетая в бледно-желтый шелк, с платком от Диора, перекинутом через плечо, и сумкой из того же модного дома, девушка протянула Джорджине сверток.