Он легко поднялся и, перемахнув через перила, ухнул вниз. Я подскочил к ограде и увидел, как он легко перепрыгнул с платформы на платформу и подошел к гранитной стене.

– Тут вход сделаю, – крикнул он. – Не возражаешь?

Я пожал плечами: какая мне разница? Вадит-Шиш уперся в гранит, и тот подался внутрь, образовывая полуциркулярную арку. Как проходческий щит, Вадит прянул в намечающийся проход. Тонны грунта, бетона и гранита смещались с тихим басовитым гулом, пропуская его вперед. Пыль оседала как примагниченная, не создавая неудобств чудо-метростроевцу и сохраняя нам прекрасную возможность лицезреть плоды его трудов.

– Позёр, – вздохнула у меня над ухом Изгальда.

Я обернулся: вся наша компания стояла рядом и с улыбкой смотрела на то, на что человеку всегда было приятно смотреть – на то, как работает кто-то другой.

Глава 4. Тагар – рыцарь наживы

– А что, за имя такое, Вадит? – Спросил я. – Никогда не слышал.

– Это и имя, и прозвание, и прозвище, – сказал Тагар. – Означает "бунтарь", да "смутьян" по-старому. Он после того, как от лешака ушел, очень уж сильно правды искал. С людишками лихими, по лесам "за зипунами" хаживал. В лесу – чисто ниндзя: гном, хоббит и эльф в одном флаконе. Пугачевские клады прятал, партизан от карателей укрывал. Да и в горах чудил, и в катакомбах по всей Руси, и по Советскому союзу… Много дел наделал. Понимал, что не сможет что-то глобально изменить, но делал, что считал нужным. Он тебе много рассказать может.

– А Вы, Тагар? – Спросил я. – Тоже правды искали? За справедливость радели?

– По-своему… Вот, я тебе одну историю расскажу! Ты флягу-то по кругу пусти, байка посуху не ходит, – цыган осушил кубок. – Пе састимасте! ("на здоровье", цыг.).

– Жил давно один цыган молодой, принадлежавший очень богатому и знатному роду. Денег и скакунов имел без счёта! И поехал он как-то по своему цыганскому делу. Расторговался и домой едет. А время к ночи… Слышит он в сумерках пение да гитар звон: табор стоит на опушке. Большой табор! Шатры, коней табун… Подъехал, спешился да поздоровался. Песни слушает, на цыганок танцующих глядит. Одна ему очень понравилась – красоты необыкновенной, гибкая, стройная и голос чудесный. Нанэ ада вавир прэ свето! ("Нет больше таких на свете", цыг.). Влюбился цыган. Решил поговорить с красавицей. Он к ней, а она от него. Не хочет говорить с ним! "Ладно", – думает цыган, – "Погляжу, в какой шатер она пойдет. Ночью приду!". Проследил за ней и после полуночи в тот шатер прокрался. А как откинул полог – обмер: мертвецы внутри сидели, из черепов кровь пили. Смрад тленный, ужас смертный! Цыган бросился к своему коню и наутёк. До третьих петухов скакал, пока не свалился с коня от усталости. Но уйти от табора далеко не пожелал – очень уж полюбилась ему цыганка. Дождался дня и опять к табору поехал. А там опять веселье! И его возлюбленная опять танцует. Выждал он момент, схватил цыганку, перебросил через седло – и прочь коня погнал.

Заголосила цыганка, забилась в его руках. И кричит ему:

– Что ты сделал?! Догонят тебя братья! Коней мертвецов никто не обгонит.

– Что случилось с вами? – Говорит ей цыган в ответ. – Почему вы такими стали и как вам помочь?

Рассказала тут его возлюбленная, как её табор остановился возле большой деревни. Потравили цыганские кони пшеничное поле. Ни колоска не оставили! А хлеба у мужика не будет – с голоду зимой помрет. И деревенские, ухватив что под руку подвернется, побежали чинить цыганам расправу. Большая драка вышла: кого насмерть пришибли, кого покалечили… Но ехал мимо прохожий. Тоже молодой цыган. Стал он заступаться за мужиков перед соплеменниками, цыган стыдить за потраву.

Взъярились цыгане и прибили заступника. В тот же час снялся табор и пропал. Как не было! Да только убитый цыган был сыном могучего колдуна… Поклялся колдун извести табор за жестокую и несправедливую смерть своего сына. И вот, следующей зимой, подкараулил он табор ночью, и на всех наложил страшное заклятье. Привязал своей силой всех цыган к той опушке леса, где табор стоял, и повелел им днем быть живу и песни петь, а ночью в мертвецов обращаться – путников губить. И стоять повелел табору вечно на опушке леса…

Тут примчались на своих конях мертвые цыгане и так отметелили нашего героя, что тот едва не помер.

– И что же потом с ним стало? – Спросил я.

– Да, пёс его знает, – засмеялся Тагар. – сгинул он давно! Не отвоевал своей любви.

– Странная история, – сказал я.

– А у нас, цыган, все истории странные.

– Я думал, этот молодой цыган – Вы.

– Нет, – зло усмехнулся Тагар. – Я – тот колдун…

– Понятно. А что с табором стало?

– А развеял я их. Надоели! Смердят да проблемы создают. Не стал я после этого ни правды искать, ни мир переделывать. Нет в мире правды, по крайней мере такой, чтоб всех людей устроила! Люди – заложники своих страстей и привычек. Сколько волка не корми, он волком останется. И кобыла из него не получится. Так и люди друг друга жрать будут. Я просто существовал, как мне хотелось. Любил деньги – брал. Любил коней – уводил. Потом автомобили брал-угонял. Мне машины сейчас даже больше коней нравятся. Власть над людьми я всегда имел. Я ведь потомственный колдун! С детства учили.

– И чему учили, если не секрет?

– Многому. Хочешь, покажу одну штуку?

– Ну, если я от этого не помру скоропостижно, тогда конечно.

Мы спустились вниз и встали у черной дыры тоннеля. Цыган пронзительно свистнул, и в ту же секунду по рельсам прошла мелкая вибрация. В глубине тоннеля ярко вспыхнули огни фар. На высокой ноте взвыл мотор и на станцию вылетел ярко-красный спорткар. На капоте в желтом щите – вздыбленный вороной скакун. Непонятным образом широкие низкопрофильные шины удерживались на рельсах. Сами собой открылись и взмыли вверх двери-крылья.

– Садись, прокатимся, – сказал цыган. – Э! За руль садись – почувствуй зверя!

Я сел за руль в непривычно низкое кресло. Пневматика стала нагнетать воздух в спинку и сиденье, подстраивая их под изгибы моего тела, и через секунды я понял, что удобнее мне сидеть никогда не приходилось. Тагар плюхнулся рядом и, нажав кнопку, опустил и заблокировал двери.

–Давай, Лексо! Жми!

– Не врежемся? Дорога далеко идет?

– Не поедешь – тогда точно не вырежемся. Не дрожи гузкой! Я ж с тобой.

– Смотрите, уважаемый, на совесть и честность вашу полагаюсь, – пробормотал я и сорвал машину с места. Замелькали редкие фонари, зашипел, обтекая корпус, воздух, мотор звенел стадом комаров-переростков. Дикий восторг… И вдруг всё кончилось: я стоял на рельсах. А сверху на платформе хохотали колдуны-сотрапезники. Сидя на корточках, Тагар серьезно сказал:

– Вот с этого моя учеба начиналась, с семи лет, только вместо машин я коней продавал. Не сердись, Лексо, шутка безобидная, нам смешно, тебе удовольствие, никто не пострадал.

– Какое ж это удовольствие?!

– А можно подумать, тебе машина не понравилась? Думаешь, просто такой подробный морок навести? Ты ж гипнозом владеешь, я вижу. Попробуй на досуге создать морок-образ, чтобы он не просто в заблуждение вводил, а удовольствие доставлял. Давай руку, забирайся на платформу! Идём уже – мясо готово. Слышишь Емеля зовет?

Я поглядел в сторону зала заседаний, и замер: с потолка к Емельяну Савватеевичу, который колдовал над мангалом, тянула гибкие лапы огромная туша. Кошмарное создание, напоминающее помесь камчатского краба, осьминога и паука-птицееда. Только размером с бульдозер…

…Савватеевич не глядя швырнул в паука бараньей ногой. Не попал. Кусище пролетел мимо, но паук, радостно хрюкнув, молниеносно брызнул вслед нитью паутины, облепил ею мясо и потащил в пасть. Морда – совершенно невыносимая! – распахнула пасть с иглами зубов и саблевидные жвала принялись запихивать внутрь угощение. Множество глаз-угольков, блаженно зажмурились.