А ведь они никогда не жаловались ни на что похожее. Мать иногда спрашивала его, не натворил ли он чего такого, за что бы ей было стыдно, а он всегда отвечал, что даже те поступки, которые не всем понравятся, никогда не будут такими, что за них можно будет стыдиться. Фабио ни разу не подумал, что она так может спрашивать, из-за того, что люди начали по-другому относиться именно к ней… Он тогда это «по-другому» предполагал лишь с хорошей стороны, лишь с той, которую он подразумевал всегда в первую очередь – безопасность и достаток… С этим у них не могло быть проблем… Собственно, может быть, причина как раз в том, что слово «проблема» как таковое вообще потеряло для них смысл? Может быть, из-за этого и память про них стала чем-то другим?

– Безопаснее… Это ты прав. Безопасность буквально окутала их жизнь со всех сторон… Но, а ты ведь сам? Ты же живёшь немного по другим правилам. Если ты не боишься, что у тебя могут отнять самое ценное, так тебе-то зачем забывать?

– У меня и правда не было причин забывать что-то про них, потому что у меня есть своё дело. Но в том-то и проблема, что это дела берёт всё, что может из меня. Оно берёт всю мою жизнь… И ведь я тоже ничего толком не знаю про своих родителей, про своего деда и бабушку. Ничего, что не касалось бы кафе.

– Но ты хотя бы знаешь их имена. Имя твоего деда все знают. И все знают, что Франческо Кваттроки имел кафе «Понедельник», а затем и «Вторник», которое он передал своему сыну Луке Кваттроки.

– Да, всё верно. Имена их все знают. И знают про его дело. Но, как Вы видите, это снова касается кафе. Потому это и я знаю… А какие они были люди внутри, я не знаю толком. Я помню, что отец любил чай с молоком по утрам. Он всё время пил сразу как только встал. Первым делом. Иногда он смотрел футбол. Раз или два в месяц. И это всё, дон Фабио… Это, по сути, всё, что я знаю о нём личного. Я смог перечислить это в паре предложений… Зато вот, где он что когда прикрутил и починил в кафе «Вторник», я знаю досконально. Как он получал чистый убыток два месяца подряд после открытия. Как он выбирал скатерти для столов и отмерял высоту каждого столика. Как он подбирал лампочки для настольных светильников и как отмерял длину проводов для них. Как он читал молитву перед тем, как каждый раз закрыть входную дверь в кафе… Я знаю этих фактов множество и каждый раз вспоминаю о них, когда мне приходится делать что-то похожее… Но ведь это не он. Это всё, что касается его дела. Самого его я очень плохо знаю.

И то правда. Фабио посчитал, что всё это чистая правда, именно такая, какая она есть на самом деле, а не такая, какой бы её кто-то хотел видеть… Память о Кваттроки съело их дело, а память о его родителях и прародителях съело его собственное дело. И почему никто не задаёт эти вопросы, когда ещё можно спросить? Пока ещё человек не умер? Всё это появляется и встаёт на дыбы тогда, когда уже поздно. Когда уже ничего не вернёшь.

Фабио посмотрел чуть в сторону, увидел стоящую на стойке бутылку кетчупа и вспомнил, как его отец однажды увидел кровь на манжете его рубашки. Несколько небольших красных пятнышек, которые при желании можно было принять и за кетчуп, но кетчуп такими капельками не разливается. Уж не говоря про то, что Фабио никогда кетчуп и не любил.

Отец спросил тогда, сделал бы его сын снова тоже самое, если бы предоставилась вторая возможность. И Фабио ответил «Да». Ведь это «Да» существовало в том числе и из-за его родителей… Тогда он узнал, что один из электриков, обслуживающий несколько домов, где проживали в основном старики, во время работ специально делал ремонт так, чтобы спустя пару недель всё ломалось заново, с куда более серьёзными последствиями уже не только для данной квартиры, но и для всего этажа. Затем он заявлялся снова и говорил о том, что в связи с тяжёлой поломкой, которая произошла по вине этих стариков, и которая привела к проблемам на всём этаже, ему надо сделать куда более масштабный ремонт, за который придётся прилично заплатить. Так он паразитировал полтора года, пока об этом не узнал один из солдат Коза Ностры… По первому разу этому мошеннику сделали предупреждение и обязали вернуть деньги тем, кого он обманул. Но спустя несколько дней выяснилось, что он просто сменил район… Фабио тогда застрелил его лично. Глядя в глаза и назвав «тараканом». Да, он бы застрелил его ещё раз, если бы пришлось делать этот выбор ещё раз, потому что подобные люди не способны исправиться.

Да и трудно себе представить, что человек, орудующий на подконтрольной Коза Ностре территории, способен понимать какие-то предупреждения. Он и так уже знает, во что ввязался. И так уже понимает, что избежать наказания у него не получится. И всё равно идёт и делает это… Тогда один из солдат сказал, что, может быть, этот жулик просто посчитал, что Коза Ностра не будет считать подобное своим делом. И что предупреждение вполне может сработать… Оказалось, конечно, что дело просто в самом жулике. Он, очевидно, не просто зарабатывал таким образом деньги, а ещё и получал удовольствие от какого-то своего превосходства над людьми, чувствовал, что может заставить их что-то сделать. Такие люди не думают о собственной безопасности или о том, что когда-то их настигнет кара. Они просто не могут жить без этого. Не могут жить без чувства, что имеют над кем-то власть хоть и бы и всего лишь в какой-то короткий момент времени… И стариков, видимо, он выбирал именно с точки зрения того, что с ними подобное будет происходить много проще, чем со всеми остальными. Какая тут может быть речь про какой-то второй шанс? Надо было сразу его прикончить, а не устраивать эксперименты.

– И каково тебе сейчас? Твой отец умер сколько? Восемь-девять лет назад?

– Восемь с половиной.

– Восемь с половиной. Каково тебе после восьми с половиной лет, что ты понимаешь, что ничего не узнаешь уже? Никогда не узнаешь о них лучше, чем сейчас.

– Так же. И по-другому одновременно… Это сложно описать, но я точно могу сказать, что мне стало легче. И это пришло как-то само… Начало складываться со временем, а потом я смог сказать сам себе, что всё так, как должно быть… Наверно, поэтому я не могу точно сказать, сколько на это ушло времени. Вроде кажется, что год, а вроде и несколько лет… Я ведь всё время вижу их в этом кафе. Смотрю на что-то и вижу рядом. Как они что-то делают. Поправляют, ставят на место. Что-то говорят… Со временем для меня это стало новой реальностью, где я вижу их, но делаю всё сам. Вначале мне было грустно, но теперь… Теперь мне кажется, что это просто время. Время берёт своё, ему не откажешь. И оно просто забрало их, потому что пришло.

– Да… Забрало, потому что пришло… Как и моих… – Фабио подумал о том, что в отличие от Кваттроки, у него нет единого дела со своими предками, и ему не получится таким же способом выкрутиться из этой ситуации. Но, с другой стороны, ему стало легче хотя бы от того, что у кого-то получилось справиться с проблемой, подобной той, что теперь есть у него. Фабио приподнялся, поправил края пиджака и сказал:

– Увидимся в следующую среду.

Бернардо Пелагатти (фамилия означает «лишать шерсти кошек» – примечание автора) был одним из капореджиме Каморры, и вместе с тем большим другом Фабио Сальтаформаджо. Причём эта дружба выросла с некогда взаимовыгодного сотрудничества, а со временем стала чем-то больше похожим на братство. В самих кланах на это смотрели как на что-то естественное – раз у кланов нет противоречий друг с другом, то и членам этих кланов ничего не мешает быть в хороших отношениях… Но Бернардо в отличие от Фабио родился сиротой и, возможно, это было одной из причин, почему ему показалось чересчур важным приехать после известия о смерти родителей Фабио к нему в гости.

На Сицилии Бернардо не было уже несколько лет. И не то, чтобы ему было не по себе, но осознание того, что это чужая территория, заставляло чувствовать себя совершенно иначе. Единственное, о чём он думал постоянно, так это о том, что он приехал к другу в трудные времена… А для этого, разумеется, надо было спросить разрешения. Нельзя приехать на Сицилию без спроса. Это турист может приехать, посмотреть и уехать. А человек, который занимается делом на Сицилии должен сказать об этом и услышать в ответ, что его будут рады видеть. По-другому лучше не делать. В Неаполе было совсем не так. Там у Каморры было весомое влияние, но давать запрет на высоком уровне на посещение своего города фактической возможности не было.