Следствие такого любовного безумия:
«Тратят и силы к тому ж влюблённые в тяжких страданьях…»
Рецепт Лукреция заключается в том, чтобы довольствоваться другими партнерами, а самого объекта любви избегать:
«Но убегать надо нам этих призраков, искореняя
Всё, что питает любовь…»
Как замену любви он рекомендует нормальные телесные любовные упражнения с другими партнерами:
«…и свой ум направлять на другое,
Влаги запас извергать накопившийся в тело любое,
А не хранить для любви единственной, нас охватившей…»
Такая любовь (презираемая Лукрецием) и траур имеют между собой много общего. В том и другом состоянии человек желает невозможного.
28 ноября
Как-то Олег сказал перед одним из совместных путешествий, что ему нравятся наши поездки на поездах. Слышать это было печальной радостью, за этими словами скрывалось знание о том, как мало времени нам остается. Оставалось даже еще меньше времени, чем мы (я) предполагали (предполагала). Наши короткие путешествия были как особые время и пространство за пределами времени и пространства.
29 ноября
В зале ожидания вокзала. В Киле я остановлюсь в том же отеле, где мы поселились десять лет назад, когда Олега пригласили на какой-то фестиваль.
30 ноября, Киль
Десять лет назад этот отель полнился фестивальной жизнью. Я еще помню, что нам больше всего хотелось остаться одним и смотреть на воду фьорда. Сегодня утром я, кажется, была одна в большом зале для завтраков. Я сидела перед стеклянной стеной и смотрела на фьорд за ней. Так долго, пока мне не пришлось уйти. Шел дождь, стеклянная стена тоже была заплаканной.
Что я переживаю: мой траур или смерть Олега? Эгоизм или эмпатию? Можно ли это разделить?
1 декабря
В путешествиях без Олега мне снова и снова попадается на глаза что-то, что он наверняка заметил бы.
Я не знаю, куда мне с этим. Через вай-фай – в Ничто:
Кильские таксисты
Второй – крупный, с разработанным голосом трибуна – жалуется, что социал-демократы и «зеленые» упразднили все рабочие места в городе. И: «Многие таксисты больше не возят людей из городского парламента в знак протеста».
Четвертый – узкоплечий и молчаливый, слушает «Радио Классика»; когда музыка ненадолго прерывается выпусками новостей, он понижает громкость.
Первый и третий были по сравнению с франкфуртскими грубиянами на удивление вежливыми, что относится также ко второму и четвертому.
Первые трое говорили «moin». Четвертый сказал «Guten Morgen».
3 декабря
Не является ли вопрос к Богу: «Веришь ли, что я существую?» – на самом деле вопросом к умершему?
4 декабря
Я написала некролог умершему вчера Андрею Битову. Мы его знали, Олег лучше, чем я. Возможно, это поможет, думала я, вызволить из застылости мои воспоминания.
Утратил ли неандерталец из романа Голдинга свои воспоминания, которые он ни с кем больше не мог разделить?
11 декабря
Днем позже, пятого декабря, умер Паулюс Бёмер.
11 декабря 2022
Когда я 11 декабря 2018 года написала это предложение, оно показалось мне (при моей потере языка после Олега) выразительным и говорящим само за себя; мне казалось, оно включает в себя всё: что Паулюс Бёмер и Олег испытывали глубокую симпатию друг к другу, что он за несколько недель до этого (20 сентября) пригласил нас с Даней как единственных гостей на свой день рождения, что я после смерти Олега знала, как хорошо Паулюс понимает мой траур, и что Паулюс – грандиозный поэт.
Самые последние строки из его последней книги (изданной посмертно Лидией Бёмер и Даниэлем-Диланом Бёмером):
Еще хоть раз. Быть таким.
Как луга на склоне. Куница. Как древесина ворот.
Как в самой последней пижаме.
По берегу, горизонту навстречу, идут
большая и малая птицы Рух.
Малая ходит вразвалку (еще), большая шатается (уже).
Малая щебечет, большая думает:
Тело – это событие.
Молитвы – богохульство,
о чем знают кошки.
На горизонте исчезают земля и море.
К воде хочет
всё.
Вода хочет прочь.
Я – нет.
12 декабря
В Киле в грузинском ресторане «Медея» предлагались цыплята табака. Что может быть большей тщетой, чем любимое блюдо умершего.
Однажды я привезла из Литвы во Франкфурт копченого цыпленка, потому что Олег, согласно семейному преданию, в детстве любил его. Об этом я вспомнила на вильнюсском крытом рынке, но не была уверена, что смогу провезти цыпленка через границу. Все прошло хорошо. В «Медее» я подумала, что не могу отправить цыпленка табака в потусторонность (да он бы там и не пригодился). В лучшем случае – его крошечную табака-душу. Однако над его душой я не властна. Не властна даже над собственной.
Голова пребывающего в трауре ненамного яснее, чем голова влюбленного, и беззащитна перед любой чепухой.
13 декабря
Хаймке Людеман, которая пригласила меня на ужин в «Медею», сказала: Олег и я не были тем, что обычно понимают под «семейной парой», а именно – что двое просто тупо сидят рядом и молчат; или тупо занимаются болтовней; или переругиваются.
Не есть ли каждая пара единое живое существо? Даже если они скучают друг с другом, или запутались во взаимных обидах, или вообще не справляются с жизнью?
Не думаю, что мой траур сильнее потому, что я тоскую о человеке, настолько родном мне, как если бы мы были близнецами.
Среди мотивов, которые вновь и вновь всплывают в записных книжках Олега, имеется мотив любовной связи между братом и сестрой. Одна из записей, шутка:
«– Моя трагедия в том, что я влюблен в свою сестру.
– Но у вас нет сестры!
– В том-то и трагедия!»
Траур имеет свои законы, которые лишь в ограниченной мере зависят от жизни. Если вообще зависят. Он овладевает даже теми людьми, для которых жизнь вдвоем была обременительна, или скучна, или в каком-либо смысле непосильна (сказанное относится ко всем возможным связям, даже между братьями и сестрами, родителями и детьми и что там еще бывает, а также – к разным формам жизни втроем или вчетвером).
Много лет назад я сказала после выступления Б., что его стихи, которые кружат вокруг смерти его жены, по-человечески слишком сильно меня затронули и потому я не готова к оценке их качества. «Да ну, – возразил кто-то, – это все неправда, они жили как кошка с собакой!»
Так может говорить только полное непонимание.
16 декабря
Гендель / Жаруски.
В последние годы мы почти каждый вечер слушали барочную музыку. И вот. Из разделенной музыки получилась ополовиненная музыка. Это объясняет, почему картины в Пинакотеке показались мне пресными: все краски были наполовину разжиженными.
